Он повесил трубку и в приступе детского раздражения переключил собственный аппарат на автоответчик, чтобы досадить Доминик, если она вдруг тоже захочет ему позвонить.

Еще не успев побриться, он заскочил в мясную лавку (там только что подняли железные жалюзи) и купил кусок постной говядины, чтобы вновь завоевать расположение кота, которого счел столь же неблагодарным, как женщин. Франсуа так нужно было хоть какое-нибудь утешение.

Ублажив Були, он решил вернуться к своим привычкам, надеясь отвлечься от одолевавших его запоздалых сожалений.

Чтобы вновь обрести спортивную форму, он выбежал в шортах и кроссовках на улицу, пересек не спеша узенькие переулки старого города и, будто на гаревой дорожке стадиона, увеличил скорость на бульварном кольце, где автомобильное движение еще не стало интенсивным.

Франсуа всячески пытался изнурять свое тело, надеясь физической усталостью прогнать воспоминания о последних днях; образ той, которую он готов был про себя обвинять в жестокости, упорно не покидал его и все резче рисовался в сознании, хотя она не прилагала к тому никаких усилий.

Запыхавшись и тяжело дыша, словно гончая, пришедшая к финишу, он замедлил наконец свой бег, отчаявшись отделаться от навязчивых видений и признав себя побежденным. Он даже стал находить какое-то удовлетворение в этих муках несчастной любви. Каждый утешается, как может.

Вернувшись домой и приняв душ, Рошан сел за статью для журнала «Баллон д'ор». Заказ он получил по автоответчику, который включил, надеясь услышать иное сообщение.

Поглощенный своим почти маниакальным стремлением к остро отточенной фразе и достоверной детали, Франсуа наконец забылся и весь ушел в работу. К завтраку он успел набросать прогноз относительно состава национальной сборной на предстоящее мировое первенство, сделав обзор достоинств и недостатков каждого из игроков, которые могли бы войти в команду Франции. Он не скрывал своих предпочтений, рискуя даже оказаться подчас несправедливым. Рошан был убежден, что читатели ждут от него не только объективного изложения фактов, но и суждений, требующих каких-то действий. Он считал, что не техническое совершенство (которое, впрочем, недостижимо) приносит победу, а согласованность действий индивидуальностей, которые должны быть не обязательно лучшими, но способными поставить на службу всей команде свои профессиональные качества, приумноженные достойной целью. Поставив подпись «Франсуа Рошан», он вдруг осознал, что забыл про Доминик и что голоден.

Сидя возле кухонного стола, Були смотрел, как хозяин, погруженный в свои горькие мысли, доедает бифштекс. Заваривая кофе, Франсуа остро почувствовал, что ее отсутствие становится невыносимым.

Потянулись долгие часы ожидания. Франсуа не решался выйти из дома, опасаясь пропустить телефонный звонок, но его все не было. Он чувствовал себя смешным, похожим на школьника. Хотя у него было много дел в городе, он не уходил. Попробовал читать, но чтение не шло на ум. Включал и выключал телевизор. И закончил тем, что прослушал концерт Моцарта, так созвучный (вопреки расхожему мнению, будто этот гениальный композитор сочинял лишь жеманную придворную музыку) состоянию его души, полной печали, сожалений и сомнений.

Настал вечер.

Он принял снотворное, стараясь убедить себя, что сон, как и время, стирает все.

Звуки механической шарманки, повторяющей одну и ту же песенку, сливались с общим шумом в пивном баре «Фло», одном из типично парижских заведений, расположенном в узком проулке квартала Сен-Дени. Днем в этом районе столицы сохранялась атмосфера народного предместья. До десяти вечера столики заняты обывателями, ложащимися рано спать, и провинциалами, пришедшими отведать дары моря и огромные порции свинины с картофелем и капустой. А позже появляется модная публика, которая считает нужным окунуться «в народ», вкушая слишком обильную пищу.

— Ты прибедняешься, старуха. Выиграла в лотерею, а выглядишь так, будто оплакиваешь свою бабушку.

