— Как же вы мне надоели! Вставайте быстрее! Здесь опасно.

— Оставьте меня! — повысила голос. — Мой выбор: жить, или умереть!

— Так считаете? — он зло рассмеялся и рывком поднял меня на ноги. — Вы сказали, что обязаны мне жизнью. Так и есть! Теперь ваша жизнь принадлежит мне. Вот и не смейте перечить!

Я вырвала руку. Окинула "спасителя" ненавистным взглядом, быстро отвернулась. Несколько секунд смотрела на пепелище. "Как Мартин так споро успел его затушить? Что за глупый вопрос?! Неважно! " Снова встретилась с ним взглядом.

— К вашим услугам.

— Мартин быстро взял мою руку и пошел к ближайшим кустам, напрочь игнорируя вьющуюся вблизи от молодых осок дорожку.

— Зачем я вам? От меня никакого проку. Я только обуза.

— Моему замку не хватает служанки, — язвительно сообщил Мартин.

Я опешила от его слов, затем едко проговорила:

— К челяди не обращаются на "вы".

— Всегда есть исключения. А теперь заткнитесь! — грубо оборвал меня спутник.

За весь день мы больше не обмолвились ни словом. Впрочем, возможно день давно закончился — солнце было надежно спрятано за тучами. Вглубь леса не проникало ни одного лучика.

Мы все время шли, казалось, углубляясь в самую чащу. Мое тело и так было покрыто ранами. Но после сегодняшней прогулки его испещряли многочисленные царапины. Под вечер я уже еле стояла на ногах. За всю свою жизнь так долго не ходила!

Мартин тоже выглядел не лучшим образом: бледная кожа, трясущиеся руки.

Наконец он объявил привал. Быстро развел костер возле старого ветхого дуба. Как я не валилась с ног от усталости, нашла в себе силы приблизиться к пламени, подставить ладони навстречу теплу. Мужчина достал из сумки хлеб, сыр, предложил мне. Поблагодарила кивком и быстро начала есть. У меня не было и маковки во рту больше суток. Но только сейчас я ощутила голод.

Поев, начала просто смотреть на костер, находя в причудливой игре пламени, какое-то странное успокоение. Потом спросила:

— Завтра мы пойдем дальше?

— Да. Ложитесь спать. Я вас разбужу.

Молча кивнула и легла рядом с костром. Спиной почувствовав сырость и холод земли, попыталась приблизиться ближе к пламени, но Мартин остановил меня.

— Ваше платье может загореться. Огонь очень быстро превратится в вашего врага.

— Но мне холодно. Боюсь, не засну.

Мужчина кивнул и достал накидку, которой уже укрывал меня раньше. Теплый мех снова начал ласкать кожу, а я ухватила собравшегося вставать Мартина за руку:

— Останьтесь со мной!

Его лицо приблизилось к моему. Я тяжело задышала и закрыла глаза, думая почувствовать его губы на своих губах. Но Мартин только прошептал:

— Что же с вами сделали?

— А что со мной сделали? Я та же, что и была! Но вы не знали меня прежде и не можете судить!

— То есть сейчас вы вовсе не предлагаете себя мне? — он насмешливо поднял брови. — В плату за спасение?

— Да что вы знаете…

— О вас? Ничего. А дутые аристократки, для которых такая плата не внове, не просят о смерти.

Я вздрогнула от его речей, но остановить, рвущиеся наружу, слова не смогла.

— Что вы знаете о застенках ордена крови?! Вы правы, солгала: я сильно переменилась со своего последнего бала. Днем пытки в застенках ордена. Для начала огонь и плети. Ночью стражники, считающие пленниц своими рабынями, забавными живыми игрушками… Какая разница, появится ли у нее на теле лишний рубец?! Какая разница, где и с кем она проведет ночь?! В рассветных сумерках жертву вернут в клетку, чтобы ей не обещали накануне! И защиты ждать не откуда. Ведь ведьменской силы в крови, из-за которой нас всех и судят, ни в одной из пленниц нет ни капли! Вы думаете, после такого в душе может остаться что-то святое?!

Я отвернулась, пряча мокрое лицо в теплом меху. Мартин поправил согнутый конец накидки, укрыв мое тело, легко коснувшись ладонью обнаженного плеча, затем поднялся и отошел прочь…

Проснулась от боли во всем теле. Кости ломило, глаза слипались. Да и горло слегка першило. Впрочем, за столько дней мучений, всевозможных "допросов" я привыкла к боли.

