Дымку гор накрыло заходящее солнце багряницей. Перевернул тело на другой бок, положил карабин на рога, вытащил нож и вырезал чистый кусок мяса.

Спустился вниз по ключу. Тишина стучит в ушах, нарубил лапника елей, натаскал под скалу, где лежала большая валежина. Разгоревшееся красное пламя лижет бок ствола, запахло вкусным жареным мясом.

Зажглись звезды, взошла луна, светит сквозь ветви, наполняет лес призрачными тенями, синеют сугробы, все покрыто словно невидимым, но осязаемым флером. Звезды, острым краем, словно обломанные небосводом, сочатся блеском, словно тать окружила замерзшую в страхе землю, всматриваясь в глаза ещё живых, и словно шепчутся между собой, посылая незримых гонцов в мертвящий снег. Усталое сытое тело проваливается в тепло живого костра и мягкую хвою, дрема смежила глаза.

"Мир не может быть абсолютно добрым или абсолютно злым. Почему? Он свободен. Значит противоречив. Не будь противоречив, был бы не свободен. А значит и не добр, и не зол. А все таки, может быть, и не совсем свободен".

Светлые огоньки перебегают над сизыми от пепла углями кострища, дымит край обгорелой лесины. Рассветает, пропадают белые точки звезд, чирикает пролетевшая стайка птичек.

Брызжет в глаза низкое солнце над долиной Канхезы, сверкают засыпанные снегом кусты таволожки.

Первый ключ, кордон заповедника, тростники у реки придавлены рыхлым снегом, в холодной слепящей белизне рыжая трава сложила головы. Стоят по берегу заснеженные чозении с красными метелками веток. Стройные серые стволы ясеня и бархата у дороги, начинающейся с кордона. Хлопнула дверь веранды, выскочил атлет Женька.

- С Новым Годом! - весело закричал.

Захватывает широкими пригоршнями, моется чистым снегом, трет голые порозовевшие бугры мускулов, переступает босыми ногами. Зарделись щеки, намокли и потемнели пряди длинных русых волос. Скрипнули двери, вышли Саня и Серега.

- Привет, - сказали они, заспанные и с похмелья.

- Кто это вчера приезжал?

- Делюков забрал Шевченко, пьяного в стельку, погрузили в машину как ребенка, а он слюни пускает и что-то бормочет.

- Странно, откуда у Шевченко деньги? Делюков никогда не поставит бутылку вам. И две елки. А кто был с мелкашкой? - Все внимательно посмотрели на меня.

- Файнберг, поселковый прокурор, - Саня сказал.

Сразу вспомнился мне этот человечек, пробегающий с вечной папкой бумаг, бочком, не смотря никогда на окружающих, в глазах, сквозь стекла очков застыл словно ужас невыполненной работы.

- Садит на сто пятьдесят метров, точняком, - добавил Серега.

Вот, парень, полгода прослужил в армии и его комиссовали, по странности его поведения.

- Тигра ходит, следы видал? - говорит Женька "студент", с высоты своего роста скептически посмотрев на меня стальными глазами, - Стас вчера зверушку спас, самого же Стаса слопала мордаса.

Никак не может простить, что не разгадал простую физическую загадку, которую я решал еще в восьмом классе из журнала "Квант": "Пролезет ли кошка под стальным обручем, опоясывающим по экватору Землю, если его надставить на метр?" Конечно, что он может, если мозги забиты "индейцами", вот, и деревянный лук себе сварганил.

- "Видал", - усмехнулся я, пошарил в кармане и выбросил в снег серые гильзы.

- Век живи, век ворочай, тощий долбанный рабочий, - не известно к чему сказал Женька и ушел на кордон.

Лёха

Как-то у Лехи на кордоне собрались на пьянку молодые Саня-"вольный стрелок", Серега с Оленевода, Женька-"студент", перешедший от меня с Сяухи на кордон к Лехе. Был там и Иваншан, лесотехник заповедника, младший брат лесничего Юваншана, поставленного директором Храмцовым вместо пьяницы Шевченко. А также помощник лесничего, никогда раньше не пивший с подчиненными, Делюков, вечно ходящий в рваной штормовке, под мышкой он прятал ПМ, обломилось ему с назначением.

А у Лехи тогда крысы ели картошку в подвале, и я принес ему здоровенного кота. Так они, этого кота, оказавшегося домашним, загнали на дерево прошлой ночью, и при свете луны, фонарика и керосиновой лампы из всех видов оружия залпом разорвали на мелкие клочки.

