Мустафа лежал, навалившись телом на Ксюшу. Он успокаивающе гладил ладонью ее русые волосы. Девушка опомнилась, уткнулась лицом в широкую волосатую грудь чеченца, по-детски всхлипнула. Не выдержав, громко, по-бабьи, во весь голос заголосила:

– Что ты наделал, что ты наделал, мой миленький? Как мне быть, как мне быть, мой синеглазенький? Бедная, бедная я, кто пожалеет меня, приголубит, если не ты, мой хорошенький? Плохо, ох плохо мне, мой единственный. Расстрелял ты мне сердце, мой ненаглядненький. Мишенька, Мишенька, счастье мое, отзовись, подскажи, душенька, как мне быть?

Мустафа удивленно замер, с трудом переваривая мозгами услышанные слова. Вспомнил о вечерних приготовлениях, о странном поведении девушки в последнее время, сопоставил услышанное и наконец-то понял, что творится с отважной снайпершей.

Случилось дикое, невероятное. «Прекрасная стерва» умудрилась влюбиться через оптический прицел винтовки! Поход бабки парламентером, недельный отпуск, затишье на их участке прояснились в один миг. Почему-то ему стало досадно и больно, чувство сильной обиды ворвалось в сердце. Чеченец резко оттолкнул девушку, зло тряхнул ее за плечи, сквозь зубы язвительно процедил:

– Замолчи, замолчи, стерва. В кошки-мышки играешь? И вашим, и нашим? Так не бывает. Сколько людей убила, так нет, еще любовь подавай. Устрою тебе сладкую жизнь с твоим миленьким.

Он влепил ей звонкую пощечину, грубо оттолкнул в угол ямы. Так и не решив, что делать дальше, отчетливо почувствовал на середине лба холодную сталь своего автомата. Слух прорезал леденящий шепот снайперши:

– Вояка хренов, оружие бросил. Теперь молись своему Аллаху, вымаливай прощение. Угрожать мне вздумал. Застрелю, гад.

Слишком хорошо знал чеченец характер своей «прекрасной стервы». Понял: она не шутит. Страх сковал его ноги, по спине потекла струйка пота. Он судорожно сглотнул слюну, мучительно вспоминая, снял ли с предохранителя оружие. Медленно положил повлажневшую ладонь на голову девушки. Мягко и бережно погладил ее волосы. Другой рукой плавно отвел ствол автомата в направлении противоположной стены. Опустился на корточки, осторожно обняв девушку за талию.

– Не сердись. Попытайся понять меня. Надо уходить, пока русские не надумали повторить артобстрел. Отдай пушку. Утро вечера мудренее. Ксюша, идем спать. Не забывай, что мы боевые друзья, девочка. Я хочу как лучше. И тебе, и мне.

Ночью ей снился сон. Нет войны, буйная майская зелень, солнечная даль, и она с Михаилом плывет на белом теплоходе по синему морю. Он нежно обнимает ее и ласково целует волосы, шею, губы. Слегка, играючи, щекочет мягкой щетиной бороды Ксюшину грудь. Она звонко смеется, берет его за руку, и они в одежде прыгают в голубую гладь воды. Берег совсем рядом, ракушечный пляж и прямоугольный свадебный стол, полный угощений. Мокрые и счастливые, они бредут по мелководью, слушая крики чаек. Он бережно берет ее на руки, зарывается головой в Ксюшины волосы и сушит своим теплым дыханием. Их встречает смеющийся Мустафа с товарищами по блиндажу, русские солдаты, ее крестники. Живые лица жертв оптического прицела снайперской винтовки. Мужчины садятся за стол и десятком молодых глоток кричат: «Горько». Льется шампанское, звенят бокалы, звучат тосты. Она – в сиреневом платье, он – в новой офицерской форме – танцуют вальс. Гости хлопают в ладоши, приветствуя молодоженов. Мустафа дарит ей огромный букет цветов и огромными ручищами обнимает Ксюшу за талию. Вдруг она чувствует мертвую холодность его рук, предсмертный всхлип. В ужасе Ксюша ищет глаза Михаила, и – вместо них! – мертвецкий оскал его лица, сквозные дыры в глазницах, два ряда почерневших зубов зловеще смотрят на девушку. Кругом за столом толпа покойников, возбужденно стучат костяшками суставов и тянутся к ней мерзкими губами за поцелуем. Ксюша кричит, хватается руками за обнявшего ее Мустафу. Чеченец со скрежетом падает к ее ногам, рассыпается в прах, в серую пыль. Захлебываясь в крике, она замечает, как остывает кровь в жилах, падают волосы с головы, с пальцев – ногти, скрючивается кожа. Тело Ксюши деревенеет и молниеносно превращается в сверкающий на солнце скелет. Два скелета, ее и Михаила, держась за руки, падают на прах Мустафы, ломаются, превращаясь в бесформенную груду костей. К ним из-за стола бегут другие скелеты, падают, падают, образуя большую кучу. Над кучей, как флаг, глядя в небо, торчит дуло оптической винтовки, на острие которой висит Ксюшина записная книжка.

