Кэнгуру протолкался между толстым туристом и андроидом — уличным музыкантом, который тряс мараку.

— Сюда, сеньор. Здесь мы сможем нанять лэндкар.

Конджер на ходу глянул на экран заднего и бокового обзора.

— Хвоста за нами нет.

— Нам очень повезло с этим автомобилем, — сказал Кэнгуру, высовывая правую руку из окна и теребя гирлянды цветов, которыми был украшен лэндкар.

— Он не бросается в глаза.

— Хоть и украшен этими идиотскими цветами, — согласился Кэнгуру. — Такая удача, что мы смогли достать его в самый разгар фиесты. Ведь если б епископу не отдавили коленку…

— Не коленку, палец.

— Но ведь он шел в то время на коленях, что у них называется… Сверните сюда.

Конджер развернул машину, в которой епископ собирался ехать вечером на парад.

В полумиле впереди на дорогу, ведущую в город Олвидадос, с грохотом выехала с поля громадная платформа. Она остановилась в футах ста от их лэндкара и преградила им путь. На боковой доске из больших плиоцветов было выложено:

Конджер с ходу нажал на педаль. Раздался визг тормозов, посыпались лепестки цветов и ленты.

— Сзади нас еще одна, — сказал он.

Позади с поля выехала на дорогу и встала поперек ее огромная празднично украшенная платформа с живой картиной, запечатлевшей борьбу пеонов с тиранией.

Конджер, поспешно растираясь лосьоном, сказал:

— Останьтесь здесь и попытайтесь потянуть время.

Через секунду он был невидим. Слегка приоткрыв дверцу лэндкара, он осторожно шагнул на дорогу.

— Вы устроили парад в неподходящем месте, бездельники! — заорал Кэнгуру, занимая место за пультом управления.

Из-под первой платформы выползло двое мужчин в рабочих комбинезонах. Каждый держал наготове револьвер-глушило. Шагая в ногу и плечом к плечу, они приблизились к лэндкару.

Гасли последние краски дня, и на дорогу и волнистые поля вокруг ложились мягкие сумерки.

— Епископу это вовсе не понравится! — орал Кэнгуру. — Он уже освятил этот экипаж. Так что ежели вы, бездельники, к нему прикоснетесь, вы сотворите смертный грех!

Мимо Конджера, не обращая на него ни малейшего внимания, прошли два агента, один из них долговязый китаец.

Конджер приблизился к кабине первой платформы. В ней сидел мужчина и пил из пластиковой бутылки мексиканское пиво. Конджер бесшумно вскочил на подножку и приставил к его жирной шее жучок-глушило. Водитель упал сперва назад, потом вывалился на землю.

Когда Конджер вернулся к лэндкару, из которого Кэнгуру пытались вытащить двое, он услышал, как китаец спросил:

— А где твой дружок?

— Я один, — проговорил Кэнгуру, — если не считать сильной духовной охраны епископа гуайямосского.

— Оглуши-ка его чуток, — предложил второй агент.

На другой платформе Конджер обнаружил лишь маленького лысого толстяка. Он достал из ранца еще одну присоску-глу-шило, и толстяк остался лежать сбоку дороги.

После этого Конджер вернулся к лэндкару.

Китаец уже выволок Кэнгуру на дорогу и теперь держал его за лацкан пиджака цвета какао.

— Буду глушить тебя и снова приводить в чувство до тех пор, пока не заговоришь. Каким образом твоему приятелю удалось от нас удрать?

— Послушай, Бенсон, может, он тот самый агент-невидимка, о котором нас предупреждал Верзила Мак? — высказал предположение его дружок. Прежде чем упасть, он приложил руку к тому месту на шее, куда поставил жучка Конджер.

Китаец завертелся на одном месте, стреляя из глушила.

— Небось это тот самый невидимка!

Конджер пригнул голову, когда падал второй, и приставил жучка к ноге китайца. Как только на земле оказался последний из них, Конджер моментально проявился.

— Они из ССА, да?

— Вы только поглядите, как погано пришиты лацканы этого проклятого костюма, — скулил Кэнгуру — Один из них почти отлетел, а ведь за него только подержались. — Он вздохнул. — Да, этот китаец — партнер того самого парня, которого я видел в Гуайямосе.

