— Эгги, — произнес я, — нас беспокоит то, что нам неизвестно, какую продукцию выпускает «Тернбулз». Какой-то вид пластмассы — вот все, что мы об этом знаем.

— Такое впечатление, будто нынче абсолютно все засекречено, — сказал Джо. — Пожалуй, сейчас с этим даже хуже, чем во время войны. Я читал сегодня в «Курьере», что принят этот законопроект… как его там?

— Закон Челлендора-Коллендера-Уингла-Уэнгера, — выпалила Эгги.

Эгги напичкана подобными сведениями. Ей до всего дело и памяти не занимать.

— Точно, — сказал Джо. — Так вот, по этому новому закону, военное ведомство имеет право подчинить себе любое предприятие, которое будет признано необходимым для нужд национальной обороны. Есть у меня мыслишка, что, может, «Тернбулз» тоже работает на армию.

— Кто знает, — сказал я.

— Болтайте что хотите, мне от этого ни жарко ни холодно, — заявила Эгги. — Я уверена, Джо, что со временем тебе понравится твоя новая работа. И тебе тоже, Эл.

Как я уже говорил, Эгги девушка очень неглупая, но тут, по ее собственному выражению, она не попала в «яблочко». Через неделю Джо был очень подавлен, — таким я его еще ни разу не видел. По утрам, когда мы с ним ехали на работу, он почти не открывал рта. То же самое вечером, на обратном пути. Казалось, ему все время не дает покоя какая-то мысль. Но на этом не остановилось: через две недели он еще больше пал духом. Когда истекла третья, я решил поговорить с ним начистоту.

— Черт возьми, Джо, — сказал я, — что с тобой происходит? Ты прямо сам не свой.

— Я? Я в полном порядке.

— Джо, — настаивал я, — скажи мне, в чем дело. Ты маешься из-за этого «Икса», да?

— Да-а, пожалуй, ты прав. Это из-за «Икса». Я ежедневно сижу рядом с ним с утра до вечера. Нажимаю кнопки, поворачиваю диски, смазываю его; и все это время, Эл, я не более чем близкий придаток машины. Эта машина работает совершенно бесшумно, она неподвижна; и мне начинает казаться, что, возможно, она вообще ничего не производит. Вдобавок, она еще такая огромная — высотой в полных семь этажей.

На его лице было до того странное выражение, что я растерялся и не нашел, что сказать.

— Но это не все, — продолжал Джо. — Тут есть кое-что еще. Помнишь, как было у Крага? Тогда мы имели дело с честными, нормальными машинами, у которых вертелись колеса, были коленчатые валы, приводные ремни, шкивы — словом, с механизмами. То были настоящие машины, они работали, шумели и выпускали запчасти для других машин. Стоило только взглянуть на одну такую лапушку — и сразу становилось ясно, что к чему. Когда она начинала бродить, ее можно было исправить. Включишь ее — она работает, выключишь — останавливается.

— А что такое этот «Икс», я совершенно не представляю, — немного помолчав, проговорил он. — Он ведь скрыт за стенами, на него не взглянешь. Я же, как сотни других парней, сижу в своем тесном курятнике. Делаю то, что мне велят. Если в машине возникают какие-нибудь неполадки, я об этом никогда не знаю. Я там только для того, чтобы выполнять несколько простых движений. Черт побери! Я не человек, который управляет машиной, я всего лишь ее часть. Один из ее рычагов. — Он взглянул на меня. — Ты меня понял, Эл?

— Если хочешь знать мое мнение, Джо, — сказал я, — то я считаю, что тебе пора уносить оттуда ноги. Почему бы тебе не уволиться, Джо?

— Нет, — спокойно возразил он. — Все не так просто.

С минуту я переваривал это, а потом до меня дошло: я вспомнил Эгги. Позже Джо рассказал мне, что пытался объяснить ей, как обстоят дела, но не особенно в этом преуспел. Их разговор произошел вечером, на следующий день после того, как Джо поведал мне о своих переживаниях из-за «Икса», и по его рассказу этот разговор выглядел примерно так.

— Эгги, — сказал Джо, — мне думается, что нам лучше встречаться не шесть раз в неделю, а два.

Вы знаете, что за народ эти женщины. Она моментально истолковала его предложение по-своему и надулась.

— Ну, разумеется, Джо, — ледяным тоном сказала она. — Почему бы и нет, раз тебе так хочется.

— Это только потому, что меня мучает одна навязчивая идея, — пояснил Джо. — У меня от нее голова распухла, и, чтобы с ней разделаться, я стараюсь переключить мозги на другое.

