— Что же мне делать? Я же не могу заплакать ни с того ни с сего… И мне холодно…
— Держите патрон… Зарядите ружье… О, это вы великолепно умеете… И стрелять тоже? От сарая в поле попасть можете?
— У брата есть ружье… Мы ворон стреляли.
— Так вы действительно умеете стрелять?
— Немного… Стреляла… Только давно.
— Берите ружье и идите сюда! Рядом!
— Я что-нибудь надену…
— Не надо надевать! Некогда. Да идите же! — Он схватил ее за руку и потащил вдоль межи. В другой руке у него был карманный фонарик, которым он описывал шарящие круги по земле.
Вся живая тварь в траве уже устроилась на ночлег, только какая-то мохнатая гусеница крутила во все стороны головой в поисках новой точки опоры, вот ловко шмыгнул в убежище паук, рассерженный слишком ярким светом.
Еще дальше, вперед. Через межу, где трава мокрая от росы. И тут в луч света попала лягушка. Свет ослепил ее, и она недвижно продолжала сидеть. Только вытаращенные глаза вращаются да бока ходят.
— Стреляйте! — приказал Димда.
— Зачем? Что с вами?
— Стреляйте! — закричал Димда, уже не сдерживая себя.
— Я буду звать на помощь!
— Глядите! — Димда схватил ружье и выстрелил в лягушку.
Выстрелил дробью, и от маленького существа осталась только кровавая кашица и клочки кожицы.
— Видели? Вот и запомните! — Димда уже подтащил Мудите обратно и толкнул к кабану.
— Карлис! Большой фонарь! Куда ты светишь? Ты что, действительно зажмурился? Открой глаза и посвети сюда, ничего красивее ты никогда не увидишь!
Позднее, когда проявили пленку и сделали отпечатки, на лице Мудите можно было различить и страх, и смятение, и жалость…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пока Конрад беседовал с Паулой и Цилдой, инспектор Бертулис успел обойти большинство квартир на лестнице и расспросить других жителей дома, но ничего конкретного этот опрос не дал. Фотографа Рудольфа Димду знали многие, но близких контактов с ним не имели. Женщины, чьих детей он снимал на детских праздниках, говорили, что снимки он делал дешево, потому что брал только цену материала, а от платы за работу категорически отказывался. Кто-то сказал, что у Димды есть «Волга», довольно уже разбитая, которую он держит в гараже у Гризинькална, что Димда — заядлый охотник и что он часто возит на охоту своего соседа, частично парализованного, Карлиса Валдера, бывшего футболиста юношеской сборной, который теперь дома янтарные брошки делает. В общем, улов был небогатый, но совпадало одно — почти никто не видал Димду с каким-нибудь другим человеком, кроме Карлиса Валдера.
Свой обход Бертулис закончил стариком на втором этаже.
В двух комнатах висели люстры мейсенского фарфора с цветочками. Заметив, что Бертулис бросил на них заинтересованный взгляд, старик объяснил, что привез их из Германии и что таких теперь нигде не достанешь. Он выменял их на мясные консервы. Наверное, на те же консервы выменял он и серебряные каминные часы, которые стояли на полированной секции, так как по своим габаритам нигде больше не помещались. Фигурки на них участвовали в битве, даже слоны и верблюды тут были, не говоря уже о вооруженных копьями и луками воинах. Очень старая работа, может быть, даже и Динглингера.
На письменном столе аккуратно сложены газеты. Старик сел в свое кресло и вдруг превратился в статую, на губах которой застыл вопрос: «По какому делу?», а в голове запрограммирован один-единственный ответ: «К сожалению, ничем не могу помочь!»
Разумеется, и старик в момент выстрела не находился у окна, так что все им сказанное было совершенно несущественно.
— Вы давно здесь живете?
— С сорок пятого.
— Тогда вы могли бы охарактеризовать Рудольфа Димду как соседа, — сказал Бертулис рассеянно, подумав при этом, что в сорок пятом году даже его отец и мать еще не могли быть знакомы, а он в семье третий, самый младший сын.
Старик встал и большими шагами принялся мрачно мерить комнату. Разумеется, он может кое-что рассказать о Димде, хотя ни разу с ним не встречался и даже не здоровался.
— К нему часто приходили разные женщины.
