Уже давно забрезжил рассвет, и муэдзины протяжными воплями огласили начало нового дня, когда Осман-паша оставил ее и, пошатываясь, как пьяный, вышел из комнаты.

Изнуренная, покрытая синяками, с подступающей к горлу тошнотой, она безучастно разглядывала разбросанные на полу подушки. Никто не пришел к ней. Казя прижала ладони к лицу и безудержно разрыдалась.

Вечером того же дня, после выпавшего на ее долю тяжкого испытания, Казя в одиночестве стояла в саду и следила, как солнце в сумрачной пелене туч медленно клонится к горизонту. День был холодный, и пасмурное небо предвещало затяжной дождь. Под толстым слоем краски и пудры ее лицо было очень бледным, а все тело ныло от непрекращающейся тупой боли.

Она заметила на парапете зеленую ящерицу, которая наблюдала за ней с приподнятой головой, надувая и раздувая горло. Казя стояла, не шевелясь, и ящерица приблизилась к ней короткими стремительными рывками. Внезапное воспоминание пронзило ее сердце... Стоявшая неподвижно девушка, а рядом с ее красными украинскими сапожками полевая мышь деловито чистит свои длинные усики. Она с внезапным отвращением взглянула вниз на свои сандалии, а ее пальцы потянулись к запекшейся ранке чуть выше локтя, которую оставили ногти великого визиря.

«...знаки нашей любви... Продолжай, умоляю тебя, продолжай...» Неужели эти слова шептала другая девушка. «Ты всегда будешь моей, Казя», – сказал юноша с темными вьющимися волосами. Говорил ли он это? Она ударила кулаками по парапету, так что испуганная ящерица быстро скрылась из виду.

В ее глазах заблестели слезы. Далеко за проливом, на западных склонах Кавказа, солнце окрашивало в нежно-розовый цвет заснеженные вершины. Ее охватило отчаянное желание увидеть солнце, блещущее над Карпатами.

Услышав шаги и собачий лай, она обернулась, стараясь приветливо улыбаться. Диран страстно поцеловал ее.

– Любуюсь закатом, – сказала она. Заметив, что она плакала, он спросил: – Ты бледна. Тебе нездоровится?

Казя покачала головой. Он дотронулся до ранки на ее руке.

– Он поранил тебя.

Она пожала плечами и улыбнулась.

– Пустяки.

Она рассеянно теребила шелковистые уши собак, которые, соперничая за ее ласку, оттесняли друг друга.

– Надеюсь, я ему понравилась, – сказала она невыразительным голосом.

– Понравилась чрезвычайно, – сказал он отрывисто. – Впрочем, иного я и не ожидал.

Они молчали. Собаки переключили свое внимание на гепарда, облаивая его с безопасного расстояния.

– Я ненадолго, – сказал Диран. – В городе устраивают ужин в честь великого визиря, и я должен его сопровождать. Прежде чем я уйду, я должен тебе кое-что сказать, – он говорил быстро, глядя в сторону. Мрачное предчувствие сдавило ей грудь.

– Осман-паша попросил, чтобы ты сопровождала его в Стамбул. Вернее, он приказал.

– Нет! – в смятении она оперлась на балюстраду, чтобы не рухнуть на землю. Диран постарался сгладить впечатление от своих слов.

– Прости меня, Казя. Поверь, я люблю тебя. Но... – он пожал плечами. – Так надо...

– Надо? Ты хочешь сказать, что тебе это выгодно? – сказала она горько.

– Возможно.

Она пыталась сдержаться, но не смогла.

– Пожалуйста! – из ее глаз хлынули слезы, – Не д-делай этого. Пожалуйста. Я умоляю тебя. Если ты имеешь хоть какую-то крупицу чувства ко мне, ты не можешь позволить этого. Не можешь.

Хотя Диран был растроган, он не сказал ничего, кроме:

– Прости. Это воля Аллаха.

– Разве Аллах велит, чтобы я т-терпела рядом с собой этого старика.

– Свет моих очей, послушай. Во времена Сулеймана Великолепного в его гареме была русская наложница по имени Роксалана. Ее влияние на султана было таким, что фактически она правила всей империей.

Диран-бей помолчал, но Казя продолжала беззвучно рыдать.

– Ты можешь стать второй Роксаланой.

– Я не хочу править империей. Я хочу остаться здесь.

– Прости, – снова сказал он, – но ты должна понять, что я вынужден так поступить.

