Проблема превосходства искусства над наукой — такого же порядка, как проблема превосходства духовных начал над рационалистическими, личности над массой, духа над материей.

Военное искусство, подобно всякому искусству, национально, так как отражает духовное творчество народа. Мы различаем русскую, французскую, итальянскую, фламандскую и другие школы живописи. Мы сразу же распознаем чарующие звуки русской музыки от музыки иностранной. В военной области — то же самое. «Науку побеждать» мог создать только русский гений — «О Войне» мог написать только немец.

Из всех искусств два — военное и литературное — являются чутким барометром национального самосознания. На повышение и понижение этого самосознания они реагируют в одинаковой степени, но по-разному. Военное искусство, как органически связанное с национальным самосознанием, повышается и понижается вместе с ним. Литературное, более независимое от национального сознания (вернее не столь органически с ним связанное), реагирует иначе; оно отражает эти колебания в своем зеркале. Качество остается приблизительно тем же — перерождается лишь «материя». Ломоносов, Пушкин, Чехов — три имени, первый из них отражает зарю, второй — полдень, третий — сумерки Петровской Империи.

Любопытно проследить этот «барометр». Военное дело — синтез «действия» нации, литература — синтез ее «слова». Гению Румянцева соответствует гений Ломоносова. Суворову — орлом воспаривший Державин. Поколению героев Двенадцатого года, красивому поколению Багратиона и Дениса Давыдова — «певец в стане русских воинов»— Жуковский. Младшие представители этого поколения — Пушкин и Лермонтов. Эпоха Царя- освободителя дает нам корифеев русского самосознания — Достоевского, Аксакова и Скобелева. Затем идет упадок — и в сумерках закатывающегося Девятнадцатого, в мутной заре занимающегося Двадцатого века тускло обрисовываются фигуры Куропаткина и Чехова…

Искусство таким образом национально. Национальность является характернейшим его признаком, его так сказать «букетом», квинтэссенцией — все равно, будет ли речь идти о военном искусстве, литературе или живописи. Отвлеченного интернационального «междупланетного» искусства не существует.

Несколько иначе обстоит дело с наукой. Если народы сильно разнятся друг от друга своим духом (а стало быть и порождением духа — искусством) — то в интеллектуальном отношении, разница между народами — между мыслящим отбором, «элитами» этих народов — гораздо меньше, нежели в духовном, следовательно, «точек соприкосновения», общности здесь гораздо больше.

Математика, Физика, Химия, Медицина — науки объективные, равно как и догматическая часть философии. И француз, и немец, и коммунист и монархист одинаково формулируют теорию Пифагора.

Науки социальные — эмпирическая часть Философии, История, Социология, Право — наоборот, национальны и субъективны, ибо занимаются исследованием явлений жизни народов и выводом законов их развития. Француз и русский, одинаково формулируя теорему Пифагора, совершенно по-разному опишут кампанию 1812 г. Более того, трактовка этих наук зависит не только от национальности их представителей, но и от политического, субъективного мировоззрения их. Сравним, например, Иловайского с Милюковым, Гаксотта с Лэвиссом. Приняв советский метод «исторического материализма» и «классового подхода», можно, например, пугачевского «генерала» Хлопушу Рваныя Ноздри сделать центральной фигурой Русской Истории и посвятить ему двести страниц, а Рюрику, Грозному и Петру I вместе — отвести полстраницы.

Военная наука относится к категории социальных наук. Она стало быть национальна и субъективна. Ее обычно считают частью социологии, что по нашему скромному мнению совершенно ошибочно. Военная наука является сама в себе социологией, заключая в себе весь комплекс, всю совокупность социальных дисциплин, но это — Патологическая Социология.

Нормальное состояние человечества — мир. Социология исследует явления этого нормального состояния. Война представляет собой явление болезненное, патологическое. Природа больного организма, его свойства, его функции уже не те, что здорового. Применять к ним одну и ту же мерку невозможно.