Уже порядочно лет тому назад, когда сын старика оканчивал высшее военное училище, в квартирах меняли систему центрального отопления. Работу эту делали три человека, лицо одного из них показалось старику знакомым. Именно этот человек обещал посчитаться, когда вернется, — его посадили за неуплату налогов.
И вот этот человек здесь и меняет трубы центрального отопления, прикидываясь, будто не узнает хозяина. Самое поразительное — спокойствие, с которым этот уже постаревший человек нарезает концы труб и набивает сальники. «Вот с такой же спокойной деловитостью он свернет мне шею», — подумал старик. У него еще оставалась надежда, что он ошибся, но с помощью окольных расспросов он выведал, что тот действительно проживал в той самой волости, более того, у этого человека умерла вся семья. Используя свои связи, старик добился, чтобы этого человека перевели на другой объект. Вдобавок ко всему сын окончил военное училище, и его послали служить в Заполярье. Старик остался в квартире один и чувствовал себя совершенно беззащитным. Он пока ходил в магазин, в баню, еще кой-куда, но как-то встретил неподалеку от дома человека, у которого были основания посчитаться с ним, и больше старик никуда не ходил, заперся и стал усиленно интересоваться окружающим, чтоб быть готовым к нападению. Ничего не происходило, но именно от этого страх не только не унимался, но даже возрастал. Страх действовал по какому-то странному закону сохранения энергии. Некогда старик сеял его в других, и вот теперь он прорастает в нем самом. Если бы он умел молиться, то, может быть, бог как-то уменьшил бы его терзания, но молиться старик не умел.
Днем он спал, а ночью, приставив к двери тяжелое кресло, сидел и прислушивался, что творится на лестнице. Если он будет информирован об опасности своевременно, то сумеет позвонить в милицию. Он слышал, как дочка соседей поздно возвращается с танцев, как иной раз она целуется и перешептывается с парнем, перед тем как закрыть дверь, как снует вверх и вниз лифт, слышал шаги в пролетах. Все эти шумы он мог логично объяснить, поэтому не боялся их, но скоро до него донеслись такие звуки, которые логическому объяснению не поддавались. Где-то выше, скорее на третьем, чем на четвертом, этаже хлопнула дверь, раздался голос, скрежетнул замок, и все стихло. Потом, позднее, ночью, эти звуки повторились уже в иной последовательности. Все указывало на то, что там кого-то впускают и выпускают из квартиры, но никто не едет на лифте вниз и не спускается пешком.
Старик знал о коридоре, который ведет с третьего этажа в соседний дом, он понял, что пользуются им. Как и положено, возникло подозрение к людям, которые не хотят, чтобы видели, как они идут через двор. С какой целью они подобрали ключ? Тут же он сообщил об этом в домоуправление, но ему грубо ответили, что замок там давно испорчен, что починить его нельзя, таких больше не делают, и что вообще домоуправление не видит причин, почему этот коридор нужно запирать. Раз уж коридор есть, то и пусть по нему ходят кому надо. Старик не успокоился, он позвонил участковому, а потом, когда тот не кинулся незамедлительно исправлять замок, начальнику районного управления внутренних дел. Но он перестарался, живописуя, какие страшные последствия может вызвать этот проклятый коридор, и его приняли за человека слегка невменяемого. Кроме того, нельзя требовать, чтобы милиция занималась тем, что находится в ведении домоуправления. Старик понял, что он уже не имеет власти даже на то, чтобы заставить кого-то починить паршивый замок, и, тяжело переживая свое бессилие, он еще глубже забился в логово.
Но в интересах безопасности требовалось все же разобраться, что за люди пользуются коридором и как часто приходят в квартиру на третьем этаже. Он пытался уловить разговор через открытое окно — безуспешно. С помощью стремянки пытался услышать что-нибудь через потолок, но и это не дало результатов. Шаги слышны, но не более, дом же старый, с хорошей звукоизоляцией. Тогда он вспомнил средство, помогающее переговариваться из помещения в помещение, хоть там и толстые стены, и даже разные этажи. Алюминиевую кружку прижимают дном к стояку центрального отопления, проходящему через все этажи, и говорят как в микрофон. Для приема используют ту же кружку, только прижимают ее наоборот.