— А батюшка сказывал, что молодой царь хочет сделать так, чтобы девушки видели своих женихов до замужества и выбирали по своей воле, Зачем же царь хочет завести так, коли это не хорошо?

— Не наше, дело дитятко, судить о воле царской, их судит Бог, а наше дело повиноваться. Слыхала я, что он хочет завести, как у заморских народов. Говорить, что там девушки по гостям ездят и пляшут с мужчинами, влюбляются без зазора и женятся подчас без родительского благословения.

— Упаси нас Бог, матушка, от этого! Я только так подумала, что лучше иметь мужа милого, а не постылого.

— Оно бы и так, доченька, да заранее того никто не знает. Молоденький умок, что вешний ледок. Полюбится и сова, краше ясного сокола.

— А что значить, матушка, влюбиться. Ты давеча сказала, что за морем девушки вишь влюбляются.

— Ну… это значить… что дурь кинется девке в голову, тоска попадет на сердце. Она начнет бредить каким-нибудь проходимцем, который покажется ей лучше всякого боярина. Словом — это болезнь, которая проходить или с летами, или с замужеством.

— Болезнь! — тихо прошептала Мария и замолчала.

Тихо склонилась голова её на руку и она безмолвно и бесцельно глядела в окно; и в тоже время чувствовала взор матери, устремленный на нее.

— Что ты, дитятко, так разгорелась? Здорова ли ты? — заботливо спросила княгиня, подходя к Мане и, приложив свою ладонь к её голове.

— У меня, матушка, голова болит и грудь мою что то жмет, — отвечала Маша.

— И, Бог с тобой, моя милая! Помолись пред образами и Заступница отженет от тебя всякого лукавого, — сказала княгиня.

Маша беспрекословно исполнила совет матери, стала на колени пред образами и горячо помолилась, что действительно тотчас успокоило ее. Княгиня тем временем пристально смотрела в окно и увидела по ту сторону Москвы реки густое облако пыли, которое становилось все ближе и ближе. Удары набатного колокола участились. Княгиня вздрогнула и еще пристальнее глядела на ту сторону реки и ей вскоре ясно показались толпы нестройно идущих стрельцов. С трепетом бросилась княгиня около дочери на колени и вскричала:

— Молись, молись, дитя мое, час испытаний и бед настал.

Заметив приближение стрельцов архимандрит с невыразимым хладнокровием ходил и расставлял на стенах крестьян и монахов, ободряя всех тем, что скоро из Москвы прибудет помощь. Стрельцы между тем подошли к реке и расположились бивуаком. Один небольшой отряд перешел чрез мост, который никому из осажденных не пришло в голову уничтожить. Подошедшие стрельцы стали требовать, чтобы им отперли ворота, но монахи, несмотря на дерзости их, стали расспрашивать, что они за люди, куда и зачем идут? Желая таким образом выиграть время. Когда же стрельцы настойчивее стали требовать отворить ворота, то настоятель отвечал, что он соберет на совет всю монастырскую братию и, как он присудить, так он и сделает. Едва согласились стрельцы на эту отсрочку и разбрелись около монастырских стен в ожидании ответа настоятеля. Время проходило, наступали уже сумерки, а ответа от настоятеля не было. Гробовая тишина царствовала в стенах монастыря. Наскучив ожиданием, стрельцы вновь предъявили свои требования и, так как ответа не последовало, то они подступили к воротам с топорами. Но в это время посыпались на них камни и раздалось несколько выстрелов со стен монастыря, от которых несколько стрельцов повалились, обливаясь своею кровью, а остальная часть отряда попятилась.

Заслышав эти выстрелы, из глав того отряда стрельцов прибежали на подмогу осаждающим две или три сотни стрельцов и привезена была пушка, которую немедленно зарядили и двумя, один за другим последовавшими выстрелами разбили отчасти ворота и ворвались на монастырский двор. Произошла жаркая схватка. Не долго был перевес на стороне защитников. Стрельцы одолели и с яростью принялись грабить монастырские кладовые и погреба. Молодой начальник стрельцов повсюду бегал, стараясь укротить ярость и неистовство сотоварищей своих. Пробегая мимо одной кельи он у слыхал неистовый крик женских голосов и мгновенно бросился туда. Каково же было его изумление, когда он увидел княгиню и княжну Трубецких, окруженных стрельцами, от которых, выбиваясь из сил защищал молодой человек.