Поэтому военная наука — это социология на военном положении. Или (считая войну явлением патологическим) — социология патологическая. Военный организм представляет аналогию с национальным организмом. Война — та же политика. Армия — та же нация.

Часть вторая

Об элементах войны

Глава VI

Политика и Стратегия

Политика — это руководство Нацией, управление Государством. Стратегия — это руководство вооруженной частью Нации, управление той эманацией Государства, что называется Армией.

Политика — целое, Стратегия — часть. Стратегия творит в области, отчеркнутой ей политикой. Это — политика войны, тогда как самая война — элемент политики Государства. Откуда явствует, что Стратегия есть один из элементов Политики — и безусловно один из капитальных ее элементов.

Задача Политики — подготовить работу Стратегии, поставить Стратегию в наиболее выгодные условия в начале войны, облегчить работу Стратегии в продолжение войны и как можно лучше пожать плоды Стратегии после войны.

Дипломатия и Стратегия — это две руки Политики. И тут необходимо, чтобы правая рука все время знала, что делает левая, — и обратно. Раньше чем предпринять какой-либо ответственный шаг государственного, тем более международного значения — Политик должен оглянуться на Стратега и спросить его — «я собираюсь сделать то-то. Достаточно ли мы для этого сильны?» Если Стратег ответит утвердительно, то Политик сможет высоко поднять национальное знамя и смело выйти на международное ристалище. Но если Стратег ответит отрицательно — то Политику ничего не останется, как свернуть знамя, бить отбой, сбавить тон, пожертвовав подчас национальным самолюбием во избежание худшего из несчастий. В этом случае долг Стратега заранее предупредить Политика, не дожидаясь его вопроса.

Когда зимой 1909 года Австро-Венгрия решилась на аннексию Боснии и Герцеговины, Эренталь предварительно запросил Конрада. И — получив ответ, что Русская армия дезорганизована Японской войной, а собственная достаточно сильна, чтобы в союзе с Германскою справиться с нею — дерзнул на этот решительный шаг. Извольский в свою очередь обратился к ген. Редигеру с вопросом, в состоянии ли мы на это реагировать, в состоянии ли Россия защитить свое достоинство великой державы? И получил честный, прямодушный, неприукрашенный ответ… Ценой жестокого унижения Россия была спасена от катастрофы.

Классический случай взаимодействия Политики и Стратегии — когда Политик обратился к Стратегу — имел место в 1870 году, когда франко-прусский конфликт (по поводу кандидатуры Гогенцолерна на испанский престол) развивался всю первую половину июля. Король Вильгельм лечился на водах в Эмсе. Он был настроен миролюбиво, решив почить на лаврах Датской и Австрийской кампании. Бисмарк, наоборот, видел в войне с Францией последний этап завершения единства Германии — грандиозной цели, к которой неуклонно стремилась его политика.

16-го июля Бисмарк, Мольтке и Роон завтракали втроем в Эмсе — когда на имя Канцлера вдруг прибыла депеша от французского посла в Берлине. Это был ответ французского правительства на прусскую ноту — ответ, составленный в очень мягких, примирительных выражениях. Все трое сразу приуныли. Стало ясно, что при миролюбивом короле война отныне невозможна и объединение Германии придется отложить, если и не до греческих календ, то до очень отдаленного времени.

Бисмарк встал. Он принял решение. «Скажите, — обратился он к Роону, — снабжена ли наша армия всем необходимым?» — «Безусловно снабжена», — ответил Роон. Канцлер перевел взгляд на Мольтке: «Ручаетесь ли вы за успешное ведение войны?» — «Ручаюсь», — ответил Мольтке.

«Тогда, — пишет Бисмарк в своих мемуарах, — я вышел в соседнюю комнату, сел за стол и переделал весь текст французской депеши, изменив ее тон и содержание, заменив примирительные выражения резкостями». То есть подделал депешу и в этом виде понес ее королю. Король Вильгельм, возмущенный «наглостью» Франции, ответил резким отказом на французские предложения — и Наполеон III объявил ему войну…