Я тогда его слов не уразумел.

Чудесная пятиглавая церковь возвышалась передо мной. Она была так украшена снаружи, как украшают у нас храмы внутри. На её белоснежных стенах теплились лампады, мерцали свечи и сверкали кресты.

Из сада было видно, что внутри церкви царские врата открыты и алтари стоят совсем близко к вратам.

Тихо плыл над садом благовест мягких, словно серебряных, колоколов. Из церкви струилось чудесное пение литургии, но молящихся там не было видно.

Я спросил, почему люди не идут в церковь? Мне ответили, что теперь лето и все заняты трудом по спасению людей и проводами их.

Я спросил, почему же звонят колокола, идёт служба и певчие поют?

И мне ответили: чтобы посылали людей в ту землю, откуда ты пришёл, и приводили спасённых сюда.

— Каких же людей?

— А тех, коим там нельзя больше жить и нет им места у вас; они-то и молятся Богу о нас, чтобы мы помогли привести их сюда.

И я действительно видел, как по тропинкам полей и садов с разных сторон шли и шли всё новые люди, и их радостно все приветствовали…

Я не удержался и спросил знакомого мне пастыря: «Как можно пройти в церковь?» — ибо я не видел дороги к ней, всё кругом заросло травой, цветами, деревьями и кустарником. Он ответил, что к ней близко никто не подходит. Она, говорит, стоит для красоты духовной и возбуждает сердца к благоговению и любви к тем, кто остался там, в ином мире, и мы сострадаем им.

Страстное желание потянуло меня в церковь, и я не мог удержаться. Пастырь не пошёл со мной и молвил вслед: «Иди прямо по траве, дорожки к ней нет!» — а сам остался.

Как только я стал приближаться к церкви, служба, возгласы и пение в ней стали куда-то удаляться, а затем и совсем смолкли. Я был уже подле неё. Всё так же горело — и свечи, и лампады. Кругом церкви все алтари и врата раскрыты, на стенах висят ризы, чудные иконы с ликами, как живыми. Но тихо всё внутри… Я обошёл кругом, и мне стало грустно, что там так тихо и даже шёпота человеческого не слышно. Я решил заглянуть вовнутрь, но двери в храм были завешены множеством крестов и икон. Стал снимать кресты и иконы, чтобы пройти, а мне как-то нехорошо стало, что я один это делаю. Но открыл всё-таки проход и вошёл.

Внутри совсем темно, свет падает через двери, которыми я вошёл. Совершенно пусто… Даже стены не оштукатурены и не побелены, и камни одни виднеются. Пыль, паутина… и больше ничего. В недоумении покинул я храм, и мне стало не по себе, что я туда пробрался. Но ведь я думал, что там служба, пение и молящиеся. Обошёл ещё раз кругом и как только направился к пастырю… опять услышал пение внутри храма, и снова заблаговестили колокола, и мне легко и радостно стало на душе.

А пастырь и говорит: «Вот, видишь — издали лучше, больше красоты и радости от церкви, и мы тоже близко к ней не подходим…»

Среди цветущих полей и садов много красовалось разных храмов и жилищ, но я не встретил ни одного города.

Вот, думал я, тут ни бедных нет, ни злых, и кто придёт в этот край, тому не нужно просить ночлега на ночь и крова от стужи, ибо здесь вечный день и вечное лето.

Я видел там много знакомых, но священников встречал мало, только тех, кого я знал в прошлом. Но и они не были похожи на попов, а носили такие же светлые одежды, как мой Старец. Одежды у всех одинаковые и лёгкие, да других и не нужно здесь, где царит лето.

По левую сторону дороги, казалось, было то же самое, что и по правую. Но когда я пытливее присмотрелся, то заметил, что там заметно беднее. Лето царило и там, но земля была пустее, и зелени меньше, и сады реже, и жилища беднее, да и люди несколько иначе одеты… Столы у них стояли пустые, и сами люди были не так веселы.

Когда мы направились на их сторону, они были нам рады, но и печаль скользила по их лицам. Они словно стеснялись, что так невзрачно одеты. Встречались и такие, кто прикрывал своё тело какой-то тряпицей.

Идём мы и видим: у одних там и стол накрыт, и одежда праздничная висит, а у других совсем бедно и ничего нет. Плодов совсем мало, и люди томятся и словно чего-то ожидают.

