– Зачем? – с насмешкой в голосе повторил он, и Зуки почувствовала, как в ней поднимаются гнев, и печаль, и боль, которые она так долго в себе подавляла.

– Да, зачем? Или ты имеешь обыкновение преследовать своих бывших партнерш, чтобы узнать, станешь ли ты папашей?

– Как правило, – холодно смерил он ее взглядом, – они так быстро не убегают из моей постели.

– Да уж, наверняка, – выпалила она с пылающим от ревности лицом. – Не беспокойся, Паскуале, на этот раз тебе повезло…

– Повезло? – воскликнул он. Задумчивость во взгляде сменилась еле сдерживаемым гневом, а в голосе послышалось недоумение. – Мне как раз не повезло, потому что мне не удалось сделать так, чтобы ты забеременела. А у меня было такое намерение, – подчеркнул он, глядя на нее с вызывающим высокомерием.

– У тебя… намерение? – переспросила она слабым голосом.

– Естественно. Я всегда предохраняюсь. Но в тот раз с тобой – нет. И поверь мне, Зуки, это не было случайностью. То была запланированная оплошность. Хотя при тех обстоятельствах забыться было не так уж трудно – ты вызвала во мне такую жгучую страсть, что я просто потерял голову.

Недоверие боролось в ее душе со страстным, первобытным желанием. Она пыталась вникнуть в смысл его слов.

– Ты хочешь сказать… – запинаясь пролепетала она, – что ты хотел, чтобы я забеременела?

– Я занимался с тобой любовью, – поправил он ее. – Но если бы я в это время сделал тебя беременной, я был бы очень счастлив.

Голова у нее шла кругом.

– Но зачем ты это сделал? – Она была в полном недоумении.

Паскуале немного помолчал, потом кивнул головой, словно принял какое-то решение.

– Я вовсе не горжусь тем, как к тебе относился, Зуки. Не задумываясь, я лишил тебя целомудрия. Несправедливо обвинял тебя в том, чего ты никогда не делала, и мне за это страшно стыдно.

Но он не ответил на ее вопрос.

– Я все еще не понимаю, почему ты хотел, чтобы я забеременела?

– Неужели? Правда не понимаешь? – Он странно посмотрел на нее. – Почему мужчина вдруг понимает, что он хочет быть все время, днем и ночью, с одной женщиной? Почему он хочет, чтобы определенная женщина, и только эта женщина, стала матерью его детей? Это называется любовью, Зуки. – Его голос стал совсем тихим. – Что же делает этот мужчина, когда женщина, которую он любит, дает ему ясно понять, что не чувствует того же к нему? Я так безумно хотел, чтобы ты была моею, что готов был привязать тебя самым надежным способом – ребенком.

Не веря своим ушам, она хотела было что-то сказать, но голос ее не слушался. Он только что признался ей в любви, но она не верила его словам.

– Ты лжешь, Паскуале, – наконец нашлась она. – Ты лжешь!

– Я не лгу, Зуки. Разве тебе не понятно, что я люблю тебя? Люблю с тех пор, как впервые увидел тебя подростком у нас дома, великолепную копну твоих волос, отливающих золотом на солнце. А твоя манера опускать голову и смотреть на меня искоса своими золотистыми глазами просто сводила меня с ума, пробуждая низменные желания, не дававшие мне спать по ночам. Однако я не смел признаться в своих чувствах и старался их побороть. Я отчаянно пытался смотреть на тебя как на школьную подругу своей младшей сестры, но все время чувствовал себя виноватым – ведь чем чаще я тебя видел, тем все больше хотел. После той грозовой ночи мне стало легче тебя ненавидеть, чем признаться в том, что я тебя люблю.

Все это ложь, ложь, говорила себе Зуки, отчаянно пытаясь заглушить надежду, вызванную его словами.

– Но ты же выгнал меня из дома. Помнишь? Оскорблял меня и всячески старался унизить…

– А ты не понимаешь, почему? – спросил он. – Ты еще была школьницей. Господи, тебе же было всего семнадцать! Я был гораздо старше, опытней, а ты – почти ребенок, гость в моем доме, и я был за тебя в ответе – морально и физически. Я не имел права злоупотребить своим положением или силой. В ту ночь я почти потерял над собой контроль – я, который никогда в жизни не терял головы! И я не был честен сам с собой.

