Однако хватит философствовать — к делу! Я раскрываю папку и с головой ухожу в работу, но… сегодня моим благим порывам свершиться не дано. Кабинетную тишину прорезает требовательный телефонный звонок, в трубке слышится радостно-возбужденный голос Сушко:

— Дмитрий Дмитриевич? Как хорошо, что я вас застала! Приходите сию же минуту — объявился еще один свидетель.

Не знаю почему, но свидетель у меня симпатии не вызвал. Быть может, потому, что он кидал слишком пылкие взгляды на Галину Васильевну. То есть «кидал» не то слово, он просто не отрывал от нее своих огромных окуляров, обрамленных в модную черную оправу. Даже отвечая мне, свидетель ухитрялся не сводить глаз с Сушко. Я вполне закономерно решил, что воспитание он получил незавидное, хоть и носит звание научного сотрудника. Младшего, уточнил я с некоторым злорадством.

Однако, отбросив личные антипатии, должен признать, что непредвиденный очевидец дал довольно ценные показания. Оказывается, в такси был пассажир! Этот самый МНС.

— Эдуард Юрьевич, — обратилась к свидетелю Сушко, — повторите, пожалуйста, как можно подробней инспектору Агееву все то, что вы мне рассказывали.

— Охотно, охотно, — зачастил свидетель. — В тот злосчастный день я задержался в лаборатории допоздна — у меня не получалась очень важная реакция, а в понедельник я должен был выехать в командировку — на часах было, это я хорошо запомнил, двадцать два тридцать пять, и — такая удача! — у самых дверей института поймал такси. На этом, к сожалению, мое везение кончилось: при повороте с Ключевой на Гончарную машина сломалась. Водитель остался ее чинить, а я решил оставшийся путь пройти пешком, тем более что идти осталось немного — живу я на Литейной. Очень, очень славный юноша, неужели он действительно при смерти? Всю дорогу он насвистывал Рондо-каприччиозо. Я даже постеснялся дать ему чаевые, потому что…

— Скажите, — с трудом ворвался я в его монолог, — почему вы пришли к нам только сейчас? Если вы живете так близко от Гончарной, вы не могли не знать о случившемся.

— Я уже объяснял Галине Васильевне, охотно поясню и вам. По стечению обстоятельств я узнал о происшествии лишь сегодня и сразу после работы поспешил в прокуратуру. Дело в том, что в воскресенье рано утром я уехал на дачу — у моего отца дача за городом, а оттуда, не заезжая домой, отправился, как я уже говорил, в командировку. Вернулся я только сегодня, и если могу быть чем-нибудь полезен, спрашивайте, я охотно расскажу все, что знаю.

— Когда вы шли по Гончарной, вам кто-нибудь встретился?

— Я шел по правой стороне, а на левой, метрах в сорока от машины, стояла группа молодежи. Их было трое.

— Трое? Вы точно помните?

Сушко подмигнула мне озорно и лукаво: «А что я говорила? Был третий, был!»

Эдуард Юрьевич даже обиделся слегка.

— Я отдаю себе отчет, где нахожусь, и заявляю с полной ответственностью — их было трое. Правда, один, тот, что повыше и поплечистей, стоял в тени дерева и почти с ним сливался. Второй — ниже ростом — был очень возбужден: кричал, размахивал руками, наскакивал на девушку с угрозами…

— Что именно кричал, не вспомните?

— Сейчас, сейчас, дайте сконцентрироваться… — Свидетель снял очки, тщательно протер их фланелевой тряпочкой, снова водрузил на нос. — Как-то очень театрально у него получалось… нечто вроде: «Предательница, всю душу ты мне истоптала!» Странная нынче молодежь — то шпарят сплошным жаргоном, то вдруг становятся на котурны, ударяются в ложный пафос… Да, этот субъект был очень взвинчен, очень…

— Вы, конечно, не сделали попытки вмешаться и прошли мимо?

— Да, инспектор, я прошел мимо, я даже ускорил шаг. И не надо этого иронического тона, хоть вам и кажется, что вы имеете на него право.

МНС снял очки, нежно подышал на стекла, полез в карман за тряпочкой. По-видимому, он ждал продолжения разговора, но я молчал. Не знаю, почувствовал ли он в моем молчании брезгливое презрение, но оно там было. В другое время я нашел бы что сказать этому интеллектуальному мещанину, однако затевать дискуссию сейчас… Нет, это было бы просто неуместно.