— Должно, быть, он тоже вас видел и предупредил своих дружков. Они, вероятно, здесь за тем, чтоб никого не пропускать в Ментакс и к Дреме, — сказал Конджер. — Очевидно, Верзилы Мака в этой части Мексики нет…

— И Мисс Эйбрил тоже, — добавил Кэнгуру.

Конджер кивнул и пошел отогнать с дороги платформу, которая преграждала им путь.

Двадцать стариков сидели по-турецки на пыльной площадке размером в пол-акра, освещенные парящими в воздухе белыми шарами света. Одни были поджарые и мускулистые, другие толстые и обрюзгшие. На краю этой ярко освещенной площадки развалился в наполненном водой кресле массивный толстяк в белом балахоне. Это был цианоид, его скрюченная рука служила ему в настоящий момент микрофоном, которому он обращал свою речь:

— Поскольку мыслительный процесс есть углубление в себя, — говорил он металлическим голосом, — контроль над процессом старения все приближается. Давайте же углубимся в себя, только в себя.

Поблизости от жирного цианоида, который, вероятно, был самим доктором Казадезюсом, хихикнул сухонький старикашка.

— Вы не углубляетесь в себя, мистер Фелдман, — заметил руководитель Ментакса.

— Чрезвычайно виноват, — извинился старый Фелдман. — Я вспомнил похабные анекдоты, которые читал в юности в колледжских юмористических журналах.

— От этих воспоминаний вы не помолодеете ни на йоту.

Конджер, опять невидимый, шел по краю площадки. Был одиннадцатый час ночи — вот уже два часа он рыскал по территории Ментакса. Миновав заседающих на свежем воздухе стариков, занятых воспоминаниями о минувшей юности, он вошел в один из огромных складов на дальнем конце площадки.

Внутри огромного, залитого тусклым серым светом помещения было зябко. Весь склад до самого потолка был завален картонными коробками с пищепайками, горной ключевой водой, дегидрированным мясом и быстрорастворимым коричневым мясным соком.

Конджер остановился возле горы ящиков с безалкогольным пивом и принюхался. На секунду ему показалось, будто пахнет духами Анжелики. Потом он понял, что этот запах более терпкий и мускусный. Конджер опустился на колени и заметил маленькую щелочку под горой из ящиков.

«Интересно, почему не появляется Анжелика? — думал он, отодвигая ящики. — Ей уже давно пора появиться. Ведь прежде она все время переходила мне дорогу. В Бразилии, Португалии. Черт побери».

В полу оказался люк. Достав из ранца жучок-усилитель, Конджер прислушался. Издалека донеслись обрывки беседы, поблизости не было никого. И никаких признаков предупредительной системы.

Своими невидимыми пальцами Конджер осторожно приподнял крышку люка. Вниз вел пролет норилловой лестницы высотой о десять футов. Потом начинался тускло освещенный коридор. Конджер ступил на лестницу и закрыл за собой крышку люка.

Мускусный запах усилился.

Откуда-то справа издалека послышался женский голос:

— Хватит тебе вонять.

— Да перестань наконец ворчать, Роза, — сказал тенор с английским акцентом и слегка в нос.

— Что это я вдруг перестану? — удивилась Роза — Ворчание — побочный эффект скуки.

— Ведь говорил тебе, оставайся у себя в Барчестере, разве нет, Роза?

— Хватит вонять! — приказала она.

Коридор вел в подземное жилище без двери. Комната, в которой очутился Конджер, оказалась огромной гостиной, убранной в стиле конца викторианской эпохи полуторавековой давности. Пушистая коричневая драпировка, массивная мебель с толстыми ножками, отполированный рояль, множество массивных ваз для цветов, а также с десяток портретов предков с грустными лицами и в замысловатых позолоченных рамах.

Роза, полная бледная женщина лет двадцати девяти, в длинном халате, сидела за роялем. На крышке рояля стояла тарелка с куском торта из воспроизведенного сыра. Одной рукой она лениво ковыряла в тарелке вилкой, другой ударяла по басовым нотам.

— Прекрати это проклятое мулевание, — сказал худой высокий мужчина, сидевший в стеганом кресле для двоих.