В этот момент девушка просыпается, открывает глаза, тревожно ощупывает себя руками с ног до головы. Приподнимается с брезентовой подстилки, садится, прижав колени к подбородку, вспоминая приснившийся сон. Разгадать его она не в силах. Ясно одно – надо торопиться, пока не сошла с ума. А там будь что будет!

Она натянула шерстяное платье, повязала голову старухиным платком, всунула ноги в стоптанные на задниках тапочки и разбудила сладко спящего Мустафу. Проснувшийся чеченец удивленно взглянул на ее маскарад. Ксюша, потупив глаза, пояснила:

– Мне снился дурной сон, Мустафа. Ты и я, все мы покойники. Что-то надо менять, я больше не хочу стрелять. Не отговаривай меня. Я должна сходить к нему, иначе сойду с ума. Помоги мне в одном: держи на мушке. Если догадаются, будут брать в плен – пристрели. Только не тронь его. Он не виноват и в любом случае должен жить. Я в бабкином платье пойду, скажу: мать ее внуков, – думаю, поверят, они доверчивые. Помни, Мустафа, обманешь – на том свете найду, ты меня знаешь. Кроме тебя, у меня ближе человека нет. Он и ты. Мне надо разобраться с ним. Вернусь – там решим, как жить дальше.

Чеченец слушал, укоризненно качал головой, искренне жалея свою «прекрасную стерву». Понимал: отговаривать упрямицу нет смысла. Лучше быть в курсе дела, иначе наворочает дров, как в тот раз. Он молча кивнул ей головой и пробормотал:

– Кошки-мышки, кошки-мышки, ай да кошки-мышки.

Они выбрались из бункера и через час были на передовой позиции. Закусив губу, через прицел она искала его. И он появился. Смело вышел на открытое место и приветственно помахал рукой. От удовольствия видеть Михаила лицо Ксюши покрылось багровым румянцем, в глазах появились озорные искорки. Полюбовавшись избранником, девушка сползла в окоп. Медленно отряхнула платье, повернулась к Мустафе, протянула винтовку:

– Держи. Помни наш уговор. Дай мне доиграть игру, помоги и прости, если что случится.

Она обняла за шею своего верного оруженосца, прижала его голову к своей груди, ласково погладила его лицо. Искренне поцеловала длинным поцелуем в вспотевший от напряжения лоб. Долго смотрела в осунувшееся и загорелое до черноты лицо Мустафы, с грустью прошептала:

– Хороший ты у меня, самый-самый... Давно любишь меня, знаю, любишь, женское сердце не обманешь. Ты молчи, до встречи молчи. Все у нас еще впереди. Я знаю.

Ксюша легко оттолкнула чеченца, схватила с земли флаг, помахала им и сделала первый шаг к позициям федералов. Она приближалась к русским, зная наверняка, что ее засекли наблюдатели и уже доложили наверх, по команде. Последние метры шла смело, понимая, что ее уже не убьют. Ловко спрыгнула в глубокую, узкую траншею, громко крикнула:

– Ведите к командиру, я за парламентера.

Разбитной солдат с повязкой на лбу и снайперской винтовкой в руках плотоядно осмотрел с ног до головы Ксюшу. Восхищенно свистнул, сообщил товарищам:

– Опять баба! Везет же нам. Ты как, старуха, на свидание к командиру или как?

Девушка с издевкой ответила честно:

– К нему, родименький, не к тебе, черноглазенький. Веди, чечены ждать не любят.

– Чечены – хрены, их снайперша ребят стреляет, старуха говорила. Вернешься обратно, встретишь курву, передай – доиграется стерва, вычислю гадину.

– Хорошо.

Ксюша передернула плечами, поразившись словам солдата в свой адрес. Как сквозь сон, услышала его приказ:

– Громов, отведи девушку к командиру, пошевеливайся.

Они шли в глубь позиций федералов. С интересом разглядывала их хозяйство, отвечая рассеянной улыбкой на взгляды обвешанных оружием бойцов. В зеленеющей лощине заметила расчеты минометов, за ними тяжелая артиллерия. За небольшим леском виднелись стволы нескольких ракетных установок. Между боевыми порядками сновали юркие боевые машины пехоты. Заглушая шум их моторов, урчали двигатели тяжелых танков. На оборудованную площадку заходил вертолет, к которому ехала санитарная машина. Шла обыденная полевая жизнь тыла армейского подразделения, основательно обжившего этот участок местности.