– Может быть, – задумчиво сказал Ли, встав со стула. Он несколько секунд колебался. – Мистер Карсон, я задам вам довольно неуместный вопрос. Вам действительно необходимо жить в этом доме?
Карсон обреченно вздохнул.
– Когда у меня спросили это впервые, я пояснил, что мне нужно спокойное место для того, чтобы поработать над романом. Мне подходит любое тихое помещение, его нелегко найти. Сейчас, когда у меня есть эта Комната Ведьмы, и процесс написания книги идет столь быстро, я не понимаю, по какой причине я должен изменить свое мнение и нарушить свою программу. Я покину дом, когда закончу роман; тогда вы или прочие оккультисты могут занять его, превратить в музей или сделать с ним все, что будет вам угодно – мне все равно. Но до тех пор, пока я не завершу роман, я намерен оставаться здесь.
Ли потер подбородок.
– Конечно. Я понимаю вашу решимость. Но неужели в доме нет другого места, где вы могли бы работать?
Он мгновение внимательно посмотрел на Карсона, а потом быстро продолжил:
– Я не надеюсь, что вы поверите мне. Вы материалист, как и большинство людей. Но некоторые из нас знают кое-что за гранью того, что люди называют наукой. Есть знание, которое выражается в принципах и началах, кажущихся современным людям непонятными. Если вы перечитаете Мейчена, то вспомните, что он говорил о пропасти, которая существует между мирами сознания и материи. Можно установить мост через эту пропасть. Комната Ведьмы и есть этот мост! Вы не представляете, сколько тайн она хранит!
– Вот как? – удивленно воскликнул Карсон. – Но...
– Вот вам сравнение... просто аналогия. Человек может прошептать слово в галерее или пещере, и если вы находитесь в определенной точке в тридцати метрах от него, сможете услышать этот шепот, хотя его не услышит тот, кто находится на расстоянии всего трех метров. Это один из простейших акустических трюков: он заключается в проекции звука из фокусной точки. То же самое применимо и к другим явлениям, для любой импульсной волны... даже мысли!
Карсон хотел прерывать его, но Ли продолжал:
– Этот черный камень в центре Комнаты Ведьмы – одна из этих фокусных точек. Рисунок мозаики на полу, когда вы садитесь в черном кругу, становится аномально чувствительным к неким колебаниям, к неким мыслительным эманациям... опасно чувствительным! Вам кажется, что у вас очень ясная голова, когда вы работаете там? Это иллюзия, фальшивое ощущение яркого миража... в действительности, вы просто инструмент, приемник, настроенный для того, чтобы улавливать определенные негативные колебания, природу которых не можете понять.
Лицо Карсона изучало недоумение и недоверчивость.
– Но вы же не хотите мне сказать, что действительно верите...
Ли отвернулся, скрывая напряженный блеск своих глаз, ставших мрачными и холодными.
– Ну ладно. Я изучил историю Абигейль Принн. Она также разбиралась в этой сверхъестественной науке, о которой я говорю вам. Несомненно, она использовала ее в пагубных целях: это то, что обычно называется черной магией. Я читал, что перед смертью ведьма прокляла Салем... а ее чары поистине ужасны. Позвольте мне... – он нервно покусал губу, – позвольте, по крайней мере, увидеть Комнату завтра?
Почти непроизвольно Карсон согласился.
– Но я боюсь, что это пустая трата времени. Я не верю... у меня нет оснований... – он заикался, не зная, что говорить.
– Доверие моим словам зависит от вас самого. Если этой ночью вам приснится сон, постарайтесь запомнить его. Как только проснетесь, немедленно постарайтесь вспомнить – тогда, возможно, у вас получится.
– Договорились. Если я увижу сон...
Этой ночью Карсон видел сон. Он проснулся незадолго до рассвета с бешено колотившимся сердцем и со странным чувством сильнейшего беспокойства. Внутри стен и внизу он слышал тайные передвижения крыс. Он быстро спрыгнул с кровати, дрожа от предрассветной прохлады. Тающая луна еще слабо блестела на бледном небе.
Тогда он вспомнил слова Ли. Он видел сон; теперь в этом не было никакого сомнения, но его содержание представляло собой сложный вопрос. Несмотря на все усилия, он не мог точно вспомнить его, хотя у него было неопределенное ощущение того, что он сломя голову бежал куда-то в кромешной темноте.