— Прочь отсюда! — закричал стрелецкий начальник своим стрельцам. — Всякому кто осмелится остаться здесь я размозжу голову, — продолжал он, поднимая саблю.

— Побереги свою! — отвечал кто-то из рассвирепевших стрельцов.

В это время княгиня Трубецкая, протянув руки к Хованскому закричала:

— Спасай, князь, свою невесту!

Как громом пораженный этими словами стрелецкий начальник, который был никто иной как Гриша, на минуту остолбенел Но вдруг в нем закипело чувство ревности и он бросился с яростью на Хованского, схватил его поперек и готов уже был выбросить за окно, как вдруг сзади его появился Иона и, схватив его мощно своею рукою, закричал:

— Безумный! Что ты хочешь делать? Вед он твой брат.

Гриша опустил Хованского и первым его вопросом было:

— Но кто же моя мать?

— Вот она! — вскричал Иона и Гриша очутился в объятиях княгини Хованской.

Трудно описать картину радостей матери и сына, нашедшего свою родительницу. Но это нежданное радостное свидание и излияние было прервано вбежавшим стрельцом, который объявил, что вдалеке показались царские войска и оставшиеся за рекой начальники требуют, чтобы все возвратились за реку к главным силам. Иона приказал бить сбор и тащить пушку за реку. Обратись к Хованской, он сказал:

— Ступай, княгиня за мною, я отправлю тебя в эту ночь в безопасное место.

С горестью подошел Гриша к княгине Трубецкой, поцеловал ей руку и, бросив взгляд упрека на Марию, выбежал из кельи.

Стрельцы побежали за реку, а царские войска под предводительством генерала Гордона расположились в лесу, недалеко отстоявшем от монастыря. Наступила ночь, которую оба лагеря провели без сна, ожидая нападении неприятеля. Только с рассветом и там и сям стали готовиться к бою, который вскоре и закипел. Иона дрался с отчаянным мужеством, Гриша находился постоянно с ним рука об руку. Было время, когда победа клонилась даже на сторону стрельцов. Иона пораженный сабельным ударом в голову, скатился в ров, а Гриша сбитый с ног конницею, врезавшеюся в ряды стрельцов, был взять в плен. Лишенные своего предводители Ионы стрельцы дрогнули и побежали на мост, который от сильного их напора провалился и часть стрельцов погибла в руке, а оставшиеся по сю стороны реки положили оружие. Тоже сделали и успевшие перебежать на другую сторону, после краткого между собою совещания.

Приведенные в Москву стрельцы не могли поместиться в тюрьме, а потому их посадили в разных казенных зданиях, поставив около них сильную стражу. Партия, в которой находился Гриша была помещена в подвале Саввинского монастыря, где и провела ночь на сырой земле и в темноте.

На утро некоторых чиновных стрельцов вывели и поместили к кельях. Между ними был и Гриша.

Суд над виновными отложен был до прибытия из-за границы царя Петра Алексеевича и стрельцы томились долгим ожиданием решения своей участи. Заключенных в Саввинском монастыре каждое воскресение водили в церковь, находящуюся в монастырских стенах. В одно из воскресений Гриша был поражен увидя дородного с рыжею бородою и такими же волосами на голове дьячка, который, то пел на клиросе, то ходил по церкви исполняя обычные служебный обязанности, лежащие на дьячках. Сходство его с Ионой было поразительно. Но, когда этот дьячок стал читать Апостола, то Гриша уже не сомневался, что это был его дядя. По окончании литургии одному из приставов, надсматривающих над колодниками, другой дьячок поднес блюдо с просфорами для раздачи их стрельцам, а рыжий дьячок на особом блюде поднес просфору Грише, что делалось уже не в первый раз, и шепнул ему.

— Съешь эту просфору дома.

Дрожащею рукою взял Гриша поданную просфору и вышел из церкви, а за ним последовали и четыре сотенных стрельца, которые помещались в одной келье с ним.