Но, к огромному разочарованию герцога, Нейс остался при своих и после этого. А епископ Мюнстерский вместо того, чтобы плюнуть на всё и увести ландскнехтов на зимние квартиры, разместил в Кельне фантастический заказ на семьдесят семь новых пушек.

Богатая организация - церковь.

Подкоп был подведен под самую толстую, надвратную башню Нейса, которую, ввиду этих двух её очевиднейших качеств, именовали "Толстуха-Раззява". На липах с двухнедельным опережением германского месяцеслова пожелтели листья. До рокового "первого снега" оставалось дней десять-двенадцать. А может сорок-сорок пять. Жануарий только разводил руками.

Итак, Карл ни минуты не сомневался в том, что ждать больше нечего. В подкоп была заложена отменная мина из сорока семиведерных бочек с порохом.

Карл с прищуром посмотрел на "Толстуху-Раззяву", куснул соломинку и провел рукой по сеточке, плотно охватывающей его волосы. На противоположной стороне крепостного обвода Нейса запели бургундские трубы. Там, под орудийный бой, пошла на приступ ложная штурмовая партия. Жануарий двумя руками перевернул песочный хронометр размерами в пчелиный улей и уселся на толстокожий барабан. Теперь надо было ждать полчаса, пока большая часть нейсского гарнизона увязнет в бою с ложноштурмующими.

К герцогу подвели боевого коня, от которого были видны одни только всепрощающие глаза, уши да копыта. Остальное укрывали наголовник и сине-желтая попона макси. Валеты, трудовая молодежь войны, подсадили Карла в седло. Вслед за герцогом по всему лагерю полезло на коняк рыцарство, а латники тем временем в две колонны выползли из лагеря во чисто поле.

Струйка в песочных часах истончалась. Соломинка, над которой по-прежнему трудилась изнуренная оральная фиксация Карла, была изжевана до последнего предела.

Герцог поцеловал "Трех Братьев" и натянул железные перчатки. Перстень проскрежетал по всем железным суставам изнутри, но, как всегда, вошел. Безымянный палец на правой перчатке был нарочно ого каким толстым.

Жануарий гукнул в черный зев подкопа. "Гу-гу, гу-гу", - прокатилось под землей до самой мины. Старый сапер поджег фитили и со всех ног бросился прочь.

"Паф-ф", - сказал Карл, выплевывая огрызок соломинки и при совершенном, очумелом молчании двух армий, которое невозможно было расслышать из-за грознорокочущего грома, "Толстуха-Раззява" поднялась в воздух целиком, а опустилась на землю по частям.

Те же яйца - только в профиль. Вместо башни и ворот в башне на две трети высоты крепостной стены теперь возвышалась куча битого кирпича.

И всё-таки весь Нейс сейчас анестезирован страхом, всё-таки латники, не помня себя от восторга, топочут к пролому, а Карл, преисполняющийся великофранцузским духом, вздымает вместе с мечом клич "Монжуа!" и выводит рыцарство порезвиться.

Городов Карл боялся и честно отдавал себе в этом отчет. "Этот клоповник, это осиное гнездо, эта клоака", - только так Карл квалифицировал в своё время Льеж, только так он мог оправдать холокост в поверженной обители неприятеля.

Городов Карл боялся потому, что в них дородная дура, забравшись на крышу, может проломить царский череп куском черепицы. Шляпный болванщик в кривом переулке - сравняться с бароном. А случайная телега в воротах - обратиться непроходимой стеной для сотни голубокровных и голубоглазых бестий.

Поэтому Карл остался гарцевать близ первых раскрошенных кирпичей, вдыхая полной грудью острую пороховую вонь. Герцог здесь, в самом пекле, вместе со своими солдатами, рвущимися вперед и вверх, герцог не остался в лагере, как всегда поступал Людовик под стенами Льежа, но дальше герцогу ходить не пристало, извините.

Но когда латники худо-бедно перелезли через кирпичный мусор и канули в "этом клоповнике", когда большинство рыцарей, спешившись, последовало вслед за ними, Карлу стало скучно. В городе сейчас самое веселье, там пускают кровь жирным бюргерам, пух - перинам, Красного Петуха - по домам. А он, Карл, тормозит здесь среди трубачей, валетов и самых преданных вояк, оберегающих как бы его герцогскую особу, а на деле волынящих противоборение нейсских ларов.

