4. Затем опять подтверждают воскресение, присовокупив эти слова: "мы не можем не говорить того, что видели и слышали". Итак, мы – достоверные свидетели; а вы, присовокупляя угрозы к угрозам, напрасно опять грозите. Им, конечно, надлежало бы обратиться вследствие чуда, за которое народ прославлял Бога; а они грозят даже убийством: так они противились Богу! "Они же, пригрозив, отпустили их". Чрез это (апостолы) сделались более славными и более знаменитыми. "Сила Моя", сказано, "совершается в немощи" (2Кор.12:9); и это они уже засвидетельствовали, противостав всему. Что значит: "мы не можем не говорить того, что видели и слышали"? Это значит: если ложны наши слова, – обличи, а если истинны, то зачем препятствуешь? Таково-то любомудрие! Те в затруднении, а эти в радости; те исполнены великого стыда, а эти все делают с дерзновением; те в страхе, а эти безбоязненны. Кто в самом деле, скажи мне, боялся? Те ли, которые говорили: "чтобы более не разгласилось это в народе", или те, которые говорили: "мы не можем не говорить того, что видели и слышали"? Эти – и в удовольствии, и в дерзновении, и в величайшей радости; те – в печали, в стыде, в страхе, потому что боялись народа. Эти что хотели, то и сказали; а те не сделали того, чего хотели. Кто был в узах и опасностях? Не эти ли по преимуществу?

Итак, будем держаться добродетели! Пусть слова эти будут не для удовольствия только и какого-либо утешения! Здесь не театр, возлюбленный, не место играющих на цитре или представляющих трагедии, где плодом бывает только наслаждение, так что прошел день – и наслаждение исчезло. И пусть бы только было наслаждение и не было другого вреда вместе с наслаждением. Но, ведь, каждый идет оттуда домой, как из какого-нибудь зараженного места, усвоив себе многое из того, что бывает там. Так юноша, взяв оттуда некоторые звуки диавольских песней, какие только мог удержать в памяти, часто поет их дома, а старик, как более степенный, хотя не делает этого, но помнит все слова, какие там говорились. Отсюда же вы уходите ни с чем. Не стыдно ли это? Мы положили закон, или лучше – не мы положили, нет, так как сказано: не все учителя на земли (Мф.23:8-9), – Христос положил закон, чтобы никто не клялся. Что же, скажи мне, сделалось с этим законом? Я не перестану говорить об этом, "когда опять приду", по словам апостола, "не пощажу" (2Кор.13: 2). Подумали ли вы об этом? Позаботились ли? Было ли у вас какое-нибудь старание? Или мы опять должны говорить тоже? Впрочем, было ли или нет, мы опять станем говорить те же слова, чтобы вы имели о том попечение; а если вы уже позаботились, то – чтобы опять исполняли это постояннее, да и остальных склоняли к тому. Откуда же должно начать нам слово? Хотите ли – с ветхого завета? Но стыдно нам, что мы не соблюдаем даже того, что в ветхом завете и что надлежало бы нам превзойти. Ведь нам следовало бы слушать не об этом, – это предписания иудейской бедности, – а о (заповедях) совершенных, как например: брось деньги, стой мужественно, отдай душу за проповедь, смейся над всем земным, пусть не будет у тебя ничего общего с настоящей жизнью. Если кто обидит тебя, – окажи ему благодеяние; если обманет, – заплати благословением; если будет поносить, – окажи почтение. Будь выше всего. Вот о чем и о подобном нам следовало бы слушать.

А мы теперь говорим о клятве! Это то же, как если бы кто человека, который должен любомудрствовать, отвлек от учителей мудрости и заставил его читать еще по складам и (разбирать) буквы. Подумай, какой стыд для человека, имеющего длинную бороду, носящего палку и плащ, идти вместе с детьми к учителям и учиться тому же, чему они учатся! Не крайне ли смешно это? Но мы еще смешнее, потому что не столько различия между философией и азбукой, сколько между иудейским образом жизни и нашим: (здесь столько различия), сколько между ангелами и людьми. Скажи мне: если бы кто низвел ангела с неба и велел ему стоять здесь и слушать наши слова, как будто бы ему необходимо было поучаться в них, – не стыдно ли и не смешно ли было бы это? Если же смешно только еще учиться этому, то, скажи мне, какое осуждение, какой стыд – даже не внимать этому? И в самом деле, как не стыдно, что христиане только еще учатся тому, что не должно клясться! Подчинимся, однако, этой необходимости, чтобы не подвергнуться еще большему стыду. Так станем же сегодня говорить вам из ветхого завета. Что же говорит он? – "Не приучай уст твоих к клятве и не обращай в привычку употреблять в клятве имя Святаго" (Сир.23:8-9). Почему? "Ибо, как раб, постоянно подвергающийся наказанию, не избавляется от ран, так и клянущийся непрестанно именем Святаго не очистится от греха" (Сир.23:10).

