Я не забегаю вперед, а излагаю события в точной последовательности. Именно в таком направлении работали мои мысли, когда Эллиот впервые рассказал мне о происшедшем. Сначала я не осмеливался слишком обнадеживать его предположением о виновности Хардинга...

Доктор Чесни уставился на него.

— Обнадеживать? — с подозрением осведомился он. — А почему он должен был надеяться, что Хардинг виновен?

Доктор Фелл с раскатистым звуком прочистил горло.

— Хм... Я обмолвился. Вы позволите мне продолжать? Даже на той стадии, не думая о мотиве и иных соображениях, кроме самой механики преступления, было очевидно, что Хардинг мог играть роль доктора Немо.

Подумайте о времени. В течение двадцати секунд полной темноты — с того момента, как погасили свет, и до того, как Чесни открыл двустворчатую дверь, — Эммет мог проскользнуть через окно в музыкальную комнату и забрать камеру у Хардинга, который выскользнул через то же окно, чтобы надеть облачение Немо. Перемена мест заняла бы не более двух-трех секунд, а перед тем, как доктор Немо вошел в кабинет, прошло еще сорок секунд. Это дает Хардингу почти целую минуту на маскарад. Профессор Инграм может представить вам внушительный перечень того, что можно сделать за одну минуту.

Проведя в кабинете тридцать секунд, Немо уходит. Теперь подумайте, укладывается ли в график обратная подмена. На том этапе я еще не видел фильм. Но Эллиот цитировал мне показания Хардинга. «Как только парень в цилиндре ушел со сцены, — сказал Хардинг, — я шагнул назад и выключил камеру». Другими словами, именно это сделал Уилбер Эммет в роли Хардинга. Он прекратил съемку, как только доктор Немо покинул кабинет. Но почему? Ведь спектакль еще не закончился. Маркус Чесни еще должен был упасть лицом вниз, притворяясь мертвым, а потом встать и закрыть двустворчатую дверь. Чесни дал им много времени для обратной подмены.

Казалось очевидным, что Эммет после ухода Немо сразу «шагнул назад» — из поля зрения остальных — и выскользнул из музыкальной комнаты, чтобы встретиться с Хардингом. Это входило в план Маркуса Чесни. Но Хардинг (если моя теория была верна) внес в сценарий интересную вариацию — дал Чесни отравленную капсулу. Разумеется, никакой второй капсулы не существовало. Зачем она была нужна, если Хардинг собирался играть роль доктора Немо? Капсула была только одна, которую заранее доверили Хардингу и которую он начинил синильной кислотой.

После ухода Немо Уилбер Эммет прекращает съемку и выскальзывает в окно. Хардинг, которому понадобилось всего несколько секунд, чтобы скинуть маскарадный костюм, ждет его. В тени за деревом, возле узкого травяного бордюра, уже несколько часов лежит кочерга. Хардинг, бросив облачение Немо у окна кабинета, сейчас ждет под этим деревом. Подозвав туда Эммета, он забирает камеру и знаком указывает на дом. Когда Эммет отворачивается, Хардинг, чья рука обмотана носовым платком, ударяет его кочергой. Потом он проскальзывает назад в музыкальную комнату, прежде чем зажигают свет. Время, как приблизительно установил профессор Инграм, составляет пятьдесят секунд.

Профессор, тарахтевший костями в чашке, нахмурился и покачал головой.

— Времени у него было достаточно. Но ведь этот человек шел на страшный риск.

— Нет, — возразил доктор Фелл. — Он вовсе не рисковал.

— Но предположим, кто-нибудь — я или кто-то еще — включил бы свет слишком рано — до того, как он вернулся в музыкальную комнату?

— Вы забываете о самом Чесни, — печально промолвил доктор Фелл. — Забываете, что этот человек практически спланировал собственное убийство. Он больше, чем кто бы то ни было, хотел, чтобы Хардинг вернулся, прежде чем зажгут свет. Если бы Хардинга разоблачили, это разрушило бы весь план, сделав его посмешищем. Как я недавно упомянул, Чесни продлил спектакль после ухода Немо — посидел неподвижно за столом, а потом упал лицом вниз. Очевидно, это было экспромтом, с целью дать Хардингу больше времени, так как в перечне отсутствуют вопросы на этот счет. Вероятно, Хардинг дал знать Чесни заранее условленным сигналом, вроде кашля, что он вернулся в музыкальную комнату. Тогда Чесни завершил шоу, закрыв дверные створки. Хардингу могло понадобиться двадцать или сто двадцать секунд, чтобы проломить череп Эммету, — Чесни все равно не закончил бы шоу до его возвращения.