Утром приходила с Бурьяновки полуседая женщина с безумными глазами, спрашивала: "Где Рыжик", - её прогнали, но она все ходила вокруг дома.

- Парень, говорят, ты унес моего Рыжика, - появилась она опять в дверях.

Следом вошел Лёха, желтое лицо натянулось на скулах.

- Чего приеблась. Пошла вон, старая блядь.

- Где мой Рыжик. Отдайте моего Рыжика, - говорила она сквозь слезы и храбро пошла на Леонида.

- Что приеблась. К стенке твоего Рыжика поставили.

- Как это, - округлила она мертвые глаза и прижала длинные костлявые руки к плоской груди жакета.

Лёха сел на табурет, отвернулся от неё, на лице веселая ухмылка, а она стоит, потом лицо снова стало жестким.

- А ну пошла отсюда нахуй. Удавлю, сука, - дребезжащим как стекло голосом зло сказал Лёха.

Когда старуха убралась, Леха продолжил урок:

- По врагу народа! Залпом, пли, - смешливым голосом сказал. - Хочешь быть добреньким, блаженненьким. Нет, сначала они тебя должны распять, парнишка.

- Так ты считаешь, что я - актер?

- Старая блядь, свихнулась в климаксе, - он не ответил на вопрос.

Леха Кузменко появился в Лянгуевке неожиданно, говорят, он приехал из Киргизии. Таким я его увидел впервые, месяца три назад, он мне показался маленьким, неопределенного возраста, сидел на табурете, на кордоне Лянгуева падь, скорчившись, скуластое лицо, рябое, слезящиеся пьяные глаза. На полу початая бутылка вина, под потолком дым на уровне косяка открытой двери. - Хочешь, - протянул. - Нет. - Он запрокинул голову и допил бутылку жадными глотками, словно помпой втянул. Кордон был заполнен дымом. Оказалось, труба забита обвалившимися кирпичами. Я выбил в стене дыру на уровне первого колена, и дым сразу вытянуло в трубу. А он полез целоваться, тыкаясь намокшим лбом и слюнявыми губами. Сентиментален. Тридцать девятого года рождения.

Крыса в железной бочке на кордоне у Лёхи, если раньше была с взъерошенной мягкой шерстью, то теперь стала гладкой, шкурка на ней блестела, как набреоналиненная, острая мордочка раздалась вширь и приняла какое-то лихорадочно-надменное выражение. Крыса съела двоих своих товарок. Когда Леха выпустил ее в подвал, с кордона исчезли крысы и мыши.

Много позже, уже в поселке на берегу бухты в районе водолазной станции и за ленд-лизовским громадным кораблем, стоящим на вечном приколе, "Либерти", в облюбованном бичами овраге между сопками под названием "Дубки", заросшем мелким, но густым дубняком, пил он с корешами "Агдам". На вытоптанной площадке разместились они вокруг костерка, и тут появляется неожиданно Пича, здоровенный детина из местных, рыжий мордвин, вечно небритый, вечно в поисках выпивки на халяву и драк со слабейшими его. "Эй, бичи, накатите мне стакан", - говорит. Бичи сразу притихли, они знали, что Пича неуравновешенный и злобный парень, и как он отбирал прямо у кассы конторы деньги из очереди рыбаков. Леха неспеша налил себе стакан и молча выпил. "Эй, ты. Ты че, меня не понял?" - сказал Пича тогда незнакомому ему Кузменко. Тот молча встал, а когда он зол, он не смотрит в глаза другому, только улыбочка на лице, и играют желваками монгольские скулы. Медленно проходя как бы стороной, освобождая Пиче, который выше его на голову и крупнее, проход к костерку, он резко бьет его левой в печень. Пича уже на земле заглатывает, давясь, воздух, пальцы его скребут землю. А Леха уже повернулся к нему спиной и снова присел у костерка. Минуты через две Пича очухался, отскочил наверх к тропе и выдал еще одну глупость. "Подождите", - крикнул с угрозой, - "сщас с братаном вернусь". Бичи хотели удрать, но их остановил стеклянный голос - "Сидеть!". Леха открыл новую бутылку и разлил портвейн по стаканам. Вскоре послышалось тарахтение мотоцикла, спускающегося с сопки, за рулем сидел здоровенный парень с залысиной на голове, а на заднем сиденье маленький Пича. "Кто тут обидел моего брата". "Вот он" - указал поспешно Пича на встающего с корточек Кузменко. "О, Леха, здорово" - протянул ему не спеша руку здоровый парень, потом развернулся и ударил в челюсть крутившегося у него за спиной Пичу. Тот снова оказался на земле.