Затянувшуюся паузу прервала Сушко:

— Эдуард Юрьевич, вы хотели что-то добавить к своим показаниям?

Свидетель опять уставился на нее своими окулярами.

— Ничего существенного, Галина Васильевна, все, что вспомнил, я рассказал… Разве вот еще что… Когда я подходил к своему дому, они меня обогнали — тот, плечистый, и девушка. Он шел широким, размашистым шагом, девушка едва за ним успевала…

— Лица ее не рассмотрели? — спросил я без всякой задней мысли, но свидетелю мой вопрос не понравился.

— Я, инспектор, не имею такой привычки заглядывать в лицо незнакомым девушкам, это считается дурным тоном.

— И потом, ваш загляд мог не понравиться парню, с которым шла эта девушка, — добавил я невинно.

Он глянул на меня быстро и зло, из чего я мог заключить, что моя догадка недалека от истины.

Сушко поднялась, протянула руку.

— Спасибо за помощь, Эдуард Юрьевич, надеюсь, если понадобится, вы не откажетесь посетить нас еще раз…

Он схватил ее руку и держал, как мне показалось, целую вечность, а она не отнимала, и, видимо, его пожатие не было ей противным, хотя по всем признакам рука его должна быть холодной и скользкой. Мне он на прощание только кивнул — коротко и сухо, кажется, я ему тоже не приглянулся.

Когда дверь за МНСом закрылась, Сушко расхохоталась:

— Ух и злой вы, Агеев! У вас там все такие?

— Я самый свирепый!

Галина Васильевна бегло просмотрела протокол допроса свидетеля.

— Итак, как я и предполагала, третий был. Ксения Борисовна его не заметила, потому что он стоял в тени дерева, а у потерпевшего, насколько я поняла, вы спросить не догадались.

— Не успел, Галина Васильевна, так будет точнее.

— И не так болезненно для вашего самолюбия. Давайте прикинем, что дают для розыска новые сведения.

— Примет, кроме самых общих, свидетель не сообщил, а что причиной ссоры с девчонкой была ревность, мы знали и без него.

— Да, но мы не знали, что повод для ревности был таким жгучим и обнаженным. Одно дело — догадываться, подозревать в измене, и совсем другое — воочию убедиться, что тебе предпочли другого. Сильнейший удар по психике, стрессовое состояние… Теперь можно понять ту ярость, с которой преступник набрасывался на девчонку… Что же вы молчите, Дмитрий Дмитриевич, спорьте, если не согласны.

Я невольно залюбовался следователем Сушко. Вот сейчас она была сама собой — порывистой, пылкой, увлекающейся. А та чопорная строгость, которую она на себя напускает, совсем ей не подходит. Галина Васильевна перехватила мой недостаточно почтительный, выходящий за рамки служебной субординации взгляд и смущенно опустила голову. Мочки ее маленьких ушей запылали рябиновым цветом.

— У вас все, товарищ Агеев? — спросила она, не поднимая глаз.

Уходить не хотелось, и я очень кстати вспомнил о фотографии, которую нашли при обыске.

Сушко рассматривала снимок внимательно и придирчиво — чисто по-женски.

— Примерно такой я ее и представляла. Взбалмошная, капризная, развязная. И красивая… Из-за такой можно потерять голову.

— Даже в наш рассудочный век?

— Даже в наш. Не все же такие рационалисты, как… — Не закончив фразы, она впилась взглядом в левый нижний край снимка. — Дмитрий Дмитриевич, скорей сюда! Что это?

Я обогнул стол и склонился над фотографией. Ну и глаз у этой Сушко! Только сейчас замечаю у ног девчонки нечто пушистое.

— Какой-то хвост…

Тонкие ноздри вздернутого носа Сушко негодующе затрепетали.

— Не какой-то, а собачий! Фотограф-неумеха, видимо, не смог захватить в кадр всю собаку, но такой пышный хвост может принадлежать только колли, его невозможно спутать ни с чьим другим. Ну, Дмитрий Дмитриевич, если вы и сейчас не отыщете эту девчонку… Такая броская примета!

— Была когда-то. А сейчас столько развелось этих собачеев! Всех владельцев проверять — месяца не хватит.