— Как прикажешь понимать твою милость?! — воскликнул храбрый, но спесивый Мику Край. — Почему это мы, цвет Земли Молдавской, первыми должны сложить здесь головы?

— Потому — что мы богаче, — ответствовал Кома. — Что нам всегда легче жилось и выпало в жизни больше радостей, чем этим нашим братьям во Христе и по отчине. Потому еще, что мы, переимщики повадок ляшских, всегда докучали нашим государям, пусть, мол, будет у нас, как во Франции или Польше, где попы-де молятся богу, черная кость работает, а белая — сражается. Вы сыты и пьяны, живете в тепле, черная кость Молдовы усердно проливает за ваши милости пот. Вот и делайте свое дело, бейтесь сами за нашу землю!

Поднялся возмущенный ропот. Но Штефан негромко хлопнул ладонью по столу, и стало тихо.

— Тем более, что класть кому-то головы и не нужно, — заметил боярин Станомир, как бы продолжая речь. — Мыслю — и мысли сей никогда ни перед кем не скрывал: Большому Турку надобно покориться, выплатить за все годы дань. И не тебе того стыдиться, государь-воевода, — добавил старик со вздохом, — то постыдное дело до тебя у нас учинилось, еще Петр-воевода, прости его господь, начал платить бесермену ясак.

— Покориться! Покориться туркам! — раздалось сразу несколько голосов.

— Этого не будет, — холодно бросил Мику Край. — Под Высоким Мостом отбились, — отобьемся и в этот раз.

— Хо! — воскликнул за его спиной толстый пан из-под Сучавы. — В тот раз на нас шел мерин! А теперь скачет сам жеребец! Сила идет, какой еще не было, вот в чем дело! Может, и не погибнем, но лишимся всего непременно, — продолжал боярин под одобрительные возгласы единомышленников. — А что ему, землянину, имей он даже кое-что за душой? Ссыпал аспры в горшок, зарыл на дне оврага — и все тут. Вернулся в село, когда супостат ушел, — и отстроил свою хату за неделю. А наше добро не спрячешь в кувшин!

Преподобный Михаил, настоятель кымпулунгского монастыря, шевельнул чревом и поклонился князю в знак того, что хочет говорить.

— Прости меня, государь, — заявил со смиренным видом настоятель, — и вы простите, вельможные господа, коли напомню: все в мире сем — от бога, и несть силы, чтобы не была от него. Тако ж и с турками, агарянами и язычниками: коли сила их бесерменская больше нашей, то сие — от разумения господня, нам за грехи. И не склониться пред тем разумением святым и высшим — кощунственный грех богопротивления есть. И безумие також, ибо какой будет божья воля — так свершится и с нами.

Штефан встал, и все в шатре умолкли, поднимаясь на ноги.

— Враг на нас идет, — сказал он, — может быть, и иной, чем полтора года назад, да мы с вами все те же. А что сам царь скачет — так по сану ему и будет от нас почет. Будем встречать царя, иное дело не в честь ни ему ни, тем паче, нам.

Господарь обвел присутствующих спокойным взглядом. Карабэц ответил дерзким взором, Мику Край — восторженным. Отец Михаил с неодобрением опустил глаза.

— Вашим милостям скажу нынче же: каждая капля крови людей из лучших родов земли нашей для нас драгоценна. Но разве не станет она драгоценней стократно, если прольется за отчину нашу и дедину? А земское войско, как нами обещано, услышит наше слово на заре грядущего дня.

Наутро Штефан-воевода отпустил крестьян. С воинов, уходивших к своим селам, была взята клятва — вернуться, когда отгонят татар, к тому же бешлягу возле Ясс. А если это будет невозможно, — к государеву войску, где бы оно не находилось.

4

К десятому дню июня месяца, в лето 6984 года от сотворения мира,[71] двухсоттысячное войско султана Мухаммеда подошло к Дунаю и начало переправу. Оставшись после ухода крестьян с пятнадцатью тысячами воинов, Штефан-воевода не мог этому помешать. Господарь готовился принять сражение в укрепленном лагере близ Облучицы. Но тут пришло еще одно тревожное известие: двадцатитысячная татарская орда, переправившаяся через Прут у села Штефанешты, направилась к Сучаве, где находилось еще княжеское семейство. Оставив тысячу конников под началом зятя Шендри перед лицом главного неприятеля, с наказом всячески тревожить передовые отряды турок и мунтян, воевода поспешил наперерез крымчакам, разбил их в недолгом бою и отогнал за Днестр. Отправив княгиню Марию с детьми под крепкой стражей куртян в Хотин, Штефан со всей скоростью возвратился обратно, навстречу непрошенным гостям своей страны.

