— Но это все было вчера, — сменило тактику обвинение, — а сегодня-то ты узнал, что граф уходит и тебе крышка.

— Да? Кто-то прислал мне уведомление о расторжении контракта?

Графиня вздохнула. Эту копейную сшибку он выиграл. Что же, найдутся и еще обвинения.

— Ты обвиняешься в убийстве Никколо Сфорца!

— Вот еще! Он погиб в бою. Я выполнял свой долг, защищая город.

— От кого? Он был зятем правителя и законным наследником.

— Что же он сам мне об этом не сказал? Даже письма не прислал. Зато прислал отряд разбойников, которые захватили городские ворота. Я и поднял стражу по тревоге.

'Замечательно', — подумал Альфиери, — 'Аурелла подбирает аргументы, присяжные сомневаются'. И перешел в контратаку.

— Я не был на турнире, когда наш любимый граф воспылал любовью к Богу. Клянусь, он не советовался со мной. Я только сейчас узнал, что наследником, оказывается, должен был быть Никколо, а не прекрасная Аурелла. Покойный Никколо, светлая ему память, почему-то был настроен против меня и даже не потрудился меня уведомить о своих законных правах. Я был искренне убежден, что защищаю Ваш город для Вас, великолепная Аурелла!

Туше! Возгласы удивления в толпе. Аурелла в замешательстве хлопает ресницами. Виттенштейн одобрительно кивнул обвиняемому и что-то сказал соседу, тот выразил согласие.

Но инициатива даже в самом нелепом суде принадлежит прокурору.

— Ты обвиняешься в краже церковного имущества! Епископ умер вчера вечером, а ты сегодня хотел забрать деньги, вложенные им в банк. У меня есть и письменные доказательства и свидетели.

— Так обратитесь с ними в церковный суд, — элегантно парировал кондотьер, — это его исключительная компетенция.

Графиня нервно сжала кулаки. Обвинение рассыпалось на глазах. Рыцари действительно могут признать его невиновным, тогда придется еще и заплатить ему за 'оборону города'. Оставался еще один пункт, спасибо за него Шарлотте де Круа.

— И последнее, самое главное обвинение. В убийстве своего брата, епископа!

Последнее обвинение поразило Альфиери своей абсурдностью.

— Епископ умер естественной смертью!

— Да? — Аурелла ехидно усмехнулась, — колотая рана черепа это не естественная смерть.

Альфиери сжал зубы. Этот пьяница и матерщинник Бурмайер не смог нормально организовать похороны.

— Сознаешь свою вину? — довольно спросила графиня.

— Не признаю за собой никакой вины. И я не солгал!

Толпа загудела. 'Присяжные' выразили недовольство.

— Мой брат вел светский образ жизни. Он был первым рыцарем этого города. А для рыцаря смерть в поединке естественна!

— В поединке? Ты убил его в поединке?

— Нет, не я. Его убил другой священник.

— Вот как, священник? Надо думать, из-за разногласий по богословским вопросам?

— Да!

В толпе послышались смешки. Рыцари в первых рядах приличия ради сдерживали улыбки. Альфиери хлопнул себя по лбу.

— Что же вы делаете! Смерть епископа тоже должен расследовать церковный суд!

Аурелла воткнула ногти правой руки глубоко в ладонь левой. Снова этот аргумент. Где сейчас взять церковный суд?

— Прошу прощения, светлейшие, — вышел вперед Габриэль Морской Кот, рыцарь чести.

— Слово имеет свидетель обвинения, мессир Габриэль, — радостно сказала графиня.

— Как мы все знает, покойный епископ был первым рыцарем этого скромного городка…

— Единственным! — крикнул кто-то из задних рядов.

— … и он был честным, высокоморальным, законопослушным человеком, — продолжил Габриэль.

'Братец, наверное, сейчас в гробу перевернулся', — подумал Альфиери.

— Разве мог он участвовать в турнире, будучи неподсудным суду Любви и Красоты? Разве стал он позавчера требовать церковного суда, когда мессир де Бельер поразил копьем его коня?

— Нет! Нет! — загудели рыцари.