Вместо ответа она кинулась к его ногам и прижалась к его коленям. Ее молящие глаза безмолвно горели на пепельно-сером лице. Тронутый до глубины души, Диран сказал подчеркнуто сухо:

– Встань, Казя. Ты должна ехать в Стамбул.

Она поняла, что все ее мольбы будут тщетны. Более мягко и с улыбкой он продолжил:

– Я очень благодарен тебе, Казя. Я никогда тебя не забуду.

Ее слезы высохли. Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в лицо.

– Вот как ты меня отблагодарил.

Она отвернулась и смотрела невидящими глазами на отдаленную землю, простирающуюся за проливом. Она унижалась, ползала перед ним на коленях, а он только улыбался в ответ. Хорошо, что Генрик никогда не узнает об этом.

– У нас осталась сегодняшняя ночь, – сказал Диран. – Приходи ко мне, когда я вернусь из города.

Она отпрянула, когда он попытался ее обнять.

– Если великий визирь спросит, я скажу, что тебе нездоровится.

Ее упорное молчание наскучило Диран-бею, и он ушел. Казя стояла неподвижно, как каменная статуя. Чуть слышно позвякивала цепь гепарда, о вымощенную плиткой дорожку шуршали павлиньи хвосты.

С минарета раздался клич муэдзина, провозглашающего всемогущество и всеединство Аллаха:

«Аллаху акбар! Ла иллаха иллаллах!»

Вместо этого заунывного голоса она предпочла бы услышать вой голодных волков; вместо этого пропитанного ароматами сада она предпочла бы очутиться в пустынном поле на пронизывающей зимней стуже. Она желала услышать родной язык, увидеть, как трепещут на ветру березы, и, упиваясь свободой, скакать по бескрайним равнинам. Снова увидеть вьющих гнездо аистов, услышать крики диких гусей... Мчаться на лошади галопом и победно трубить в рожок, пока свора борзых окружает дикого кабана.

Ностальгия захлестнула все ее существо. По небу тянулась длинная вереница аистов, которые летели дальше на север. Если бы она могла улететь вместе с ними, пока не превратилась в обитательницу сераля, окончательно забывшую о своей родине! Она почти смирилась с сералем, однако... Может ли она убежать отсюда? Она отчетливо помнила слова Дирана: «...на сотни и сотни верст простираются владения турецкой империи. Отсюда нельзя бежать».

Ялик медленно пересекал гавань, двигаясь по направлению к большому черному кораблю, стоящему на якоре у самого берега. «Между Марселем и Керчью курсирует множество кораблей...» – вспомнила Казя. Марсель... Оттуда до Парижа. Из Парижа она сможет легко добраться до Польши. Она уже слышала отдаленное пение дудок и вступительные такты мазурки. Мысленно она разом перемахнула все версты, которые отделяли ее от родины. В ее глазах внезапно засветилась надежда.

«А если меня поймают?» Страх сковал ее сердце. Она знала, что Диран будет беспощаден. Счастье, если ее просто задушат.

– Ла иллаха иллаллах! – в воздухе растаял последний крик.

Солнце опустилось за холмы, и сад окутала ночная тьма. Она перегнулась через парапет и посмотрела вниз. К оливковой роще вел очень крутой спуск, который нельзя было одолеть без риска сломать себе шею. Но за домом был другой сад, запущенный, с воротами, выходящими на холмы. Дай Бог, чтобы там был не такой крутой спуск. Она глубоко вздохнула.

На гавань наполз туман, скрыв все корабли, кроме высокой мачты французского судна. Внезапно похолодало.

Глава II

Под накрапывающим дождиком, в черном, до пят плаще с капюшоном Казя выскользнула в сад позади дома. Она посмотрела через парапет, стараясь разглядеть высоту, но даже мерцающие лунные блики не могли нарушить расстилающейся внизу темноты. Казя стояла в нерешительности. До земли могло быть десять футов, а могло быть и пятьдесят. Она всегда боялась высоты, а теперь этот страх был усугублен темнотой. Открылась дверь, и свет масляной лампы упал на кусты рядом с ней. Девушка превратилась в неподвижную статую.

– Казя! – раздался голос старухи. – Казя, ты где?

Казя напряглась, готовая прыгнуть. «Если она обнаружит меня, – подумала Казя, – я ее убью». Но старуха, громко ворча, захлопнула за собой дверь.