Продавщицы менялись по вторникам, отдел принимала другая материально ответственная смена, поэтому в понедельник вечером проводили нечто вроде инвентаризации.

Вначале, чтобы сдать смену, Цилде не хватало рублей сорока, и она в нижний ящик штабеля с коньячными бутылками — ящики стояли в загроможденном складе — сунула несколько пустых бутылок. Сменяющие этого не заметили, на следующей неделе Цилда долг погасила, но тут опять понадобились деньги. На этот раз она пустые бутылки наполнила чаем и надела на горлышки металлические колпачки. Понемногу число поддельных бутылок росло, содержимое верхних ящиков распродавали, их место занимали новые, а нижние продолжали стоять на складе. И Цилда по-прежнему оставалась бы непойманной, если бы одному из знакомых завмага не понадобился непременно молдавский коньяк. На полке его не оказалось, и завмаг сам пошел на склад посмотреть, не завалялась ли где бутылка-другая. Да, в самом нижнем ящике был молдавский коньяк. Знакомый расплатился и радостно убежал, но спустя полчаса вернулся с руганью: он такие шуточки не признает, за такие шуточки можно и по морде съездить! Долго еще он кипятился, пока завмаг не сообразил, в чем дело. Выпроводив разъяренного знакомого, он осмотрел все оставшиеся коньячные бутылки, все колпачки, изучил все надписи на них и пришел к выводу, что недостает товара на триста рублей.

— Я тебя сейчас прокурору передам, такую стерву нечего жалеть! — кричал он на Цилду, которая не переставала плакать. — Доигралась со своими хахалями, которые тут перед Новым годом крутились! Тот, что с красным шарфом, уже сидел, да и второй не лучше, вся биография у него на морде! Я-то сразу смекнул, что они ради водки сюда таскаются, на что им еще сдалась такая драная коза! Ладно, меня твои постельные дела не интересуют, но деньги сегодня же должны быть в кассе!

— Я внесу, — прошептала Цилда, хотя ей было совершенно ясно, что такую сумму и за неделю собрать трудно. Мысленно она уже прикидывала, что можно сделать. Нет, надежд мало — одета она хорошо, но одежда эта не из дорогих, именно из-за дешевизны продавщицы из промтоварного и придерживали этот товар «для своих». И все уже ношенное — можно ли вообще продать? И нет такого знакомого, который может сотнями одалживать. Занятая в мыслях судорожными поисками выхода, она только урывками слышала крик завмага.

— Сколько я здесь работаю, никогда ничего подобного не случалось!.. Тебе и дела нет до репутации нашего магазина, которую коллектив заслужил усердным трудом!..

Вообще-то говоря, орал завмаг без особого энтузиазма, потому что результат разговора его уже устраивал. Даже не в интересах магазина, а в своих собственных интересах замять это дело. О растрате будут кричать на всех собраниях, скажут, что завмаг не обеспечил эффективный контроль, что завмаг не воспитывал коллектив, все примутся обличать и поучать, хотя сами не могут толком сказать, как обеспечить этот надежный контроль и как именно воспитывать. Что красть нельзя, это одинаково хорошо знает как тот, кто крадет, так и тот, кто не крадет. Может быть, прикажете каждый вечер осматривать пробки и перевешивать пакеты с мукой? И что ты скажешь на таком собрании? Повинись и обещай исправиться, умнее ничего не придумаешь. Он в торговле с самых низов работает, сначала грузчиком, потом учеником, потом младшим продавцом, уже и трестовское руководство стало для него не таким недосягаемым. Теперь, когда ему намеком дали понять, что возможна должность в министерстве, — и вот на тебе! Если только эта история куда-нибудь просочится, все пойдет прахом. Ведь наверняка он не единственный кандидат, и, когда начнут обсуждать кандидатуры, достаточно кому-то сказать: позвольте, да ведь этот не смог обеспечить руководство одним магазином, там же растрата была… И кончен бал, жди потом еще сколько-то лет, пока вакансия появится, а ему уже и до пенсии совсем немного осталось. А что в торговле может завтра случиться, этого никто не знает, пока же репутация у него чистенькая.

— Где ты деньги возьмешь? — спросил завмаг.