– Честен? – не поняла она. – Каким образом?

– Я позволил себе притвориться, будто не знаю, что занимаюсь любовью с тобой, что нахожусь в полусне и что рядом со мной другая женщина. Я позволил себе поверить в то, что ты безнравственна и оказываешь дурное влияние на мою сестру.

В душе я давно подозревал, что Франческа после смерти матери вела себя в пансионе не слишком хорошо, но не хотел себе в этом признаваться. Отец совершил ошибку, отослав ее в Швейцарию, а я эту ошибку поддержал. Но в то время отец был больше занят красивой молодой женой, а не судьбой Франчески.

Мне легче было приписать тебе дурное влияние на мою сестру. Только так я мог справиться с осознанием того, что почти занялся любовью с такой молодой девушкой. Лишь презрение к тебе могло удержать меня от желания любить тебя снова и снова. Ведь, как бы я ни желал тебя, ты была очень молода. Слишком молода.

Он замолчал. Глаза его сверкали, как горящие угли.

– Но я никогда не забывал тебя, не переставал хотеть тебя. И когда мне доводилось читать о твоих предполагаемых связях с мужчинами, то это лишь укрепляло мое предвзятое мнение о тебе как о красивой, но ветреной женщине.

– Ты считал, что я такая же, как твоя мачеха? – догадалась она.

Так вот какой тип женщины повлиял на его взгляды!

– Боюсь, я совершил древнейшую из ошибок и судил женщин, разделив их всего на две категории.

– И я, разумеется, не попала в категорию Святой Девы? – сухо спросила Зуки.

– Верно. Когда я узнал от своей секретарши, что ты тайно уехала на уик-энд с ее женихом, который когда-то обожал тебя, я подумал, что смогу вернуть тебя в свою жизнь.

– Погоди – значит, ты начал вести переговоры о покупке компании еще до того, как встретил меня на юге Франции? – недоумевала Зуки.

– Конечно же, – улыбнулся он. – А ты думала – наоборот?

– Ну да!

– Сага, это только в сказках все происходит быстро, а в жизни невозможно просто вот так, сразу, купить такую компанию, как «Формидабль», – на это уходят месяцы. С одной стороны, меня сжигала ревность при мысли о том, что ты развлекаешься с Сальваторе, а с другой – я был рад возможности снова тебя увидеть до того, как предложить тебе работать в моей компании.

А когда я тебя увидел, то понял, что все еще к тебе неравнодушен. Но снова стал сопротивляться. Пытался уверить себя, что ты воплощение всего того, что я презираю в женщинах. Временами мне даже удавалось убедить себя, что я тебя ненавижу. Но чаще…

– Ты и в «Франклин моторз» решил вложить деньги, потому что…

– Потому что у меня должно было быть хоть что-то в запасе, если ты откажешься работать на «Формидабль», что было вполне вероятно.

– Безжалостный зверь, – заявила она, но про себя подумала: Паскуале купил одну компанию и вложил деньги в другую, потому что любит ее! Она даже похолодела от восторга.

– Вот чего я не понимаю, так это почему ты не подавала в суд на эти чертовы газеты за всю ту ложь, которую они печатали о тебе, если, как я теперь знаю, я был твоим первым и единственным любовником?

– Я была вынуждена так поступать, – пожала Зуки плечами, – было бы слишком много склок. К тому же у меня не было никакого желания, чтобы меня по косточкам разбирали в суде.

– Я должен был догадаться, Зуки, – смешался он. – Мне следовало бы знать, что ты честна и порядочна по сути своей. В тебе было слишком много гордости и достоинства, чтобы иметь такие беспорядочные связи. Мои аргументы против тебя отпадали один за другим, и теперь единственное, что осталось незыблемым, – моя любовь к тебе.

– Почему же ты просто не рассказал обо всем этом? Почему не признался, что любишь меня, вместо того чтобы нести всю эту чушь по поводу любовницы?

– Во-первых, мешала гордость. Я был убежден, что после всего того, что я наговорил и сделал, такая крутая перемена была бы неправдоподобной… Я не был уверен, сможешь ли ты меня простить. Я совершенно не понимал, как ты ко мне относишься, и решил продвигаться медленно, шаг за шагом.