Он невольно опустил голову. Глаза Хлорис слишком живо напоминали ему о том, что произошло между ними в карете, по пути в Карлтон-Хаус. Видит Бог, его законная супруга – настоящая красавица!

Против его воли он вернулся мыслями к недавнему прошлому.

Они с Хлорис были одни, если не считать кучера на козлах и двух лакеев на запятках. Повсюду пахло грязью, даже внутри обитой бархатом коробки. Дождливой и туманной ночью Хилл-стрит и площадь Беркли, казалось, перенеслись в сельскую глубинку.

Окованные железом колеса глухо ударили по булыжникам: Филип качнулся и прислонился к правому окошку. Мимо него промелькнул освещенный фасад Ланздаун-Хаус, выходивший на Пикадилли.

– Итак! – подала голос Хлорис из противоположного угла. – Значит, ты вообразил, будто влюблен в эту провинциальную дурочку?

Он промолчал.

– Филип, ты слышишь меня? Я спросила, неужели ты вообразил…

– Никакого «вообразил», дорогая моя. Я действительно влюблен в нее.

Хлорис не умела скрывать своих чувств: ярость словно окутала ее облаком, как приторный аромат ее духов. Однако она не заявила со своей всегдашней прямотой, что ей хочется разбить Дженнифер нос, а лишь провела по губам длинным веером из страусовых перьев.

– Не скрою, ты меня удивил… Что ж, желаю удачи! Но подумай… благоразумно ли ты поступаешь?

– Благоразумно ли?..

– Принимая во внимание твое слабое здоровье и то, что сердце может в любую минуту не выдержать…

На Пикадилли протрубил рожок: «Та-та-та!» Мимо них с грохотом промчалось что-то темное, огромное – скорее всего, почтовая карета. Когда они завернули на Сент-Джеймс-стрит и дорога пошла под уклон, стало светлее. Почти за каждым окном, занавешенным красными шторами, горел свет. Справа и слева несли портшезы, за которыми семенили факельщики; факелы, шипя и плюясь искрами, как будто раздвигали завесу дождя.

– Раз и навсегда, – отрывисто заявил Филип, – прекрати болтать о моем якобы слабом здоровье. С моим сердцем все в порядке – и всегда было.

– Лжец, – прошептала Хлорис из-за веера.

– Лжец, мадам? – повторил Филип. Отшвырнув веер, он сжал ее плечи под винно-красной мантильей. – Будь у меня слабое здоровье, я не побил бы вчера Джексона! А сегодня сбросил вашего драгоценного полковника с лестницы – и готов встретиться с ним на любых условиях, какие он выберет!

– Но…

Тут Филипа осенило.

– Последние два года я, по некоторым причинам, изображал инвалида и фата. Но теперь все, Хлорис. Провались все пропадом, все кончилось сегодня! Возможно, ты разочарована…

– Разочарована? – переспросила Хлорис, не спуская с него взгляда.

– Да! Перед тобой другой человек, придется тебе смириться с переменой. А тем временем…

А тем временем карета повернула влево, на Пэлл-Мэлл, обсаженную деревьями. Здесь было больше портшезов; в голову Филипа закралось смутное воспоминание: еще несколько лет – и портшезы исчезнут, сменившись более удобными наемными экипажами. Однако времени на отвлеченные размышления у него почти не оставалось.

Повинуясь какому-то непонятному капризу, Хлорис вдруг прильнула к нему, и он обнял ее.

– А тем временем, – страстно прошептала Хлорис, прерывисто дыша, – мы слишком близко к Карлтон-Хаус, чтобы… – Она хихикнула. – Но если ты обещаешь не мять мне платье, я не стану возражать, если ты меня поцелуешь.

«Осторожно! – прозвенел тихий, но четкий голос у него в голове. – Берегись, идиот, или навлечешь на себя страшную беду!»

Он не послушался внутреннего голоса. Он был всего-навсего человеком, как и все мы. Он потянулся к ней губами. А Хлорис проявила себя такой опытной в искусстве поцелуев, что он пришел в себя лишь через несколько мгновений.

– О, какой ужас! – прошептала Хлорис. – Пожалуйста, задери на мне платье… Прошу тебя…

– Поберегись! – послышался снаружи низкий певучий бас.

