Потом красный стул загрузили в кузов и на военном "урале" офицеры погнали в верховья Аввакумовки в старинную деревню Фурмановку за женьшенем к Григорию Матвеичу. После утомительного длинного пути, петляющего по берегу реки среди тайги и сопок, машина, фыркнув дизельным выхлопом, остановилась на траве широкой деревенской улицы, у крашенного голубым домика, с вышитыми занавесками на окнах. Появилась массивная сожительница-молдаванка деда-корневщика, он маленький и худощавый приютил бывшую жену торгового капитана дальнего плавания из Владивостока. Она подошла к калитке аккуратного забора от летней кухоньки во дворе, вытирая руки чистым передником, карие широко расставленные глаза, светлые крашеные волосы, чистый сарафан, одетый на трико, домашние тапочки, отороченные мехом на ногах.

- Григория Матвеича нету, - грудным голосом сказала, с интересом смотря на молодых посетителей, - в тайгу ушел, на Кочковской пасеки возможно.

По лесной дороге среди пышной растительности в верховья реки, пересекая многочисленные чистейшие ключи вброд, "урал" поднялся под перевал, заросший парковым реликтовым тисовым лесом, и остановился у въезда на широкую поляну, заставленную разнокалиберными уликами. В омшаник, видневшийся в глубине пасеки, засыпанный землей и заросший лопухами под крышу, направили Ваню по густой траве. Тишина, только слышен неумолчный гул пчел на точке и шум реки за деревьями. Ваня подошел к обитой тряпками низкой двери, таща за собой стул в подарок неизвестному хозяину, потянул деревянную ручку на себя и переступил высокий порог, вошел во мрак. Приглядевшись в узком пространстве, освещенном скупо через маленькое боковое окошко у стола, он заметил сидящего на раздолбанном кожаном диване высокого старика, седые волосы, стриженые бобриком на тощем, обтянутом кожей черепе с пронзительными голубыми глазами, как фонарями светившими из глубины предбанника на незнакомца.

- Ты - Хто? - грозно прозвучал над его пригнувшейся головой голос восьмидесятилетнего старожила.

- Мичман. - Застенчиво ответил Ваня, опершись на стул, не выпуская его из рук.

- Ставь сюды. Садись, - указал скелет на диван рядом с собой, словно они не расставались весь день. Старик взял со стола кружку и зачерпнул из бидона, стоящего на земляном полу.

Мичман опустился на диван, точнее провалился, стараясь не сесть на выпирающие из обшивки пружины.

- Пей, - приказал хозяин, протянул ему полную мутной жидкости кружку.

Ваня безропотно выпил кисловатую медовуху, а дед, переставив на сиденье стула перед ним миску с медом со стола, другой рукой пошарил в бочонке под столом, достал малосольный огурец, обмакнул его густо в мед, протянул.

- Закусывай.

Так они больше пили и закусывали, чем говорили, да и - о чем? Карлович, как звали деда, похоронил недавно свою тринадцатую жену и теперь жил по инерции. "...Я всю жизнь работал для женщин и на женщин", - говорил сын Карла Мыколыча Выйцыховского, золотодобытчика и авантюриста с Пластуна, - " ...До двадцать восьмого года держал лавку во Владивостоке". Они словно знали друг друга целую вечность, пока морячок не вспомнил товарищей, ждущих в машине на краю пасеки. Мичман поднялся с дивана, и тут же хмель ударил ему от ног в голову, он стал совсем пьяным, голова пошла кругом. Приоткрыл чмокнувшую дверь предбанника, выглянул, зажмурившись от яркого солнца, и закричал в пространство знойного дня в сторону машины, потеряв всякую застенчивость к старшим по званию: "Располагайтесь... у дровяного сарая, не лезьте... на точёк - по периметру насторожены самострелы на медведя!", - захлопнул за собой дверь и вновь провалился в прохладу старинного дивана, рядом с долговечным другом.

Новый день начинается, встает солнце над сопками. Летит дикая горлица - тело в перьях рассекает воздушный поток. Вздрагивает олень в колючих кустах, живая кровь под чувственной шкурой, бьется его сердце, трепещут ноздри и губы, и вот уже летят сухие ноги, ударяя копытами в твердую почву. Живут, движутся существа под тенью леса, в ручье быстрая пятнистая форель стоит в плотном потоке, в ветвях деревьев птицы, носятся в воздухе махаоны, стоят под перевалом на Сихотэ-Алинь фантастические, словно из другого мира, тысячелетние реликтовые вечнозеленые тисы - а над всем этим купол неба и солнце, все регулирует оно в земной жизни.