Опустевший стан у Облучицы к тому времени был уже занят противником, и к двенадцатому июня небольшое войско Штефана-воеводы стало временным лагерем ближе к столице, на реке Берхеч. Отсюда господарь послал в дружественный Брашов письмо. Воевода просил брашовских бургратов и всех вольных горожан не снабжать мунтян ни оружием, ни припасами, «ибо они хотят погибели нашей и всего христианства и покорны туркам».

Но лагерь у Берхеча, открытый и далекий от леса, не годился для защиты малыми силами от великой армии султана. Отступив еще на несколько верст, в пределы цинута Нямц, воевода приметил наконец уголок, где будет удобно закрепиться для боя.

На большой поляне, вдававшейся, как залив, с безлесной вершины холма в зеленое море кодров, поставили палатки и шалаши. На внешнем краю поляны, со стороны низины и змеившейся по ней дороги, начали возводить укрепления большой паланки, обоими своими крылами опиравшейся на лесную чащу, в которую османы обычно не решались входить.

Взяв с собой боярина-казначея Югу, Штефан поскакал к той тысяче, которая продолжала отступать перед превосходящими силами врага, сжигая на его пути города и села, угоняя в леса скот, заваливая камнями и землей колодцы, лихо наскакивая на разведывательные стражи султана. Соединившись с передовым отрядом, воевода долго наблюдал за движением вражьей армии, голова которой перешла уже Сирет, тогда как обозы еще переплывали Дунай на плоскодонных судах, стянутых со всех земель вдоль реки и моря, подвластных Порте. Потом, оставив Югу начальствовать над передовой тысячей, забрал с собой зятя Шендрю и вернулся к месту, которое выбрал для предстоящего сражения.

Валя Албэ — Белая долина — так издавна жители ближних сел называли эту широкую ложбину между лесистыми холмами. Скудная, несущая мел, желтовато-белесая вода здешней, полупересохшей к началу лета безымянной речки давала название всей местности. Здесь тянулся участок сучавского шляха, который никак не мог миновать Мухаммед. Отсюда было близко и до Нямецкой крепости, и до столичной многобашенной твердыни, и не так уж далеко до горного Семиградья, из которого, Штефан верил этому, не могло не прийти в конце концов войско, обещанное ему в помощь королем Матьяшем.

В лагере воеводе, как всегда, не сиделось. Оставив Шендрю наблюдать за работой, Штефан с десятком куртян и Владом Русичем пересек долину и остановился на противоположном холме. Воевода любил осматривать места решающих схваток со всех сторон, с различных высот, чтобы не проглядеть ни одной возможности в развертывании действий противника и своих. Въехав на эту горку, он, по обыкновению, долго осматривал окрестность и остался доволен. Но уезжать не спешил. Над ним в вышине мягко шумела листва векового бука; из-под корней великана с веселым журчаньем выбегал родник, питавший ручей, робко пробиравшийся по долине, внизу. Над усыпанным цветами тучным разнотравьем на опушке упруго гудели мириады пчел.

Штефан сошел с коня; один из куртян проворно спешился, расстелил свой плащ. Господарь уселся; поманив Русича, указал ему место рядом с собой.

Влад почтительно подошел, опустился на корточки чуть поодаль, за плечом своего господина.

— Что скажешь, витязь, — спросил Штефан, — теперь, когда нас так мало? Примем с султаном бой или далее побежим?

— Как укажешь, так и будет, господарь. — Влад позволил себе вольность: сорвал травинку, попробовал на зуб.

— А ты бы как решил? — господарь взглянул на апрода требовательно, чуть сдвинув брови.

— Сила-то у ворога небывалая, государь, — промолвил москвитин. — Перед такой отступать без боя — никто не осудит. Только вот… — Влад замялся.