Как мне стало известно, разведданные о «Медвежьем вале» в порядке информации были переданы на соседние с 3-м Белорусским фронтом — 1-й Прибалтийский и 2-й Белорусский. Об этом пишет маршал И. X. Баграмян:
«…Я, будучи командующим 1-м Прибалтийским фронтом, встречал в разведывательных сводках фамилию старшего лейтенанта Карпова. И вот он, тот же самый лихой, смелый разведчик, теперь — известный писатель… Карпов написал очень хороший роман „Взять живым!“, в котором он без прикрас показал суровую, опасную и труднейшую службу войсковой разведки… Достоверность, знание всех тончайших деталей боевой окопной жизни — одно из достоинств романа „Взять живым!“. И основано это на том, что почти во всех описанных заданиях принимал участие сам автор. Владимир Карпов сражался не только на фронте, которым я командовал, он вел активные боевые действия и на соседнем, 3-м Белорусском и, как мне известно, пользовался уважением командующего фронтом Ивана Даниловича Черняховского».
Слова Баграмяна дают мне основание предположить, что генерал Петров тоже использовал эти разведывательные сведения, и хотя он не знал, что их доставил воспитанник его училища, друг Юры и хорошо знакомый ему Володя Карпов, все же мне очень приятно сознавать, что и я принес какую-то пользу, пусть и небольшую, Ивану Ефимовичу в то время, когда он командовал 2-м Белорусским фронтом.
В итоге Белорусской операции было взято огромное количество пленных. Великое благородство и гуманизм были проявлены победителями к этим пленным — не месть, не надругательство и побои, а предметный урок вразумления был им преподан. Пленных провели через Москву, ту самую Москву, об уничтожении которой немецкой авиацией твердил им Геббельс.
Поскольку Иван Ефимович и я имели к этому событию некоторое отношение и в тот день оба были в Москве, расскажу о нем подробнее.
В газете было опубликовано сообщение:
«Извещение от начальника милиции гор. Москвы.
Управление милиции г. Москвы доводит до сведения граждан, что 17 июля через Москву будет проконвоирована направляемая в лагеря для военнопленных часть немецких военнопленных рядового и офицерского состава в количестве 57 600 человек из числа захваченных за последнее время войсками Красной Армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов.
В связи с этим 17 июля с 11 часов утра движение транспорта и пешеходов по маршрутам следования колонн военнопленных: Ленинградское шоссе, ул. Горького, площадь Маяковского, Садовое кольцо, по улицам: Первой Мещанской, Каланчевской, Б. Калужской, Смоленской, Каляевской, Новослободской и в районе площадей: Колхозной, Красных ворот, Курского вокзала, Крымской, Смоленской и Кудринской — будет ограничено.
Граждане обязаны соблюдать установленный милицией порядок и не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным».
В те дни я выписался из госпиталя после ранения, полученного во время вылазки в Витебск, долечивался и учился на курсах усовершенствования. Перед конвоированием пленных через Москву меня вызвали в штаб и сказали, чтобы я с утра был в комнате дежурного — за мной заедут из кинохроники. Печальное и поучительное шествие пленных через Москву, оказывается, было решено зафиксировать для истории. Этот фильм был снят. Меня по просьбе командования запечатлели на фоне пленных, в районе площади Маяковского. Фамилия моя в картине не названа потому, что я тогда служил в разведке. Просто я стоял (конечно же выпятив грудь в орденах) на фоне бредущей зеленой массы гитлеровцев, похожих в тот момент на одноликих призраков.
Впереди неторопливо, не в ногу шли генералы. Разные. Поджарые. Оплывшие от жира. Круглолицые. Горбоносые. Золотые вензеля блестели в красных петлицах. Витые, крученые погоны, выпуклые, словно крем на пирожных. Ордена и разноцветные ленты на груди. Генералы не смотрели по сторонам, шли, тихо переговариваясь. Один коротышка отирал платком седой щетинистый бобрик на продолговатой, как дыня, голове. Другой, здоровенный, равнодушно смотрел на лица москвичей, будто это не люди, а кусты вдоль дороги.