Справа на них хлынул яркий свет – вдоль всего фасада длинного каменного дома с довольно маленькими окошками были развешаны факелы. Карета въехала в портик, и копыта лошадей зацокали глуше.

Филип, освободившись, торопливо выглянул из правого и левого окошка.

Слева от него, за портиком и открытой колоннадой, вверх уходил холм, по которому тянулась улочка, точнее, мрачный тупичок, cul-de-sac, называемый Сент-Олбен-стрит. В голове у Филипа вновь что-то забрезжило: Риджент-стрит еще нет в помине.

Справа от него, там, где следовало находиться площади Ватерлоо, неверное пламя факелов освещало фасад дворца Карлтон-Хаус. Он казался низким из-за того, что был выстроен террасой, и три его этажа, спускаясь вниз, выходили сзади в огромный парк. Филипа снова как будто ударило током. В какую старину его занесло! Он с трудом выпрямился на сиденье.

– Любовь моя! – еле слышно выговорила Хлорис, оправляя на себе платье и вставая. – О, мой любимый! Так ты здоров!

Слова Хлорис отчетливо донеслись до ушей Дженнифер в тот момент, когда она входила во дворец мимо выводка лакеев, облаченных в ливреи цвета Ганноверского дома.

В так называемой китайской гостиной, обитой желтым шелком и обставленной всевозможной китайской мебелью, находились леди Олдхем, полковник Торнтон, Дик Торнтон и Дженнифер, а также две дамы и джентльмен, которого Филип не сразу узнал. Тут объявили о приходе его королевского высочества.

– Считайте, друзья мои, – сказал принц Уэльский приятным рокочущим басом, – что меня здесь нет. Однако уверяю вас, мое отсутствие ни в коей мере не умаляет моего гостеприимства.

Он снова поклонился. И Филип тут же решил, что все памфлетисты, клеветавшие на принца, не правы.

Да, его королевское высочество принц Уэльский действительно отличался толщиной и некоторой грубостью нрава. Однако его страсть к чистоплотности была очевидна. В одежде он презрел всякую показную роскошь – его сюртук украшали лишь синяя лента и звезда ордена Подвязки. Держался он также исключительно просто.

Широкое лицо под знаменитым коричневым париком покраснело и обрюзгло, но в серых глазах, когда они не были затуманены вином или слезами, читался живой ум. Будущий Георг Четвертый обладал подлинным обаянием: он умел так расположить к себе каждого гостя, что все в его обществе сразу начинали чувствовать себя непринужденно. Первый джентльмен Европы, пожалуй, мог бы стать лучшим европейским дипломатом.

Принц сел на диван, обитый желтым шелком, не без труда закинул ногу на ногу и с радушной улыбкой приветствовал гостей по мере того, как их по старшинству представляли ему.

– А, лорд Гленарвон! – произнес он густым от бренди голосом и достал табакерку. – Я, разумеется, знаком с вашими восхитительными книгами.

Книгами?! Какими еще книгами?!

– Хотя не скрою, лорд Гленарвон, мне больше по вкусу ваши исторические сочинения – они легче воспринимаются. Позвольте предложить вам понюшку табака!

Опасаясь нечаянно допустить какую-нибудь оплошность, Филип поднес руку к табакерке.

– Позвольте словечко на ухо, милорд, – продолжал принц, также беря понюшку. – В одном отношении послушайте моего совета. Не уступайте просьбам моего друга мистера Шеридана, если он станет уговаривать вас переделать какое-либо ваше произведение для сцены. Мистер Шеридан – он известный хитрец – при первой возможности просвистит все ваши денежки до последней гинеи. Так ведь, Шерри?

За желтым диваном материализовались две фигуры, которые казались чрезвычайно уместными в китайской гостиной. Одна из них была крошечная, обворожительная леди Джерси с нежным взглядом темных глаз – последняя и самая обожаемая фаворитка его королевского высочества. Именно она менее двух недель назад во время свадебного ужина подсыпала невесте принца, Каролине Брауншвейгской, английской соли.

Другая – красноносый мистер Ричард Бринсли Шеридан. По какой-то причине он пребывал в таком хорошем расположении духа, что не ответил бы на последнюю насмешку принца, даже если бы последний его заметил.

– И леди Гленарвон, клянусь Богом! – воскликнул принц.

Его высочество раскрыл рот; его серые, навыкате, глаза взирали на Хлорис с откровенным восхищением.