— Позвоню бывшему мужу, — тихо всхлипнула Цилда.

Завмаг придвинул ей телефон.

Цилда взглянула на часы и позвонила Рудольфу домой; наверняка еще не ушел.

— Прости меня за вчерашнее, — сказала она. — Я была не права. От злости даже не соображала, что говорю, нервы совершенно разболтались. Я знаю, как ты любишь Сигиту. Ребенок же не виноват, что у нас жизнь не сложилась, он-то почему должен страдать? Теперь я понимаю, что ты был совершенно прав! Я сделаю все, чтобы исправить положение. Вы должны чаще встречаться, она уже достаточно взрослая, вы поладите. Зайди по дороге ко мне в магазин, поговорим серьезно. У меня, кстати, к тебе небольшая просьба, но об этом потом, когда зайдешь, это не для телефона.

К пяти вечера в кабинет завмага, еле держась на ногах, вошла женщина в высоких красных сапогах. Она села на стул и долго сидела, раскрыв рот и тупо глядя на завмага.

— Денег я не достала, но скоро я буду богатой… В обед застрелили моего бывшего мужа, я получу его «Волгу» с гаражом, обстановку и сберкнижку… Не я, а моя дочь, но это почти одно и то же.

У завмага глаза от страха выкатились. Он вскочил, схватил Цилду за плечи и затряс ее:

— Где ты была весь день? Ты же пьяная!

— Немножко… Деньги искала… Никто не хочет дать, ни у кого нет, ха-ха! А в обед убили моего мужа. Паф — и готово! А мне осталась машина с гаражом. В десять мы еще пили кофе и рассуждали о семейном счастье, а в три — уже душа его вон. Паф — и готово! Убийца не найден…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ну, конечно, он мог бы поручить это кому-нибудь другому! Арнис или Бертулис справились бы не хуже его. Может быть, даже лучше, сказал себе Конрад Ульф. Потому что они моложе и поэтому ближе Рудольфу Димде, Карлису Валдеру и Цилде в красных сапогах. У каждого поколения немного иное видение мира, каждое, целуя девушку, обнимает ее иначе. Может быть, тут всего лишь нюансы, но умение разбираться в этих нюансах дает инспектору угрозыска большое преимущество. Конечно, Арнис или Бертулис справились бы с этим, но у них уже есть задания, а Конрад не хотел перегружать их.

Хотя Ульф располагал точным адресом, отыскать «Фоторекламу» оказалось нелегко. Полуподвальное помещение во дворе, зарешеченные окна и маленькая табличка с официальным названием конторы на двери.

Ступеньки вниз, мимо туалета, затем поворот налево и еще более крутой спуск, а там расходятся три коридора. Ульф наудачу пошел по среднему и дошел до съемочного павильона, заставленного прожекторами и штативами. На желтом возвышении три бутылки «Солодового напитка». Конрад повернул и пошел назад.

Во втором коридоре несколько запертых дверей, но Конрад не сдавался — раз уж не заперта наружная, то хоть одна живая душа должна здесь быть. Наконец он услышал шум за дверью «Лаборатория» и постучал.

— Войдите! — отозвался резкий тенорок.

В темноте при красном свете маячит какая-то фигура в цветастой рубашке и слышится плеск воды. В большой цементной ванне плавают фотографии, и, тихо жужжа, крутится барабан большого глянцевального аппарата.

— Вы ко мне?

— Вероятно, поскольку больше никого нет…

— Подождите немного, я сейчас кончу… Какая организация?

— Министерство внутренних дел.

— Нет, такой заказ через мои руки не проходил, придется вам завтра прийти. Мы работаем только до пяти, все уже давно ушли.

Человек щелкнул выключателем, и с легким потрескиванием зажглись лампы дневного света. Конрад увидел невысокого усатого парня в потертых джинсах.

— Вот так, папаша, — сказал он. — Придется завтра…

— Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

Парень вопросительно взглянул на него. Лицо живое.

— Вы, наверно, насчет Димды?

— Угрозыск. Кончайте свою работу, у меня есть время, — сказал Конрад, изучая фотографии ярко накрашенных девиц, вырезанных из журналов и рекламных проспектов, которыми были оклеены бока цементной ванны.