Волны били теперь о нос, о днище «Зубейды» таранным боем, старый наос трещал со всех бортов. Верхушки валов начали перекатываться через палубу, сбивая с ног людей, унося зазевавшихся в пучину. С угрозой раскачивались высокие мачты судна, трещавшие при каждом ударе водяных масс. Из тучи холодных брызг перед ними появился чудом державшийся на ногах Асторе со связкой топоров в руках.

— Держите! — крикнул он, покрывая вой ветра. — Будем рубить мачты, иначе — конец!

Голос кормчего заглушил особенно страшный треск. Опережая действия людей, рухнул грот, и волны тут же утащили придавленных им четырех человек. Асторе бросился к поваленной мачте и несколькими ловкими ударами топора отделил ее от основания. Войку, за ним — Чезаре, Холмуз, Левон и Чукко начали убирать канаты и ванты, все еще удерживавшие злополучный грот. Наконец огромное, опутанное снастями бревно сползло за сломанный фальшборт. Облегченное судно выпрямилось и продолжало неравную борьбу.

Обернувшись назад, Войку с тревогой посмотрел на то место, где оставил Роксану, по-прежнему державшуюся за ванты у фок-мачты. И тут он увидел в обрубке грота, близ которого стоял, тяжелый нож, вошедший по самый черенок в мокрое дерево. Войку вытащил оружие, метившее, несомненно, в него. Но кто бросил ему эту штуку в спину, да промахнулся? Чезаре? Но где же фрязин? — спохватился сотник. Чезаре не было нигде видно; неужто верзилу патриция смыло волной? Войку сунул нож за пояс и с трудом вернулся в своему месту на носу.

«Зубейде» пока везло, еще действовал руль, к которому Асторе поспешно вернулся. Но ветхая обшивка не выдерживала натиска, наос медленно оседал, принимая воду. Судно тяжелело, становилось все более неуправляемым. Бросились к бочке на носу, выбили днище, но масла не было — беспечный капитан-ага не позаботился о том, чтобы наполнить спасительную бочку.

Юноши и девушки, бывшие на палубе, привязали себя к оставшимся мачтам. Войку прикрутил канатом к фоку Роксану с подползшей к ней Гертрудой и остался рядом, готовый помочь команде, все еще продолжавшей борьбу. Сотник видел, как было унесено волнами несколько спутников, выбежавших на палубу, когда вода стала заливать внутренние помещения, но поделать ничего не мог. Единственную на наосе лодку давно унесло. Можно было только ждать, стараясь не захлебнуться водою; и это уже было подвигом на «Зубейде», терпевшей бедствие.

Чербул не знал, сколько он простоял так, поддерживая Роксану, у передней мачты судна. Силы юноши были на исходе, Войку несколько раз впадал в забытье, близкое к обмороку, и только мысль о возлюбленной возвращала ему сознание. Так прошла нескончаемая, холодная, гибельная ночь.

Было уже утро, когда к Войку и тем, кто оставался рядом с ним, — полузадохшимися, частью потерявшим сознание, подошел, шатаясь, Асторе. «Зубейда», полузатопленная и разоренная, медленно покачивалась на волнах утихшего Понта.

— Ты выстоял, брат Асторе, — молвил Войку, — вы выстояли, братья, — сказал он подошедшей следом поредевшей команде. — И тем всех нас спасли.

— Это ты принес нам спасение, брат, — ответил кормчий. — Еще там, в мрачном трюме, где вернул нам волю к победе.

— О спасении, капитан, поговорим потом, — прозвучал хриплый голос. — Вначале надо потолковать о том, как нас всех пытались утопить.

Перед Войку, расставив ноги, стоял Чезаре, подошедший во главе уцелевших пассажиров «Зубейды».

43

На верхней палубе лежало несколько трупов. Никто не успел еще сосчитать, сколько их плавало в нижних помещениях. Корабль, потерявший часть оснастки, более чем наполовину погрузившийся в воду, едва держался на плаву. А Чезаре явился уже к нему, чтобы утолить свою неугасимую злобу. Ну что ж, Войку готов с ним вести разговор.

— Может быть, вначале предадим волнам тела погибших сестер и братьев? — спросил он.

— Ни за что! — ответил патриций. — Они еще не отмщены!

За Чезаре сгрудились оставшиеся в живых отпрыски патрицианских семейств старой Каффы. За Войку и вставшей рядом Роксаной — генуэзцы-моряки и мастеровые, молдаване и готы, русы и евреи, татары-христиане и греки.