Открыв глаза, заметила наклоненное к моему лицу, лицо Мартина. Слегка приоткрытые губы, едва проглядывающие снежно-белые зубы. Наши глаза встретились.

Я никогда не смотрела в бездну. Сейчас мне почудилось… Нет, мне это только почудилось. Не может Мартин…

Отвела взгляд. С дрожью, пугающей меня саму, спросила:

— Что-то случилось?

Показалось, мужчина слегка вздрогнул, услышав мой вопрос, но легко пересилил себя:

— Да. Нам пора в путь.

Кивнула, кое-как встала (Мартин поддерживал меня за талию) и подошла к костру. Мужчина уже успел заварить чай, и теперь я пила приятно пахнущую мелиссой теплую жидкость.

Скоро отправились в путь. Сегодня чувствовала себя гораздо хуже, нежели вчера. Ноги казались ватными, и я только невероятными усилиями воли переставляла их с места на место. Чудилось, совсем упаду назем, но Мартин и без этого внезапно остановился, чутко прислушался и замер.

Я ничего не слышала. Только шелест ветра по листкам. Даже беспечной трели птиц не было. Но в одно мгновение, будто ниоткуда на просеку выбежал зверь — не то волк, не то и вовсе — нечисть какая. Я вздрогнула, тяжело вздохнула и заорала. И простых-то собак с самого детства боялась. После того, как одна из них мне едва руку не оттяпала. А здесь и того хуже!

То, с чем не смогла справится усталость, сделал страх. Я упала на колени, затем перекатилась на спину, свернулась в комок, тяжело дыша. От отчаяния, по привычке выставила перед собой знак Господа.

За дни в темнице я возненавидела этот знак, которым то и дело осеняли себя монахи. Наши мучители, судьи глядели, как иной из нас стягивали ногу "башмачком", или рассекали плоть раскаленным железом. И призывали Господа, дабы и он увидел, на что готовы его ревностные слуги. Святоши убивали, мучили, заставляли лгать каждую "ведьму"… Наверное, они ожидали, что после смерти станут святыми, а, быть может, просто наслаждались тем, за что никогда не будут в ответе.

Порой после пыток в бессонные ночи я клялась себе никогда больше не использовать знак Господа, даже имя его не упоминать. Зачем? Я ведь и без того умру в его честь.

Но сейчас снова. Не так-то просто оказалось избавиться от привитого с детства!

Мартин резко отшатнулся от меня, хотел что-то крикнуть, но не успел. Мои руки охватило золотое сияние. Оно все ширилось и ширилось, пока на поляну не выехали люди. Один из них кинулся ко мне, прижал руки к груди, заставляя сияние стихнуть, тихо прошептал на ухо до боли знакомым голосом:

— Ливен!

Я замерла не в силах поверить:

— Габриель…

Две недели назад

Раздался стук в дверь, и тотчас двое монахов в красных рясах втащили в просторный кабинет упирающегося молодца. Впрочем, едва тот увидел хмурого человека лет шестидесяти, одетого в черный балахон, мгновенно посмирел, упал на колени, низко склонил голову:

— Господин…

Быстро водя рукой с пером по бумаге, на мягком кресле сидел сам глава ордена крови — Годислав IV.

Оторвав глаза от написанного, он кивнул монахам и указал им на дверь, затем предложил коленопреклоненному юноше кресло.

Габриель сорвался с места, быстро отвесил еще один поклон и осторожно, боясь расслабиться даже на мгновение, опустился на мягкое сидение.

Годислав поставил последний росчерк на бумаге и только тогда обратился к барону:

— Речь пойдет о вашей невесте.

— О, если вы о Ливен Листенье, то она мне больше никто, — быстро проговорил Габриель, от усердия даже начиная размахивать руками. — Эта ведьма посмела воспользоваться моей… — Мужчина замялся, не сумев найти, точнее — придумать себе оправдание, — неопытностью, чтобы околдовать! Она — исчадье ада!

— Не уверен. Возможно, она невинна. Просто заблуждалась. Это не так-то просто проверить, но ради справедливости наш орден пойдет на это, — несмотря на помпезность речи, глаза Годислава смотрели остро, даже слегка насмешливо. — Если за ней явится живой мертвец, дабы совратить ее душу, мы спасем жертву. Церковь не будет против вашего брака. Не забудьте об этом, когда все деньги Патрисио Листенье достанутся вам, — священник кивнул, явственно намекая, что его орден, да и он сам не прочь поучаствовать в дележе. — Но, если никто не придет, она действительно ведьма!