Я спросил у Старца о тех людях, а он отвечал, что они бедны и не могут идти дальше, а провести их некому; и многим из них скоро надо будет вернуться обратно, откуда они пришли. И печальны они потому, что боятся наказания за переход границы. Без проводников сюда с мыслью «что будет — то будет» нельзя; надо обязательно знать, куда идёшь, с кем и чего желаешь?

И шли мы по той широкой и ровной дороге.

По сторонам её в полном величии и красоте стояли храмы. Теплились свечи и лампады, мерцали кресты и иконы, царские врата открыты, но никого вблизи храмов нет.

Люди собирали виноград и плоды или сидели, занятые беседой. Некоторые обращали своё лицо в сторону храма, сосредоточенно и молча стояли и, быть может, молились о своих близких и родных, но молились только духом и безмолвно.

И чем дальше мы углублялись в эту чудесную страну, тем прекраснее становились природа и жилища.

В садах, у прудов и озёр высились дворцы. Но в окнах дворцов не было стёкол и двери были без створок, всё стояло открытым для всякого и для тепла, вечного лета.

Стали встречаться храмы всех вер. Я увидел мечеть, и люди, стоявшие подле неё, встретили нас, как родных. Они не спрашивали, ихней ли мы веры, и не навязывали нам своей. Они встречали нас, как братья братьев.

Среди людей у мечети, я увидел старика-магометанина, муллу, он был мне знаком по Ленкорани. Он кинулся ко мне, обнял и радостно воскликнул: «Ты всё же перешёл границу?! Нашёл себе проводника? Как я рад, что ты попал сюда!» Хотя я видел его на своей родине всего один раз, он говорил со мной так тепло и с таким счастьем, словно сына повстречал после многолетней разлуки.

И так было у всех храмов, и кротких и величественных, ослепляющих красотою своих форм и отделки, всюду мы были желанные и возлюбленные гости.

Я спросил моего Старца: «Дедушка! А всё-таки скажи мне, какая в этой стране вера — самая правильная и самая лучшая?»

Старец поглядел на меня добрыми глазами и молвил: «Здесь все веры правильные и хорошие, и тут не говорят об этом. Все радуются пришедшим сюда гостям, спасшимся от смерти. Они — все гости, а гостя никто в обиду не даст. Здесь не спорят о вере, а говорят только о спасении людей, которые веровали и от добра Божеского родились…»

ГЛАВА 12

Вскоре перестали нам попадаться дома и сады, и мы очутились среди широкой дороги, пролегавшей через бескрайнее поле. Поле незаметно перешло в водную гладь, блестевшую, как зеркало, а дорога наша была, как мост, переброшенный через ширь воды.

Я всё думал, куда может вести этот мост? А Старец указал рукою вперёд; и я увидел нечто, подобное огромному зелёному холму, над которым высится очень высокий столб с белым флагом.

Старец сказал, что там стоит Собор Сына Божия Христа, и мы туда идём.

Господи, как мне радостно и широко стало в груди, как эта бесконечная гладь вокруг нас!

Дорога сияла под нашими ногами отблесками, будто кто усеял её сверкающими лепестками.

Вскоре мы приблизились, и я увидел высокую гору, всю в чудной зелени, поросшую яблонями в цвету. Между деревьев струятся ручьи и полосками зреет хребный колос, но такой необычайной величины, какой я никогда ещё не видел. А на самой вершине холма — голубой столб, на нём белый флаг с золотой каймой; на флаге изображены две синие птицы; одна, подобная голубю, несёт в клюве розу; другая имеет человеческие руки и голову и несёт в правой руке золотую чашу, а в левой — кисть винограда.

Сердце моё затрепетало, когда я подумал, что увижу Собор Сына Божия. Но я не видел ещё, где он стоит.

Я оглянулся. Вокруг зелёного цветущего холма лежало безбрежное море…

Старец окликнул меня: «Смотри, вот — памятник дверей храма Сына Божия!» И я увидел огромное изображение Иисуса Христа из белого, как снег, мрамора. Оно стояло у подножья холма под деревом, полным плодов. И от этого памятника струилась вода… Золотая пыль влаги исходила от головы Его, оседала, орошая все сады и травы. Рука Его была поднята, словно Он призывал к Себе. В другой руке — чаша, из которой лилась через край прозрачная, искрящаяся вода.