— Ну и что? — не выдержал дядя Бен, внимательно изучавший свою трубку.

— Глупости, — сказала Елена. Но при упоминании о той ночи слезы выступили у нее на глазах и с круглого лица сползли благодушие и румянец. — Тоби так расстроился тогда просто из-за того, что «Профессия миссис Уоррен» — пьеса о… ну, словом, о проституции.

Ева выпрямилась на стуле.

— Больше всего папа любил гулять по зоологическому саду за «Замком». И вот, если этот мистер Этвуд пошел за ним и сказал ему что-то насчет…

Дженис не кончила фразу. Она кивнула на Еву, отводя от нее глаза.

— И папа пришел домой — помните? — странный и бледный. Он что-то сказал Тоби. Тоби ему не поверил. Ну вот только представьте себе, что все было так! И — помните? — Тоби не мог заснуть. В час ночи он позвонил Еве. И если он передал ей папины слова? А она пришла сюда выяснять отношения с папой и…

— Простите, одну минуточку, — очень спокойно сказала Ева.

Она глубоко вздохнула, подождала, пока сможет ровно дышать, и снова заговорила.

— Интересно, что же вы обо мне все это время думали? — спросила она.

— Ровным счетом ничего! — крикнула Елена, срывая с себя пенсне. — Вы прекрасная, вы лучше всех! О господи, да куда же это опять запропастился мой носовой платок! Просто когда Дженис несет про эту кровь и бог знает про что еще, а вы ее не обрываете, вы не отрицаете…

— Да, — сказал дядя Бен.

— Но я хочу еще кое-что выяснить, — не унималась Ева. — Что это за обиняки и недомолвки, и вопросы, каких я от вас раньше никогда не слышала? Уж не на то ли вы намекаете, что «Профессию миссис Уоррен» надо бы назвать «Профессией миссис Нил»? Так, что ли?

Елена оторопела.

— Нет, милая. Ах ты, господи! Конечно, нет!

— Тогда в чем же дело? Я знаю, что про меня говорят, во всяком случае, говорили. Все выдумки. Но ведь если мне будут без конца такое твердить, так ведь доведут же до того, что это станет правдой!

— Ну, а как насчет убийства? — спокойно спросила Дженис.

Дженис обладала детской простотой. Пора, когда она была задавакой, воображалой и с видом умудренной опытности воротила нос от бесхитростных проказ своих сверстниц, у нее уже прошла. Она сидела на низком стуле, обхватив руками колени. У нее дрожали веки и подергивались губы.

— Понимаете, — пояснила она. — Мы ведь так вас идеализировали, что…

И опять она не докончила фразу. Ева, всей душой расположенная к этим людям, не знала, куда ей деться.

— Вы еще любите Неда Этвуда? — допрашивала Дженис.

— Нет!

— Неужели вы всю эту неделю притворялись? Вы что-то скрыли от нас?

— Нет. То есть…

— То-то мне показалось, — пробурчал дядя Бен, — что она как-то осунулась. Да ведь и мы все тоже… — Он вытащил перочинный ножик и чистил трубку. Потом он поднял усталые, встревоженные глаза и взглянул на Елену. — Помнишь, Долли?

— Что это я должна помнить?

— Я возился с машиной. И ничего я такого не сделал, только протянул к ней руку и дотронулся до нее перчаткой, ну кожаной, темной перчаткой, а она чуть в обморок не упала. Перчатка, конечно, была не очень-то чистая. Что верно, то верно.

Ева прикрыла глаза ладонями.

— Никто не верит россказням, которые про вас ходят, — мягко сказала Елена.

— Но сейчас-то мы не о том, — она дышала с присвистом. — Вы так и не ответили на вопрос Дженис. Выходили вы в ту ночь из дому или нет?

— Выходила, — сказала Ева.

— А кровь? Была на вас кровь?

— Да. Немножко.

В просторной гостиной, неярко освещенной отсветами уже зашедшего солнца, настала мертвая тишина, которую нарушило лишь сопение дремотно разлегшегося на паркете спаниеля. Даже поскребыванье ножиком в трубке и то прекратилось. Трое в темном (две женщины в черном и мужчина в темно-сером) смотрели на Еву с разной степенью изумления и недоверия.

— Ну что вы на меня так смотрите? — крикнула Ева. — Неправда это! Не убивала я его! Я его так любила! Тут недоразумение! Ужасное недоразумение, и не знаю, как его распутать!