Карсон быстро оделся, и поскольку утренняя тишина в доме раздражала его, он вышел на улицу, чтобы купить газету. Однако было еще слишком рано; магазины пока не открылись, и он направился в поисках продавца газет, завернув за ближайший угол. По дороге его охватило причудливое чувство – чувство... непринужденности! Он видел какую-то легкость в формах домов, в силуэтах черепичных крыш. Но – и это было самое удивительное – он знал, что никогда не был раньше на этой улице. Он вообще редко бывал в этой части Салема, так как не любил заходить так далеко; однако у него складывалось странное впечатление, что он помнит здешние места, и оно становилось все более устойчивым по мере того, как он шел дальше.
Завернув за угол, Карсон отправился налево. Странное чувство того, что он узнает улицы, по которым проходит, нарастало. Он продолжал медленно идти, предаваясь размышлениям.
Несомненно, он проходил здесь когда-то раньше; вероятно, он сделал это по рассеянности, просто брел наугад, не осознавая траекторию своего движения. Несомненно, этим все и объяснялось. Однако, добравшись до Чартер-стрит, Карсон почувствовал подсознательную, редкостно сильную тревогу. Салем постепенно просыпался; по мере прояснения неба мимо него все чаще проходили равнодушные польские рабочие, спешившие по направлению к мельницам. Время от времени его обгоняли машины.
Пройдя некоторое расстояние, Карсон увидел толпу. Он пошел быстрее, с предчувствием неизбежной беды. Вскоре, оцепенев, он увидел, что находится на кладбище Чартер-стрит – древнем, пользующимся дурной репутацией «Некрополе». До него донеслись тихие разговоры, и он увидел перед собой широкую спину в синей униформе. Он заглянул через плечо полицейского и от испуга сделал резкий вдох воздуха.
На железной решетчатой ограде, окружавшей кладбище, висел человек, одетый в дешевый, безвкусный костюм. Он держался за поручень с такой силой, что сухожилия на его волосатых руках выступали, подобно толстым канатам. Он был мертв, и на его лице, драматически направленном к небу, застыло выражение бездонного, чудовищного ужаса. Его вытаращенные глаза выглядели кошмарно, рот был искажен горькой гримасой.
Стоявший рядом с Карсоном человек, побледневший от напряжения, повернулся к нему.
– Кажется, будто он умер от страха, – хрипло сказал он. – Я боюсь даже думать о том, что, должно быть, видел этот человек. Уф, посмотрите на его лицо!
Пораженный, Карсон удалился, чувствуя ледяное дыхание чего-то незнакомого, что вызывало у него дрожь. Несколько раз он протирал глаза, но искаженное лицо мертвеца упорно витало перед ним. Он сбился с дороги, преисполнившись беспорядочных раздумий и трясясь от страха. Непроизвольно он смотрел по сторонам, его взгляды падали на могилы и памятники, усеявшие старое кладбище. Вот уже более века здесь никого не хоронили, и могильные плиты покрылись пятнами мха и плесени. Высокие кресты, полнощекие ангелы и траурные вазы, казалось, испускали еле уловимые миазмы древности. Что могло напугать человека до смерти?
Карсон попытался взять себя в руки. Конечно, труп представлял ужасное зрелище, но он не мог допустить, чтобы увиденное слишком сильно повлияло на его нервы – это повредило бы его работе над романом. Кроме того, здраво поразмыслив, Карсон пришел к выводу, что инцидент объясняется достаточно просто. Умерший был, несомненно, поляком – одним из тех иммигрантов, что жили в порту Салема. Проходя ночью мимо кладбища, места, овеянного многочисленными ужасными легенды в течение почти трех веков, пьяные глаза этого несчастного, должно быть, придали реальность туманным призракам его суеверного разума. Эти поляки отличались эмоциональной неустойчивостью, склонностью к коллективной истерии и к болезненному воображению. Великий Страх иммигрантов в 1853 году, когда они сожгли три дома ведьм, проистекал из бредового, истерического заявления некой старухи, увидевшей загадочного прохожего, который «снял лицо». «Чего еще можно ожидать от подобных людей»? – подумал Карсон.