Фольклористика XIX-ХХ веков разъясняет нам, что Кощей — это зима, а смерть его — торжество новой жизни, юной любви, которую тще ищет Кощей… Что ж, отчасти это верно… Ведь в древности праздник солнца приходился именно на зимнее солнцестояние и именно в этот день, день Sol Invictus постановил святой Константин праздновать Рождество Солнца Правды, Которому поклонились цари-волхвы, цари Востока, цари от царя Мелхиседека, цари «Кощеева посвящения».

Но царство Мелхиседека, в частности, в русской народной книжности, накладывается на царство пресвитера Иоанна, баснословное Беловодье, которое искали калики перехожие, странники, староверы. Но и сам «пресвитер Иоанн» — это тот любимый ученик, который, согласно каноническому евангельскому корпусу, не умрет до скончания земного века (Ин. 21.22), сам Иоанн Богослов. Если это так, то в этом случае нам известны только очень поздние редакции сказки о Кощее. Но даже из них ясно, что вроде бы убивающий Кощея Иван-царевич это тот же самый Кощей, его другой, друг, а вражда и даже смерть — только иной облик любви. «Любите врази ваша»… Не случайно Кощей бессмертен (a-mors), и перед нами таинственный смысл самозаклания царя-священника по образу предвечной жертвы Сына Божия. Кстати, гниение плоти Кощея, источающей отвратительный запах, сожжение ее в огне и превращение в пепел — точное описание стадий «Великого Делания» средневековых философов, в котором Мастер и Камень суть одно. Смерть Кощея оказывается условной, он был и остается Бессмертным. Раздвоение же Ивана-Кощея и наделение одной из его половин "отрицательными смыслом вполне естественно, неизбежно и исторически необходимо: цари-жрецы, кроме «благодатного остатка» в лице евангельских трех царей, вырождались чрез принесение «жертвы кровавой, человеческой». И вот уже внеисторический Иван-царевич из Иоанна Богослова, любимого ученика Христова, исторически неизбежно превращается, помимо своей воли, в воинствующего насадителя «доктрины» Добрыню Малховича (тоже, кстати, «царевича»), но и предшественника Вассиана Топоркова, Малюты Скуратова и Феофана Прокоповича, творцов «концентрационной вселенной», в которой «умное золото» Кощея Бессмертного будет в конце концов заменено материальным золотом, закатной, как бы християнской цивилизации, вселенской пародии.

Но не менее таинственна (таинственна!) и Марья Моревна. Ведь простой перевод ее имени означает: Мария Морская. Кто это? Вспомним — равноапостольная Мария Магдалина, просветительница Галлии, согласно «Золотой легенде», своего рода Четье-Минее средневекового Запада, высадилась близ Марселя, в Сен-Мари-де-ла-Мер, и с тех пор в Европе (потаенной, не «среднего европейца» буржуазной Европы!) ее считают покровительницей моря, матерью моря (mere de la mer), не только моря моряков, но и «моря философов», Stella Maris. «Иногда рассказывается, что Мария Магдалина была невестой Иоанна Богослова, отвергшего брак с ней из любви к девственности и ради полного служения Христу», — пишет С.С. Аверинцев в Энциклопедии «Мифы народов мира» (М… 1988, т.П. с. 117). Легенда эта лукава, как и многие из легенд, призраками бродивших по Европе, но она вполне могла дойти и до Руси, бывшей до ордынско-московского перелома, особенно на севере, ее частью. Но если это так, то еще более ясно, что разделение Кощея и Ивана — позднее и мнимое. Как и смерть Кощея. А русское предание гласит, что по морскому пути «на запад солнца» Мария Магдалина побывала в Риме и вручила императору Тиберию яйцо, ставшее в руках кесаря огненно-красным. Кощеево яйцо. Царское яйцо. Свидетельство о Воскресении Царя и Иерея по чину Мелхиседекову.

Недавно был опубликован второй том документов и материалов, посвященных Федору Ивановичу Тютчеву, предки которого, кстати, служили при московском дворе вместе с боярами Кобыличами (Захария Тютчев упоминается в летописях как дипломат). Замечателен рассказ знаменитой фрейлины Смирновой о похоронах Николая Первого. На слова ее о том, что Царству Русскому приходит конец, Тютчев произнес одно слово: Мелхиседек.