— Как человек чести и не новичок на турнирах, он заранее написал герольдам письмо, что по всем вопросам, относящимся к поединкам с его участием, происшедшим с самого начала до полного окончания турнира, доверяет выносить вердикт органам правосудия, избранным на турнире.

С этими словами, Габриэль вручил упомянутое письмо графине.

— Замечательно, — Аурелла просияла, — Габриэль, Вы рассудили инцидент на турнире, вы и будете судьей сейчас.

— Но епископ погиб не на ристалище! — возразил Альфиери.

— Там ясно написано, 'поединкам с моим участием, происшедшим с самого начала до полного окончания турнира', — нежно объяснила Аурелла, — без ограничения по месту проведения поединка. А турнир сегодня утром еще продолжался.

— Да ну и пусть! Я-то здесь при чем?

— Сам или с помощью наемного убийцы, ты подло убил его. У тебя был мотив — украсть деньги Церкви. Ты был во дворце епископа в компании своих продажных стражников и не менее продажных баварских наемников. На теле епископа нашли две раны — от алебарды на виске и от арбалетного болта в груди. Рана от алебарды такая же, какие сегодня наносили твои стражники рыцарям моего покойного зятя, а наконечник болта сделан в местной кузнице специально для городской стражи.

— Наконечник болта? — переспросил Лоренцо Медичи.

— Вот именно! — ответила графиня, — Вы еще верите, что это был честный поединок?

Де Вьенн нахмурился. 'Присяжные' склонились к обвинительному вердикту.

— Но это все непрямые улики! — продолжал защищаться Альфиери.

— А почему ты скрыл убийство брата? Почему утром пытался получить деньги Церкви? Почему в монастыре сказали, что епископ умер от кровоизлияния в мозг. Почему его раны были скрыты? — продолжила обличение графиня.

— У меня есть свидетели!

— Кто?

— Грегуар фон Бурмайер, стражники, ландскнехты…

— Подсудимый, называйте живых свидетелей!

— Монастырский келарь!

Аурелла недовольно поджала губы. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь соучастник выступил свидетелем и все испортил. С них станется все свалить на мертвого Бурмайера.

В толпе возник заметный сверху водоворот, передние ряды расступились, и перед судом предстал упомянутый келарь. Графиня потребовала его присутствия на суде, но он спрятался за самой широкой спиной в поле зрения и намеревался простоять там до окончания процесса. Он хотел сбежать, но струсил и остался.

— Я ничего не знаю! Я ничего не видел! Мне никто ничего не говорил!

— Рассказывай! Я освобождаю тебя от клятвы, — приказал Альфиери. С его стороны это было вполне логично. Про все его действия, связанные со смертью брата, самозваный суд уже знал, но ни за одно из них не мог наказать. Если сейчас этот хомяк принародно расскажет, кто убил епископа на самом деле, суд вынужден будет вынести оправдательный приговор.

— Обратите внимание, великолепные синьоры! — подняла указательный палец графиня, — он взял со свидетеля клятву о молчании перед судом.

Альфиери пренебрежительно махнул рукой.

Хомяк надул щеки и выдал:

— А я и правда ничего не видел, Ваша светлость…

— Что?! — взревел Альфиери, — Да пронзит святой Георгий твои толстые щеки!

— Когда начался… das Buhurt, я сидел у себя в келье, мое окно выходит на мост. Потом я сидел у себя до тех пор, пока Вы не прибежали с мессиром Бурмайером. Потом Вы сказали мне, что епископ убит, сказали, что будете это скрывать, и заставили меня выполнять его обязанности. Да не пронзит святой Георгий мои скромные щеки, — пропищал келарь.

Аурелла торжествующе встала.

— Что скажет, согласно просьбе покойного, рыцарь чести? Виновен?

— Безусловно виновен, — ответил Габриэль, — не могу уверенно утверждать, что обвиняемый совершил это тяжкое преступление лично, но доказательства говорят, что это было сделано с его ведома, в его присутствии и с целью получения им выгоды. Следует также отметить, что свидетели и непосредственные исполнители погибли в результате действий, умышленно предпринятых обвиняемым.

— Что скажут прекрасные дамы?

— Виновен! — откликнулась со своего балкона Шарлотта, как единственная присутствующая представительница Суда Любви и Красоты.