Доминик ничего не ответила, провожая рассеянным взглядом дефиле блюд, достойных королевского стола. Их приносили официанты в белых куртках, которые словно никогда не страдали ни от усталости в ногах, ни от жары. «Нужно все же встряхнуться, моя дорогая. Ты ведь победила сегодня, разве не так?.. Кроме того, надо найти квартиру. Лучше бы на левом берегу. Ты будешь есть, когда захочется, „Биг Маки“. Ходить в театры, на выставки. И этот тип постепенно вылетит у тебя из головы. Ты можешь, представить себе его с допотопным плащом посреди этой суматохи?»

Кто-то предложил отправиться для завершения вечера в модную забегаловку «Бен-Душ». Все шумно согласились. Но она отказалась:

— Нет. Я устала. В другой раз.

Ее компаньоны почти презрительно посмотрели ей вслед. Вот что значит все-таки приехать в столицу из глубинки! Но ей было наплевать. Ночная темнота поглотила ее. Шаги гулко раздавались на пустынной мостовой. Она шла в сторону ворот Сен-Дени, думая о том, что делает в этот момент Франсуа.

Суббота, казалось, обещала с утра быть солнечной.

Второй раз за неделю все, кто имел отношение к футболу в Вильгранде, собрались у края могилы на кладбище. На этот раз — без зонтиков. Солнце ярко светило на похоронах Жан-Батиста де Ла Мориньера. Не было только игроков и всех, кто их сопровождает. Они уехали в Лион. Амеде Костарда все же постарался прийти на кладбище. Тут же были представители всех средств массовой информации, привлеченные этой вереницей смертей, причины которых они хотели бы узнать. Хотя до сих пор считалось, что речь идет просто о законе цепной реакции, но которому беда не ходит одна. Прибыл и Пьер Малитран. Но он отказался произнести надгробную речь. И, поскольку никто не смог или не захотел этого сделать, пришлось обойтись без нее.

Церемония шла торопливо, словно участники боялись опоздать на скоростной поезд, направлявшийся в Лион. Даже священник, казалось, ускорил чтение своего «Из глубины…», и благословение гроба происходило почти на бегу. Когда все возвращались к автомобилям, Дюгон окликнул Рошана.

— Ты читал «Либерасьон» сегодня утром?

Франсуа ответил отрицательно, и тот показал ему газету с крупным заголовком на первой полосе:

— Тебе это ни о чем не говорит?

— Ни о чем.

Репортер «Курье дю Миди» пустил свою стрелу:

— Мне рассказали, что ты сошелся с ней. Бьюсь об заклад: все это длилось ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы ты снабдил ее материалами, из которых она сварганит свою стряпню.

Он хотел причинить Рошану боль, опустив все до своего ничтожного, убогого уровня. В нем было что-то, если можно так выразиться, от Яго, готового сделать все, чтобы Отелло убил Дездемону. Он вкрадчиво сказал мнимо участливым тоном:

— Ты не первый, старина, и не последний. Теперь, когда она вытянула из тебя все, что было нужно, тебя можно выбросить в корзину… Эти женщины!.. Тебе следовало бы лучше подумать о товарищах.

Дюгон был отвратителен. Холодная ярость овладела Франсуа. Он схватил его за воротник куртки.

— Товарищей?.. Я не простил бы себе, если бы стал тебе товарищем…

Дюгон тщетно барахтался, пытаясь высвободиться.

— Что касается женщин, то ты не знал никого, кроме шлюх…

Тот запротестовал:

— Пусти меня… Я тебе не позволяю…

— Господа! — вмешался кто-то из посетителей кладбища.

Франсуа презрительно усмехнулся.

— Что касается тебя, Дюгон, то мне плевать на тебя, где бы ты ни был!

Он отшвырнул его, и тот упал между двумя памятниками, повалив на себя могильный венок с надписью «Незабвенному супругу», так что можно было принять его за покойника. И, несмотря на скорбную обстановку в этом месте, раздался общий смех.