«ПОДСТУПАЛ Я ВНОВЬ К МОСКВЕ СО СЛАВОЙ»

К МЕТАФИЗИКЕ САМОЗВАНЧЕСТВА

Всех нас долго и упорно учили будто бы история «не имеет сослагательного наклонения». «Все идет по плану», и одна формация неотменимо сменяет другую, в жесткую хронологию намертво впечатаны эпохи и царствования. Их, конечно, можно по-разному толковать — быть марксистом, позитивистом, биологистом, идеалистом или моралистом — суть дела от этого не изменится. Человечество движется вперед во времени, пути назад нет. На этом же фундаменте стоит и историческая наука на западе. В чем здесь дело? Откуда эти представления о едином, единожды заведенном процессе? Корни их, впрочем, можно легко увидеть в кальвинизме с его доктриной предопределения, но, конечно же, тянутся они значительно глубже, в более ранние времена. На это указывал Фридрих Ницше, когда писал о разрушительности феномена Сократа для древнейшей, хтонико-органической культуры. Но Сократ был только началом. Вся «формационная» линия историософии — вплоть до Маркса, Поппера и Фукуямы изначально исходит из жесткой хронологической схемы, закрепленной в позднем средневековье римо-католической, а затем кальвинистской теологией. Появление в конце XIX-первой половине XX веков «цивилизационного» подхода к истории, связанного с именами Шпенглера, Данилевского, Тойнби, русских евразийцев было лишь первым толчком, поколебавшим сократо-кальвинистскую модель исторического космоса. Но и это было только началом. Последнее десятилетие отмечено уже землетрясением девяти балльным. Под вопрос поставлена (и вовсе не бездоказательно, а на основе точнейших астрономических исследований) сама хронология и соответственно существование большинства исторических цивилизаций как таковых. Отвергшие календари Скалигера-Петавиуса, ученики «шлиссельбургского затворника» Николая Морозова вынуждены приходить к выводам о «наложении» цивилизаций, причем картины «наложения» часто оказываются абсолютно противоположными — от «восточнической» (у Фоменко и Носовского) до «западнической» (у Калюжного и Валянского). Но здесь не место анализировать феномен «новой хронологии» — к нему мы еще надеемся вернуться. В первом приближении попытаемся констатировать, что история в принципе подчиняется тем же законам, что и физические науки. Квантовая физика XX века утверждает, что квант ведет себя противоположным, взаимно исключающим образом — как частица и как волна, причем само ее поведение неотменимо искажается позицией наблюдателя (принцип неопределенности). Но совершенно то же самое проявляется и в макромире, надо только уметь примечать. Всякому, например, грибнику известен «феномен белого гриба» — если на это «лесное золото» раз посмотреть, гриб перестает расти и гниет. В целом на этих же принципах (центрической позиции мастера-наблюдателя) основана и средневековая алхимия и ее современное прочтение (школа Фулканелли-Канселье). Но если это так, то почему то же самое не применить к истории? Почему историй не может быть столь же много (потенциально — до бесконечности), сколь и состояний «элементарной» частицы или «философского субъекта»?

Почему в конце концов, наблюдатель истории не оказывает на нее обратного воздействия, буквально не реализуя знаменитую формулу о «политике, обращенной в прошлое»? Более того, в этом случае все «варианты поведения» истории оказываются в одинаковой степени верны и подтверждаемы, в том числе и археологически. Так, ту же самую знаменитую библиотеку Ивана Грозного можно искать (и найти!) и в Москве, и в Ярославле, и в Новгороде! Когда Патриарх Никон строил свой Новый Иерусалим в семидесяти километрах от столицы, это был тот же самый Иерусалим, что и в отдаленной Палестине! Да и нынешний конфликт по поводу Царских останков в этом контексте лишается всякого смысла, поскольку истинное значение имеет не их физическое нахождение на Урале, в Брюсселе или в Ленинграде, но метафизический акт веры в святость Царственных мучеников (то есть все та же «позиция наблюдателя»).