— Если ты считаешь, что тебе будет приятнее проводить вечера дома, — сказала Эгги, — что ж, не мне тебя разубеждать.

— Эгги, — сказал Джо, — прошу тебя, пойми меня правильно. Мне необходимо отвлечь мысли от «Тернбулза», поэтому я изобретаю сейчас одну штуку и с некоторых пор только о ней и думаю. Мне кажется, я уже все обмозговал, но у меня туговато со временем. Я быстро управлюсь, Эгги, и все пойдет по-старому.

По словам Джо, ей вначале вроде пришлась по душе идея с изобретением, но, когда она принялась о нем расспрашивать, Джо отказался отвечать на ее вопросы. Это подкрепило ее подозрения. Вы ведь их знаете, этих женщин. Есть среди них такие, которые хотят быть в курсе всего на свете. Из-за этого в тот вечер и началась их размолвка.

Поначалу Джо даже мне ни словом не обмолвился о своем изобретении. Но где-то в середине второго месяца нашей работы на «Тернбулзе» его настроение заметно улучшилось. Сперва я предположил, что он начинает привыкать к своим рабочим обязанностям, но потом пришел к выводу, что в его жизни что-то произошло. Садясь в машину, он насвистывал, а всю дорогу до завода без умолку болтал на разные темы и шутил. Точно так же он вел себя по вечерам, на обратном пути. Больше и больше он становился похожим на того Джо, которого я знал раньше.

Однажды вечером все наконец прояснилось. У Джо был таинственный вид, и он насвистывал и улыбался еще веселей, чем в предыдущие дни. Когда я затормозил перед его домом, он сказал:

— Эл, у тебя найдется свободная минутка? Зайди-ка ко мне. Я хочу тебе кое-что показать. По-моему, это нечто потрясающее.

В тот момент я и не подозревал, насколько потрясающим оказалось это нечто.

Мы вошли в дом; мать Джо накрывала для него стол к ужину.

— Эл, — обратилась она ко мне, — ты тоже участвуешь в этой глупой затее?

— Какой глупой затее?.. — начал было я, но тут меня позвал Джо, который уже успел спуститься в подвал.

— В жизни не слыхивала о подобной глупости, — заявила мама Джо.

Я поспешил к Джо в подвал, где мы с ним, когда учились в школе, оборудовали мастерскую. У нас там поднабралось множество всяких инструментов, которые мы покупали на карманные деньги и на те, что получали, подрабатывая по субботам; короче, мастерская была что надо! Но, вернувшись из армии, мы заглядывали в нее крайне редко. Поэтому я о ней почти забыл. И честно говоря, спускаясь тогда в мастерскую, я ожидал, что это не более чем… А в общем-то, я сам толком не знаю, чего я ждал. Но, во всяком случае, не то, что увидел.

— Взгляни-ка сюда, — с гордостью сказал Джо. — Что ты об этом думаешь?

Не стану утверждать, что я изъясняюсь на самом изысканном английском языке, но, когда нужно, я свободно выражаю вслух свои мысли. Почти всегда. Однако на этот раз я сплоховал.

Посреди мастерской на массивных деревянных колодах стояла машина. И какая машина! Основание — восемь на восемь футов, высота — четыре фута. По виду это был самый сложный механизм из всех, с какими мне когда-либо приходилось встречаться. Тут были колеса, зубчатые передачи, шестерни, коленчатые рычаги, шкивы, поршни, приводные ремни, винтовые транспортеры, лампочки, рукоятки, кнопки, вентили, выключатели — словом, все. Даже свисток.

Эта машина состояла из такого количества разнообразных деталей, что я даже не берусь ее описать. Не машина, а мечта механика.

Пока я стоял столбом, взирая на нее и пытаясь сообразить, что это такое, Джо нажал на верстаке кнопку. Два больших колеса в передней части машины начали поворачиваться, медленно набирая скорость. Сбоку выдвинулась стрела типа крановой и, сделав пол-оборота, захватила и приподняла несколько хомутков, потом вернула их на место. Вспыхнула зеленая лампочка, затем красная. Джо подошел к машине, повернул какую-то рукоятку, и машина заработала все быстрее и быстрее. От ее грохота дом ходил ходуном. Просвистел свисток. Где-то в недрах этого проклятого механизма запрыгал челнок. Вслед за этим из машины, пройдя ее насквозь, выскользнул смазанный маслом вал, сделал два оборота и втянулся обратно. Замигала синяя лампочка, и стрелка на одном из циферблатов поползла к красной линии. Сроду не видывал эдакой чертовщины.