— Я требую наказания! — возразил Чезаре. — За все, что вытерпели мы за эти сутки! За смерть наших спутников!

— Ты хочешь обвинить в этом море? — насмешливо спросил Чербул. — Требуешь казни для ветра и волн? Или для морского царя?

— Ты сейчас перестанешь шутить! Я обвиняю твоих дружков — еврея по имени Матусаэль, армянина, откликающегося на прозвище Левон, и генуэца Ренцо деи Сальвиатти! Это они, колдуя по богопротивным книгам, призвали бурю, дабы она потопила наш корабль! Я обвиняю тебя самого, — продолжал Чезаре, — в том, что ты, в сговоре с этими чернокнижниками, способствовал им в этом их преступлении!

— Постой! Но ведь на этом судне плывем и мы!

— Это не помеха для колдунов. Чернокнижник, как всем известно, в воде не тонет, о чем сказано в сочинениях многих отцов церкви. — Чезаре тут поднял руки, как бы призывая в свидетели всех инквизиторов мира. — А диавол, покровительствующий колдуну, легко может вернуть корабль из пучины, чтобы чернокнижник продолжал на нем путь.

Войку посмотрел вокруг. Дело принимало серьезный оборот; не только католики, но и многие православные молодые люди могли поверить коварному генуэзцу.

— Постой, Чезаре! — повторил сотник. — Вот Левон, вот Матусаэль, а вот я. Но Ренцо деи Сальвиатти здесь нет. Ты не будешь, надеюсь, обвинять этого человека за глаза?

— Пускай его приведут, если только дьявол его не уволок!

По знаку Войку трое юношей поспешили на корму и вскоре вернулись, поддерживая Ренцо.

— Все в сборе, можно продолжать, — кивнул Войку. — Ты говорил только что, Чезаре, что мои друзья вызвали эту бурю колдовством. Объясни теперь, почему корабль все-таки не утонул и сам ты невредим?

— Я молился о том мадонне! — широко перекрестился Чезаре.

— Значит, твоя молитва сильнее колдовства, — установил сотник. — Значит, она может удержать на плаву то, что должно было утонуть. А если в море бросить тебя самого? Помешает ли тебе пойти ко дну твоя молитва?

— Меня бросить в воду? — высокомерно процедил Чезаре, кладя руку на саблю. — Кто такой храбрый?

— Подобного, наверно, не сыскать, — усмехнулся Войку. — Только к чему это? Ты сам сейчас бросишься с грузом в воду и тем докажешь свою правоту. Молись и прыгай в море! Иначе ты лжец!

— Это слово я еще заставлю тебя проглотить! — с угрозой сказал патриций.

— Не надо, Чезаре, — вмешался Ренцо, — не уводи беседу в сторону. Все видят теперь: ты не уверен в силе своей молитвы. Да и какова молитве ренегата цена? Разве не хотел ты, сняв с груди крест, предаться Мухаммедову лжеучению? Разве такому можно верить, братья и сестры? — воскликнул Ренцо, обращаясь ко всем, кто стоял вокруг.

Чезаре обнажил саблю, двадцать бывших недимов тесно на ним сгрудились, тоже берясь за оружие; но толпа гневно зашумела.

— Пусть все будет честно! — пронзительно закричала одна из девушек.

— Чезаре ди Скуарцофикко, я обвиняю тебя, — сказал Ренцо. — В том, что ты первым встал на путь измены вере предков, выразив желание принять закон мусульманства. Что ты склонил к такому предательству многих своих товарищей и побуждал к отступничеству всех нас. Разве это неправда, братья и сестры?

Ответом были возгласы одобрения.

— Я обвиняю тебя в том, — продолжал Ренцо, — что ты, не сумев помешать нам обрести вновь свободу, затаил к нам ненависть и вражду. Что ты, Чезаре-ренегат, сегодняшним ложным обвинением пытался погубить невинных и, захватив власть на корабле, привести его к врагам Христовым в Стамбул!

— И для того же пытался во время бури убить нашего капитана! — раздался чей-то голос в последних рядах толпы.

Юноши и девушки расступились; вперед вышел один из готов, Гендерик.

— Я пришел только что в себя, — сказал германец. — Когда рухнула мачта, я запутался в упавших вантах и потерял сознание. Но перед тем видел, как этот отступник, укрывшись за рубкой, метнул в нашего капитана нож.