За генералами шли гнущимися рядами офицеры. Эти явно старались показать, что плен не сломил их. Один, рослый, хорошо выбритый, с злыми глазами, встретив мой взгляд, быстро показал большой кулак. Я тут же ответил ему: покрутил пальцем вокруг шеи, словно веревкой обвил, и ткнул им в небо: гляди, мол, как бы тебе не ответили этим! Фашист несколько раз оглянулся и все показывал кулак, щерил желтые прокуренные зубы, видимо, ругался. «Какая гадина, — подумал я, — жаль, не прибили тебя на фронте».
За офицерами двигались унтеры и солдаты. Их было очень много, они шли сплошной лавиной по двадцать в ряд — во всю ширину улицы Горького.
Пленных сопровождал конвой — кавалеристы с обнаженными шашками и между ними пешие с винтовками наперевес.
Москвичи стояли на тротуарах. Люди молча, мрачно смотрели на врагов. Было непривычно тихо на заполненной от стены до стены улице. Слышалось только шарканье тысяч ног.
Глядя на немцев, я думал: может быть, среди них и те, которых я с моими боевыми друзьями разведчиками брал как «языков»? Наверное, они здесь. Куда же им деться?
Семерых мы взяли при подготовке наступления в Белоруссии. С некоторыми я, наверное, встречался, когда ходил в тыл. Ох, не такие они были пришибленные, когда я их видел там, они чувствовали себя хозяевами на нашей земле. Были в этих рядах и те, от которых я едва ушел живым, когда переходил линию фронта, возвращаясь из Витебска. Где-то рядом шагал теперь и тот, кто попал в меня в темноте, сам не зная об этом.
По сей день, как только вспомню прохождение пленных гитлеровцев через Москву, встает перед глазами зеленоватая, как плесень, масса бредущих людей и среди них лицо бритого офицера с желтыми, оскаленными от ненависти зубами и черным мосластым кулаком.
Но это впечатление выплыло позже, а тогда я с удовольствием и гордостью позировал перед кинокамерой. И еще помню, не соответствовало мое настроение тому, как вели себя москвичи, глядевшие на пленников. Они были суровы, а меня распирало ощущение счастья. Ну как же мне не радоваться и не быть счастливым, стоя живым, в Москве, на площади Маяковского, с Золотой Звездой на груди, которую мне вручили несколько дней назад в Кремле.
Хочется мне сказать и об этом незабываемом событии несколько слов. Как человек узнаёт, что ему присвоили звание Героя? Ну, в своей воинской части он получает поздравительную телеграмму. А я после ранения находился в госпитале, от полка оторвался. Иду 6 июня по улице Горького, смотрю — пожилая женщина наклеивает на щит свежие газеты. Все мы в те дни ждали сообщения Совинформбюро. Вот и я, увидев эту женщину, подумал: «Надо посмотреть, какие новости на фронте». Подошел. Прочитал. А потом скользнул взглядом по статьям на первой полосе и вдруг вижу «Указ…» и мои фамилия, имя, отчество. Я сразу как-то даже не отреагировал. Прочитал еще раз. Вдруг женщина, наклеивавшая газеты, видно, заметив перемену в моем лице (на голове у меня еще были бинты), спрашивает:
— Тебе плохо, сынок?
Я очнулся, засиял и молвил:
— Очень мне хорошо, мамаша. Дайте я вас поцелую!
— Так за что же, милый?
— А вот вы наклеили, и я узнал, что Герой!
— Правда? Где?
Я показал.
— Ну тогда давай я тебя поцелую. Поздравляю тебя, милый, дай бог тебе здоровья и счастья.
Она меня поцеловала, я ее. А прохожие с недоумением смотрели на нас, не понимая, по какому поводу молоденький офицер целуется со старушкой, у которой в одной руке ведро с клейстером, а в другой сумка с газетами.
В тот же день я едва не попал в комендатуру из-за этого радостного известия. Прочитав Указ, пошел я в наградной отдел уточнить, может быть, это и не мне присвоено звание, а однофамильцу. Прихожу. Обращаюсь к майору, который сидит за перегородкой. Сразу мне этот тыловик не понравился — упитанный, холеный. Может быть, он был хорошим человеком, но по моему тогдашнему восприятию глаза у него были какие-то нехорошие, подозревающие.