5. Заметь благоразумие этого мудреца. Не сказал: не приучай к клятве мысли своей, но: "уст твоих"; он знал, что все зависит от уст и легко исправляется. Это, наконец, обращается в невольную привычку, подобно тому, как многие, входя в бани, вместе с тем, как переступают дверь, кладут на себе (крестное) знамение. Это обыкновенно делает рука по привычке, когда даже никто не приказывает. Опять, и при возжжении светильника, часто рука творит знамение, между тем как мысль обращена на что-нибудь другое. Так точно и уста говорят не от души, но по привычке, и все заключается в языке. "В клятве", сказано, "не обращай в привычку употреблять имя Святаго". "Как раб, постоянно подвергающийся наказанию, не избавляется от ран, так и клянущийся непрестанно именем Святаго не очистится от греха". Не клятвопреступление осуждается здесь, но клятва, и за нее полагается наказание. Следовательно, клясться – грех. Такова, поистине, душа (клянущегося): много на ней ран, много язв. Но ты не видишь? В том-то и беда! Между тем, ты мог бы видеть, если бы захотел, потому что Бог дал тебе глаза. Такими глазами смотрел пророк, когда говорил: "воссмердели и согнили раны мои от безумия моего" (Пс.37:6). Мы презрели Бога, возненавидели благое имя, попрали Христа, оставили стыд, – никто не вспоминает с уважением имени Божия. Ведь, если ты кого любишь, ты встаешь и при его имени; а Бога часто призываешь так, как бы Он был ничто. Призови Его, когда благотворишь врагу; призови Его для спасения своей души. Тогда Он приблизится к тебе, тогда ты возвеселишь Его, а теперь ты прогневляешь Его. Призови Его, как призвал Стефан. Что говорил он? "Господи! не вмени им греха сего" (Деян.7:60). Призови Его, как призвала жена Елканова, со слезами, с плачем, с молитвою. Этого я не запрещаю, напротив, к этому особенно побуждаю. Призови Его, как призвал Моисей, когда взывал, молясь за тех, которые гнали его. Ведь, если бы ты безрассудно стал упоминать о каком-нибудь почтенном человеке, это было бы поношением; а упоминал в своих речах о Боге не только безрассудно, но и неуместно, считаешь это за ничто? Какого же был бы ты не достоин наказания? Я не запрещаю иметь Бога непрестанно в мыслях, – напротив, об этом и прошу и этого желаю, но не против воли Его, а для того, чтобы хвалить и почитать Его. Это доставило бы нам великие блага, если бы мы призывали Его только тогда, когда нужно, и в тех обстоятельствах, в каких нужно. Почему, скажи мне, при апостолах было столько чудес, а в наше время их нет, хотя Бог Тот же и имя то же? Это потому, что оно не одинаково (употребляется нами). Каким образом? Так, что они призывали Его только в тех случаях, о которых я сказал, а мы призываем не в этих, а в других. Если же тебе не верят, и ты поэтому клянешься, то говори: поверь, и даже, если хочешь, поклянись самим собою. Я говорю это не потому, чтобы хотел давать законы противные закону Христову, – отнюдь нет: сказано: "да будет слово ваше: да, да; нет, нет" (Мф.5:37); но по снисхождению к вам, чтобы больше побудить вас к этому и отвлечь от той ужасной привычки. Сколько людей, снискавших себе славу в прочих делах, погибло от этой привычки? Хотите ли узнать, почему древним позволялось клясться (нарушать клятву ведь и им было не дозволено)? Это потому, что они клялись идолами. Не стыдно ли вам оставаться при тех же законах, какими водились люди немощные? Ведь и теперь, если я приму язычника, я не тотчас заповедую ему это, но сначала убеждаю его познать Христа. Но, если верующий и познавший Его и слышавший о Нем станет требовать себе такого же снисхождения, какое оказывается язычнику, – что пользы в этом, какая прибыль? Но сильна привычка, и тебе трудно оставить ее? Если так велика сила привычки, то перемени эту привычку на другую. Да как, скажешь, это возможно? Я часто уже говорил об этом и теперь скажу то же. Пусть многие следят за нашими словами, пусть исследуют и исправляют их. Нет стыда в том, когда нас другие исправляют; напротив, стыдно удалять от себя тех, кто исправляет нас, и делать это во вред собственному спасению. Ведь, если ты наденешь платье на изнанку, ты позволяешь и слуге поправить его и не стыдишься того, что он учит тебя, хотя это и очень стыдно; а здесь ты причиняешь вред душе своей и стыдишься, скажи мне, когда другой вразумляет тебя. Ты терпишь раба, который наряжает тебя в одежду и надевает на тебя обувь; а того, кто украшает душу твою, не терпишь? Не крайнее ли это безумие? Пусть будет и раб учителем в этом, пусть будет и дитя, и жена, и друг, и родственник, и сосед. Как зверь, когда его отовсюду гонят, не может убежать, так и тот, кто имеет стольких стражей и стольких порицателей и кого отовсюду поражают, не может не быть осторожен. В первый день это будет для него тяжело, равно и во второй и в третий, а потом будет легче, а после четвертого дня это не будет для него и делом. Сделайте опыт, если не верите. Позаботьтесь, прошу вас. Не маловажен этот грех, не маловажно и исправление от него; напротив, важно и то, и другое, – и зло, и добро. Но дай Бог, чтобы было добро, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Св. Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.