Интеллект

У шимпанзе имеется набор жестов, гримас и поз, а также 23 вида различных голосовых сигналов, при помощи которых они общаются [50, с. 64]. Опыты с самкой шимпанзе Уошо показали, что эти приматы относительно легко усваивают человеческий язык жестов амслен, язык символов и арифметический счет [69; 340; 413; 549]. При этом усвоение идет лучше всего, когда пальцы обезьяне просто складывают в нужный жест. Легко представить, как орудийные «кенийцы», обучая друг друга технологическим приемам, оттачивали производственные жесты партнеров и тем самым невольно формировали первый словарь технологического языка жестов. Это достижение Kenyanthropus rudolfensis предопределило функциональное устройство коры человеческого головного мозга.

Человеческий мозг функционально асимметричен [28; 275; 364]. Правой рукой управляет моторная кора левого полушария головного мозга. Нижняя оконечность этой коры, руководящая пальцами руки, лицом и языком, разделяет прилегающие зоны Брока (спереди) и Вернике (сзади), которые командуют речью. Подобным соседством обусловлена наша назойливая жестикуляция при разговорах. Причина объясняется тем, что первоначально речевые зоны Брока и Вернике обслуживали движения правой руки и координировали язык жестов. Подобная функция закрепила за этими зонами пилотаж грамматических структур, которые были перенесены на зарождающийся голосовой язык, чья моторика обеспечивается нижней перемычкой между зонами Брока и Вернике [52, с. 43; 53, с. 181; 262].

Судя по образцу KNM-ER 1470, финальный Kenyanthropus rudolfensis уже обладал развитыми полями Брока и Вернике [18, с. 200; 831], а потому владел по меньшей мере языком жестов, но, быть может, и вербальной речью. Возможно, он был уже праворуким, а его потомок, ранний питекантроп, являлся таковым наверняка [99, с. 86; 205, с. 48]. Происхождение звуковой речи можно объяснить следующим образом.

После ашельской технологической революции у Homo ergaster выросла производительность труда и образовалось свободное время, которое требовалось заполнить общением непрагматического свойства, дабы поддержать целостность сообществ раннего питекантропа. Выжить посчастливилось тем, кому это удалось. Для выполнения данной задачи «человек-мастер» принялся скрашивать досуг обыденными разговорами – эта привычка характерна и для нас. Тематика таких бесед несущественна – лишь бы она находила слушателей, создавая эффект непроизводственного общения. Первые непринужденные разговоры (т. е. не посвященные производственным темам), надо полагать, были житейскими. Придерживаясь той же традиции, австралийские аборигены любят проводить время в сплетнях и скандалах [11, с. 260]. Современный цивилизованный человек, пожалуй, может поспорить в этом с австралийцами.

Внешняя непритязательность подобного занятия скрывает за собой важную социализирующую функцию. Кроме того, исходные бытовые разговоры послужили основой для формирования интеллекта человеческого типа. По сравнению с интеллектом животных его отличительная черта состоит в праздности. Животные интересуются тематикой, так или иначе важной для выживания. Человек же интересуется чем угодно и благодаря этому обладает универсальным мировоззрением. Происхождение столь «завидного» достижения коренится в первобытных сплетнях (мы, правда, несколько утрируем ситуацию).

Древнейшие разговоры родились как способ насыщения свободного времени общением. По этой причине исходный язык жестов сосуществовал со звуковым и дожил до верхнего палеолита европейских кроманьонцев, нередко оставлявших на стенах украшенных пещер отпечатки раскрытых ладоней или ладоней с поджатыми пальцами, символизирующих определенные высказывания языка жестов (см. приложение 1). По мере роста производительности труда праздного времени становилось все больше, и разговоры требовали все новой тематики. Она расширялась за счет всего, на чем останавливался взгляд гоминин, а он останавливался на множестве попадающихся на глаза объектов. Зрелые животные никогда бы не позволили себе такой расточительности, так как естественный отбор требовал от них концентрации внимания на биологически существенных предметах. История же гоминин сложилась так, что невозможные для нормальных животных праздные разговоры шли им только на пользу. Именно это социологическое, а не нейрофизиологическое (как ошибочно думают) обстоятельство обеспечило интеллектуальную пропасть между людьми и животным миром.