У Дженис побелели даже губы.

— А сюда вы приходили в ту ночь?

— Нет, не приходила. Клянусь вам!

— Почему же у вас в пижаме был к-ключ от нашего дома?

— Ключ был не от вашего дома. Это был мой собственный ключ. Вовсе не от вашего дома! Я давно хотела вам все рассказать про ту ночь. Тогда еще хотела. Только никак не решалась.

Ева еще и слова не успела сказать, как уже поняла, сколько злой иронии кроется в том, что ей предстоит им поведать. Кому-то все это, бесспорно, показалось бы забавным. Если насмешливые божества управляли ее судьбой, то теперь они, видимо, за бока держались от смеха. Каждое ее слово отдавало их наглым хохотом.

— Я не решалась вам все рассказать, — ответила она, — потому что у меня в спальне был тогда Нед Этвуд.

Глава 8

Мосье Аристид Горон и доктор Дермот Кинрос вышагивали по рю дез Анж быстрее, чем хотелось бы коротышке префекту.

— Как назло! — кипел он. — Вот невезение! Эта девчонка, мисс Дженис, конечно, побежала прямо к мадам Нил.

— Очень возможно, — согласился Дермот.

Префект полиции был в котелке, как нельзя лучше подчеркивавшем форму редьки, присущую его голове; в руке он держал тросточку. Короткие ножки в гамашах едва поспевали за широким шагом Дермота.

— Если вы согласны поговорить с мадам Нил и тотчас высказать свое искреннее впечатление, то чем скорей, тем лучше. Следователь будет вне себя. Я ему звонил, но его не было на месте. Я заранее знаю, что он сделает, когда ему расскажут. Он немедленно сунет ее в салатницу, и сегодня же мадам Нил будет ночевать в скрипке.

Дермот смотрел на него во все глаза:

— Салатница? Скрипка?

— А! Забыл! Салатница — это… — Мосье Горон поискал слово. Затем он прибегнул к помощи жестов.

— "Черный ворон"? — догадался Дермот.

— Ну да! Ну да! Я же ведь знал! Ну а скрипка — это то, что, по-вашему, называется каталяжка.

— Каталажка. "Л" твердое.

— Ага. Надо запомнить, — сказал мосье Горон, вытаскивая свои крошечный блокнотик. — Но я льщу себя надеждой, что говорю по-английски неплохо, а? Я с Лоузами всегда говорю по-английски.

— Вы прекрасно говорите по-английски. Только умоляю вас: не говорите «переспать» вместо «выспаться».

Мосье Горон кивнул.

— Это не одно и то же?

— Совсем не одно и то же. Но…

Дермот остановился. Он оглядывал тихую улицу, чистенькую, провинциальную, и уютную в вечернем свете. Из-за серых садовых оград выглядывали каштаны.

Лондонские коллеги просто не узнали бы сейчас доктора Кинроса. Отчасти это объяснялось вольностью в одежде: он был в просторном спортивном костюме и довольно сомнительной шляпе. Но, помимо этого, в Ла Банделетте он стал выглядеть не таким усталым, не таким замученным вечной работой. В глазах появился блеск, оживилось и все лицо, лишь в некоторых поворотах выдававшее следы пластической операции. Точнее говоря, свобода и покой были в его чертах до той минуты, когда мосье Горон пустился ему рассказывать подробную историю убийства.

Дермот хмурился.

— Где же тут, — спросил он, — дом мадам Нил?

— Прямо перед нами, — и мосье Горон ткнул тросточкой в высокую серую стену налево. — А дом напротив, естественно, вилла «Привет».

Дермот оглянулся.

Солидную, основательную виллу «Привет» с белым фасадом покрывала темно-красная черепица. Из-за стены не видно было окон первого этажа. Во втором этаже было шесть окон, по два окна на комнату. Два окна в середине — на этом этаже только они начинались от пола — выходили на балкон. На них-то и устремились взгляды Дермота и мосье Горона. Серые стальные ставни были плотно закрыты.

— Очень бы хотелось, — сказал Дермот, — поглядеть, каков этот кабинет изнутри.

— Милый доктор, чего же проще. — Мосье Горон кивнул на дом Евы. Он все заметней волновался. — Но мы ведь шли к мадам Нил?

Дермот оставил его слова без внимания.

— Сэр Морис, — спросил он, — всегда сидел по вечерам, не спуская штор?