— Черт бы его побрал! — внезапно рявкнул Джо Чесни, стукнув кулаком по ломберному столу с такой силой, что доска для триктрака подпрыгнула. — Значит, он все время играл беспроигрышную партию?

— Да.

— Продолжайте, — спокойно сказал профессор Инграм.

Доктор Фелл высморкался.

— Как вы можете понять, мне не терпелось посмотреть фильм, снятый, как я полагал, Эмметом. Хардинг начинал приобретать в моем представлении странные, если не зловещие черты. Он был химиком-исследователем. Он мог в любое время добыть синильную кислоту. Он один из всех, фигурирующих в деле, должен был владеть трюком моментального надевания и стягивания резиновых перчаток. Не знаю, пробовали ли вы когда-нибудь проделать такой эксперимент. Надеть перчатки сравнительно легко, если они заранее посыпаны порошком внутри. Но снять их быстро почти невозможно, если вам неизвестен трюк. Вам не удастся стащить перчатки за пальцы — вы только порвете их в клочки. Нужно скатать их начиная с запястьев. Вспомните, что мы нашли их аккуратно скатанными, а мой интерес к ним, казалось, удивил инспектора Эллиота.

Но образ Хардинга как убийцы принял четкие очертания даже до того, как мы увидели фильм. Это стало очевидным благодаря разговору Эллиота с мисс Уиллс в комнате над аптекой Стивенсона. Я подслушал этот разговор, джентльмены, — причем без всяких угрызений совести. Между створками двери из гостиной в спальню висела простыня, а за этой простыней в спальне прятался я.

Ранее я ничего не знал о Хардинге, кроме того, что мне рассказал Эллиот. Но теперь я узнал многое. Эллиот уверял меня, что Хардинг никогда не слышал о Содбери-Кросс, пока не познакомился с Марджори Уиллс во время средиземноморского круиза. Но оказалось, что он знал ее задолго до того, даже до отравлений в лавке миссис Терри, и что она ездила в Лондон встречаться с ним. Не выглядите такими удивленными, джентльмены, — сердито добавил доктор Фелл, — и сдержите желание огреть меня кочергой по голове, доктор Чесни. Даже горничные это знали. Спросите их.

Но самым важным было то, что я смог увидеть две стороны характера мистера Джорджа Хардинга. Разумеется, его трудно порицать за то, что он старался скрыть более раннее знакомство с Марджори от ее семьи, хотя он и выбрал для этого слишком изощренный способ. Но я мог порицать Хардинга — а инспектор Эллиот был готов убить его — за то, что он внушил мисс Уиллс, будто нуждается в отдыхе, что ему необходимы каникулы за границей, где он мог бы познакомиться с ее семьей, поэтому ей лучше оплатить расходы на путешествие. Джентльмены, я стоял в спальне аптекаря как громом пораженный! Перед глазами у меня возникали видения, а в ушах звучали голоса. Мне казалось, будто я ощущаю запах надушенных локонов Уэйнрайта, что вижу призрак Уоррена Уэйта, сидящий в кресле-качалке, что за окном мелькают гипнотические глаза Ричсона и лысый череп Притчарда.

Однако имелась и другая сторона. Кем бы еще ни являлся Джордж Хардинг, он был великолепным актером. Когда я услышал об этой маленькой сцене в Помпеях... Не важно, как я о ней услышал. Но если то, что я подслушал в квартире аптекаря, было правдой, подумайте, что означала эта сцена! Подумайте о Хардинге, слушающем с простодушным видом рассказ о Содбери-Кросс. Подумайте о том, как ловко он перевел разговор на тему отравлений, заметив: «Полагаю, в те дни отравителю было не трудно выйти сухим из воды». Подумайте о том, как он с виноватым видом отложил путеводитель, поняв, что затронул болезненную тему. Подумайте о...

Ладно, незачем это подчеркивать. Но пусть эта сцена запечатлеется в вашей памяти как символ всего, что за ней последовало. Она в точности отображает менталитет Хардинга. Ибо лицемерие, проявляющееся буквально во всех его словах и поступках, умение исподтишка манипулировать людьми позволило мне поставить его в один ряд с Уилли Палмером.