После смерти Карловича, дед так и не нашел себе новую женщину, пасеку разрушили. А стул и диван сожгли на опустевшем точке вместе со старыми корпусами ульев. На Юманцин-гоу добрались лесозаготовители, построили в лесу барак на сто коек, где стены были обклеены японскими голыми красотками с глянцевых календарей. Деловые люди пробили тракторами дорогу, заваленную по обочине буреломом, по руслу ключа, высохшего и загаженного корой трелеванных по нему деревьев. Они вырубили "выборочно" и вывезли кедры и пихты из тисовой рощи. А так как тис занесен в "красную книгу", то поломанные и изуродованные тяжелой техникой гладкие стволы его с красной корой остались лежать в кучах бурелома вместе с манжурскими желтокорыми мохнатыми березами и кленами по вырубкам. Лесозаготовители ушли дальше, за перевал Сихотэ-Алиня.

Мрачный громадный барак стоит в разрушенном тракторами лесе, на вырубке поваленные по сторонам стволы деревьев создают картину безумия, накрапывает дождь, пахнет раздавленной хвоей, древесной корой и плесенью. Сыро, глухо, слышно только шум воды за вытянувшимися, словно подростки, редкими чозениями у реки. Вечером в высоком лесу кричат в одиночестве птицы.

Серый мутный рассвет. Облака, как грязный снег, растворяются в голубизне высокого неба, солнце из-за сопки высветило лес и вырубку сверху.

Территория тайги

В час ночи, после отхода последнего пассажирского поезда, милиция всех выгоняет с вокзала, начинается уборка. Я встретил ребят случайно, проходя мимо стекол вокзала, заметил в глубине, среди людских масс, в проходе между скамейками знакомые ноги в клетчатых штанах, словно шлагбаум протянутые над заплеванным полом, ноги Толика, а потом и понурую голову Варлама за ними. "Судьба!" - Воскликнул Варлам, бросившись с жаром обниматься, Толик же только убрал ноги и протянул вяло руку. Без денег и без вещей, а расстались всего три дня назад.

Познакомился я с ними в транссибирском экспрессе "Россия", на долгом пути от Москвы до Владивостока. Когда встречаются второй раз случайные попутчики, можно подумать, что это действительно судьба, но судьба скорей не в том, что сводит людей, а в том, что люди повторяют судьбы друг друга, тем более что дорога у них одна.

Я чиркнул спичкой, высветились из темноты склоненное на огонь лицо Толика со шрамом на верхней губе, он прикурил папиросу, и очки Варлама, с двигающимися в них язычками пламени. Огонек погас, все вздохнули и улеглись на полу вагона.

- Хорошо, что ты нас нашел, а я уж подумал о веревке, - серьезный голос Варлама нарушил тишину.

- Представляю, Варлам болтается в дверях вагона. - Толик, раскашлявшись, рассмеялся своим жеребячьим смехом, а, подумав над его словами, и я тоже.

- А мимо идет милиционер, - "О-о? Неположено здесь", - а потом машет рукой и говорит, - "а, впрочем, все равно, бич!".

- Я не искал вас, на главпочтамте во Владивостоке, вы не оставили карточки, где вы, что вы, и я сам убрался оттуда, закрытый город, погранзона, прописки нет, вот и добрался до свободного города Находки. Денег на автобус даже до Сучана на троих не хватит, купим концентраты, котелок и через тайгу двинем на Восток.

Теперь я забивал гвоздь, но он не входил в стену старого вагона, а гнулся. Гвозди мы взяли за вокзальным туалетом, в заросшем травой развалившемся ящике у беленой стены, где стояли потемневшие от времени и обрызганные цементом грубые козлы. Я приколачивал плакат, который Аврам снял со стены в общежитии заводоуправления днем, когда Варлама с Аврамом не пустили туда ночевать. Плакатом мы пытались закрыть дыру и был он с нашей стороны белым, как привидение, так что изображенный на нем дядька, с красным молотком в руке, сурово смотрел в ночную сырость и холод.