Карл грузно сошел наземь, грюкнув многочисленными сочленениями полных доспехов "рачья грудь", выдернул из седельных ножен меч и полез наверх.

"Пых-пых-уфф", - паровозил Карл, размышляя об ужине в городской ратуше, пых-пых, о свинской породе Жануария, который саботировал иерихонские трубы, пых-пых, о немецком упрямстве, уфф, и о том...

По правому наплечнику словно молотком стукнули. Карл с натальными трудами повернул голову, скрежеща назатыльником о леволопаточный сегмент доспехов, и покосился на наплечник. В нем торчал арбалетный болт, вошедший ровно на длину наконечника и увязнувший в плотной ткани кафтана.

"Спасибо тебе, Господи", - неформально пробормотал Карл и полез дальше.

На гребне завала, среди трех десятков мертвых, по преимуществу застреленных солдат, герцог сел передохнуть. У его ног лежал злополучный гадючник и Карл видел, что дела идут препаршиво.

Много пожаров, много трупов, перед уличными баррикадами без толку бранятся с горожанами благородные рыцари. Бургундский флаг, который минуту назад показался над ратушей, сбросили вниз вместе с одиноким сержантом кантария.

Ещё один болт чиркнул по груди, но Карл не обратил на него внимания. Всё равно в таких веригах далеко не убежишь. Когда было действительно нужно, Провидение уложило Львиносердого с первого же выстрела на вскидку.

- Кх, гхм, сдавайтесь, граф, - голос раздался из-за левого предела видимости и, судя по всему, принадлежал какому-то невежественному мяснику. Только полный быдлак может не знать, что человек с карбункулом во шлеме - это Карл, герцог.

Карл повернул голову.

- Лучше сдавайтесь по-хорошему, - хмуро проговорил человек. - А то ведь вон и Ваш лагерь уже весь горит.

Карл удостоил мясника взгляда. Да, так и есть - мясник. Засаленный, заляпанный бурыми пятнами кожаный фартук, страховидный топор, рожа в угрях, эта их местная придуреная шляпа-пирожок с тетеревиным пером, на груди - бляха цехмастера.

- Я Карл, герцог Бургундский, - без выражения сообщил он мяснику. - А кто ты?

- Я... я-а, Ваша Светлость... Франц Говядина, - мясник неуверенно прикоснулся к шляпе (может, лучше снять её и поклониться)?

- Говядина. Понятно, - кивнул Карл. Что делать дальше он не знал.

Третий болт, пройдя в двух пальцах от герцогской головы, воткнулся в живот его собеседнику.

"Совсем ты косой, братец, - подумал Карл, отдохнувший и повеселевший, подымаясь на ноги. - Что-то он там про лагерь говорил..."

Герцог повернулся всем корпусом и поглядел назад.

На восточной окраине лагеря рубились несколько сотен голодранцев неопределенного вида - похоже, его собственные обозные слуги дрались Бог весть с кем. Действительно горело несколько шатров. Но всё это не стоило выеденного яйца. Потому что самое интересное было ближе и с каждым элементарным движением копыт становилось ещё ближе. Клин тяжелой кавалерии, наступающий на рысях точно против оставленных под стенами Нейса лошадей и валетов, против конницы без всадников, против Карла без армии. Мама!

Над конницей плескались штандарты короля Франции, миланские зеленые финтифлюшки и, на самом острие клина, где бок о бок покачивались в седлах трое - орифламма.

Из этих троих Карл сразу узнал одного - представительного Обри, маршала Франции. С этим ясно, этому просто жить надоело, если полез вперед всех.

Вторым был длинногривый седой мужчина, который почему-то пренебрег шлемом. Стало быть, и ему жить надоело.

Ну а третьим - рыцарь в одиозном алом плаще до самой конской сраки. Именно он заведовал орифламмой и именно его герб, нанесенный на большой немодный щит и отлично различимый даже с такого расстояния, заставил Карла содрогнуться. Белый козел, белый козел на алом фоне. Доминик - ему рассказывали о нём.