Очертив великое назначение Церкви и Школы, создающих дух страны, перейдем к печатному слову, выражающему общественное мнение.

«В начале бе Слово, и Слово бе к Богу — и Бог бе Слово» (Иоан.1,1). Слово, таким образом, божественно. В устах человека оно является первым признаком образа и подобия Божия. Это — самое грозное оружие, которым располагает и будет располагать человек. Но созданный по образу и подобию Божию человек бывает грешником и преступником. Так и слово его бывает тогда отравленным и приобретает великую разрушительную силу.

Если в нашем государстве Церковь и Школа на высоте, то организм страны здоров. А в здоровом теле — и здоровый дух. Отравленного слова тогда нечего бояться: страна прикрыта от ядовитых стрел надежной броней. Да и самой отраве неоткуда взяться. Наоборот, когда в стране нет здорового духа, отравленное слово бьет наповал. Как бы ни напрягало все свои силы правительство, какие бы меры пресечения оно ни предпринимало в борьбе с растлевающим печатным словом — оно эту борьбу проиграет. Ибо нельзя бороться со внешними проявлениями зла, не устранив его первопричины. влиянию и его офицерской шлифовке все время, уже далеко перешагнув за детский и даже за юношеский возраст.

В этом безнадежном положении находилось Российское правительство времен упадка Империи второй половины XIX и начала XX столетия. Дух России был поражен принижением Церкви и разложением Школы. Только в этой упадочной обстановке и возможен был успех — и самое появление — болезненных наростов, патологической литературы Белинского, Герцена, Чернышевского, Писарева, Михайловского — людей столь же озлобленных, как и бездарных. И лишь патологическим состоянием организма страны можно объяснить себе засилье этих «властителей дум». Убогая философия Льва Толстого — рассуждения средней руки папуаса — кажущаяся такой жалкой и примитивной в половине XX века — в свое время, на рубеже двух столетий, казалась евангелием смертельно больному обществу.

Правительство тратило зря свои последние силы. Оно боролось с дымом, вместо того чтобы бороться с огнем, и своей борьбой с «запрещенными» авторами лишь создавало этим последним совершенно незаслуженный ими ореол «мучеников идеи», а обманутому стаду «малых сих» — прелесть запрещенного плода.

В благоустроенном государстве не должно быть вредной печати за отсутствием уязвимых мест. На здоровый организм этот яд не должен действовать. А если действует, то это значит, что в нем появилась трещина, которую, как можно скорее, надо залечить.

Само собою разумеется, свобода печати в военное время должна подвергнуться ограничениям. Она несовместима с общей дисциплиной государства во время войны, как несовместимы, например, торговля и вольные профессии с отбыванием воинской повинности.

Задача печати в военное время — осведомлять страну о ходе дел на фронте. Осведомлять как можно более правдиво. Писатель, журналист и цензор — друзья, а не враги. Неудач не замалчивать — ибо их замолчать невозможно: нельзя отрезать языки раненым, эвакуированным и отпускным. Твердо помнить главного врага — «стоустную молву». Для пресечения этой молвы лучше своевременно — с соблюдением известной меры — твердо и авторитетно сообщить о поражении ХIII и XV корпусов в Восточной Пруссии (неприятель все равно узнал их номера), чем допустить панический слух по всей стране, что «полмиллиона наших погибло в Мазурских озерах»— слух, который потом никакими средствами не удастся искоренить.

Страна должна знать лучших своих сынов, должна знать и чтить имена своих доблестных полков — имена, уже известные неприятелю, имеющему о них сведения по убитым и пленным. Такие черствые «алгебраические» выражения, как «один из наших доблестных полков», «один из наших молодых полков», ничего не говорят уму и сердцу населения, оставляя в то же время чувство горечи в сердцах участников боев. Вообще, сообщения нашей Ставки в Мировую войну 1914–17 гг. следует рассматривать как непревзойденные отрицательные образцы.

Не следует обманывать население нелепыми бравадами, что неприятель умирает с голоду, что неприятельская страна сможет продержаться еще самое большее полтора месяца, что неприятельские войска сдаются дивизиями при одном виде казацкой пики. Этими баснями печать дискредитирует себя в глазах общественного мнения и деморализует страну, зря обнадеживая ее.

Совершенно нетерпим и недопустим слащавый тон о «солдатиках» и «серых героях». Он раздражает бойцов и деморализует значительные их категории. В основе слащавости и пафоса всегда фальшь. Авторов подобного рода статей и очерков следует, после первого и последнего предупреждения, лишать права писать до окончания военных действий. Еще опаснее слащавость в обращении с ранеными и выздоравливающими. За ними должно ухаживать, но с ними ни в коем случае не надо нянчиться. Это развращает. Госпиталя ни в коем случае не должны располагаться в населенных центрах. Не надо подвергать дух тыла добавочному и совершенно излишнему испытанию.

Культ героев должен соблюдаться свято. В каждом храме, в каждой школе должны иметься доски с именами прихожан или бывших учеников, заслуживших белый крестик либо сподобившихся деревянного креста.

Портреты героев и описания их подвигов должны быть на почетном месте периодических изданий.

В наших русских условиях (при свойственной всем нам музыкальности и любви к театру) большое значение приобретают музыка и сцена. Для широких масс чрезвычайно важен кинематограф. Как в театре, так и в кинематографе следует избегать деланного пафоса и мелодрамы.

Уличные манифестации — очень сильно действующее средство. Но они ценны только в случае своей непосредственности. Манифестации заранее организованные и принудительные, на советский образец, свойственны варварским «тоталитарным государствам». Они обращаются в отбывание номера и совершенно не достигают своей цели.

В общем, проблема общественного мнения — это проблема духа страны. Церковь и Школа создают этот дух — и при его наличии управление общественным мнением не представляет трудности.

Часть шестая

О доктрине

Глава XXII

О доктрине национальной и доктрине военной

Под «доктриной» мы разумеем совокупность взглядов по данному вопросу и совокупность «методов» при разрешении этого вопроса.

Военная доктрина представляет собою мировоззрение данной нации по военному вопросу и составляет одну из многочисленных граней доктрины национальной. Отсюда явствует основное свойство военной доктрины — ее национальность. Она является производной исторических, бытовых и военных традиций данной нации — ее политических, географических, племенных условий, духа и психологии народа (или народов, ее составляющих). Короче — отражением ее духовного лика.

Пересадка и культивированье чужих доктрин представляет поэтому насилие над духом нации — насилие, к добру никогда не приводящее. Отсекая от монолитной глыбы чужой национальной доктрины маленький осколок этой глыбы — военную доктрину — мы можем этот осколок припаять, приклеить или привязать к нашему национальному монолиту. Соединение это прочным никогда не будет — даже если мы до склеиванья обтесали наш монолит для того, чтобы легче подогнать осколок чужой доктрины к нашим условиям. Оно может быть лишь механическим — оно никогда не станет органическим, и вся полученная таким образом, искусственная и ублюдочная доктрина не сможет выдержать серьезного испытания. Говоря о военной доктрине, мы разумеем две: германскую — технически разработанную и сведенную в строгую систему, и русскую, остающуюся в том виде, какой завещал ее нам Суворов.

Германская национальная доктрина — это обожествление Всегерманства (Deutschtum), покоряющего себе под ноги все другие народы, являющиеся в сущности — особенно славяне — навозом для германской культуры. Германский народ — народ господ (Herrschervolk) — благородная северная раса. Он один должен повелевать в порабощенном для него мире.