Условно говоря, человечество можно представить как живой суперкомпьютер, тысячелетиями набирающий базу произвольных данных. Его кругозор бесконечно превосходит животную память не в силу изощренного устройства, а в силу того, что борьба с праздностью требовала от гоминин впитывать из действительности любую сколько-нибудь приемлемую тему для беседы. Применительно к отдельному индивиду подобная картина выглядит преувеличением, но относительно социума с вековой историей она не так уж и далека от истины.

Животные способны к обобщениям прошлого опыта и предвидению будущего на его основе. Это умеют даже геномы организмов (см. разд. 2.3) – в противном случае они попросту не выжили бы в изменчивых условиях нашей планеты. Однако материал для обобщений у них жестко ограничен соображениями биологической выгоды, как бы широко ни понимать ее. Гоминины оказались в биологически парадоксальной ситуации, когда ради заполнения свободного времени естественный отбор позволил им выходить за рамки биологической целесообразности при накоплении информации. В результате социум как живой суперкомпьютер принялся механически открывать и предсказывать сущности вещей, далеких от нужд животного прагматизма. Следует сказать, что выявление сущностей вещей не является интеллектуальным священнодействием, доступным одним лишь рафинированным философам. Трудность эвристических задач здесь носит естественнонаучный характер. Поясним сказанное.

С точки зрения количественной теории информации [116], какое-либо количество информации содержится только в новых сведениях. Именно поэтому нам неинтересно выслушивать одно и то же. В силу той же причины отдыхом для нас служит смена деятельности. Теперь посмотрим, что представляют собой явления и сущности с информационной точки зрения.

Сущности выражают устойчиво повторяющиеся черты явлений, а всякое явление, воплощающее сущность, содержит случайные особенности, отличающие его от всех прочих родственных явлений. Иными словами, совокупность объектов данного класса (например бриллиантов) выражается соответствующим числом явлений и стоящих за ними сущностей. Но сущности при этом одинаковы (это бриллиант вообще), а явления различаются (по каратам, «воде», огранке и другим неповторимым мелочам). В соответствии с теорией информации мы воспринимаем все эти бриллиантовые (в данном примере) сущности как одно и то же, как одно сведение, как одну единицу информации. Неповторимые же явления мы видим каждое особо – как отдельную единицу информации. Получается, что для нас в любой совокупности объектов видится некоторое число явлений и только одна сущность. Неудивительно, что сущность теряется среди явлений, заслоняется ими и порождает наши философские представления о своем трансцендентном («потустороннем») бытии.

Последнее не соответствует действительности: на деле сущности пребывают в одном и том же измерении с явлениями, только в отличие от них по информационным причинам ускользают от нашего внимания. Когда за восприятие реальности берется крупный цивилизованный социум, всякая сущность становится достоянием большого числа наблюдателей, в силу чего приобретает несвойственную себе наглядную массовидность и выходит из тени множества явлений, поскольку идентичность массовидных сущностей (в противовес неповторимым явлениям) поражает человеческое воображение. Разумеется, социум в целом не занимается отслеживанием сущностей. Однако на заре науки он позволил их обнаружить и предоставил ученым методику «охоты» за ними – собственно философию и науку.

Толика данной способности доставалась и отдельным субъектам. Именно ее принято расценивать как специфически человеческий интеллект. Его генезис не был обусловлен непосредственной биологической целесообразностью – иначе интеллект человеческого типа широко распространился бы по животному миру. Коллективный разум гоминин позволял им сохранять свои сообщества от разрушительных угроз свободного времени и в этом отношении выполнял полезную функцию, чего не требовалось иным животным. В конце концов интеллект гоминин оказался вооруженным массой полезных внебиологических знаний, однако этот результат является побочным, и остальным представителям животного мира он недоступен.