Настала, наконецъ, жатва и для царя Бориса. Нежданно, негадано появился живымъ убіенный царевичъ Дмитрій. Добытый злодѣйствами тронъ пошатнулся. Измѣна царю съ каждымъ днемъ выростала повсюду. Всѣ лицемѣрныя благодѣянья народу, всѣ добрыя попеченія о государствѣ и многое доброе его устройство исчезли изъ памяти людей, сохранившихъ только ненависть къ царствующему властителю. 5 апрѣля 1605 г. царь Борись, вставши отъ обѣда, внезапно заболѣлъ и черезъ два часа скончался. Говорили, что самъ себя отравилъ, но можно полагать, что былъ отравленъ угодниками Самозванца, если не умеръ апоплексіей, какъ свидѣтельствуетъ Маржеретъ. Однако, по свидѣтельству Массы, доктора, бывшіе во дворцѣ, тотчасъ узнали, что онъ умеръ отъ яда.

Спустя съ небольшимъ два мѣсяца Самозванецъ уже приближался къ Москвѣ и, стоя съ большимъ войскомъ на Тулѣ, послалъ въ Москву князей Василья Вас. Голицына, помышлявшаго тоже о царскомъ вѣнцѣ, Василья Мосальскаго и другихъ своихъ угодниковъ съ повелѣніемъ низложить, убрать съ дороги, патріарха Іова и истребить Годуновыхъ.

Повелѣніе было исполнено съ большимъ усердіемъ, которымъ особенно отличились упомянутые два князя.

Вдова царя Бориса съ сыномъ, уже вѣнчаннымъ царемъ Ѳедоромъ, и дочерью Ксеніею были безъ милости схвачены во дворцѣ и отвезены на водовозной телѣгѣ на старый Борисовскій дворъ, гдѣ и заперли ихъ подъ стражею. Вслѣдъ затѣмъ, немного времени спустя, туда явились помянутые князья-Голицынъ и Мосальскій-съ двумя помощниками и тремя стрѣльцами, которые и «предаша несчастнаго молодого царя и его мать царицу Марью удавленію», разведя ихъ сначала по разнымъ комнатамъ. Князь Вас. Голицынъ, выйдя послѣ того изъ Борисовскаго двора. возвѣстилъ народу, что царь и царица, его мать, отъ страха опились смертнымъ зеліемъ и померли. Царевна Ксенія была оставлена въ живыхъ и пострижена въ монахини.

Воцарившійся Самозванецъ, осыпая своими милостями первенствующаго боярина Ѳедора Ив. Мстиславскаго, подарилъ ему весь домъ царя Бориса, но, кажется, бояринъ не успѣлъ воспользоваться этимъ даромъ, — такъ событія быстро измѣняли ходъ дѣлъ.

Между тѣмъ, извѣстно, что на Борисовскомъ дворѣ при Самозванцѣ былъ помѣщенъ воевода Сендомирскій, а съ нимъ были помѣщены и Іезуиты, которые здѣсь стали свободно священнодѣйствовать по Римскому обряду.

Когда Самозванецъ былъ убитъ, бунтовавшая въ то время въ Кремлѣ толпа, искавшая повсюду Поляковъ, осадила въ Борисовскомъ дворѣ и пана Сендомирскаго. Ворота этого двора съ улицы были завалены всякою всячиною. «Мы», говоритъ свидѣтель этого обстоятельства, «заперлись изнутри. Насъ было весьма немного, но мы рѣшили при всей малочисленности защищаться. Уже наведены были на насъ пушки, однѣ въ окна, другія въ стѣну; но какъ во дворѣ были каменные подвалы, то безъ великихъ усилій нельзя было одолѣть насъ. Между тѣмъ посыпались камни къ намъ на дворъ и нѣсколько стрѣльцовъ готовились войти къ намъ изъ монастыря (Троицкаго подворья) чрезъ проломы, о коихъ мы ничего не знали, какъ вдругъ прискакали къ воротамъ нашимъ бояре, требуя, чтобы панъ-воевода послалъ кого-нибудь для переговоровъ съ Думными боярами. Осада тѣмъ и окончилась».

Послѣ для охраны пана-воеводы поставлена была около двора стрѣлецкая стража.

На Борисовскій дворъ былъ сведенъ изъ дворца и несчастный царь, какъ называли его въ народѣ, Василій Ив. Шуйскій и съ своею царицею и, дабы не могъ онъ воротиться на царство, тамъ же былъ постриженъ въ монахи и съ царицею.

Въ Смутное время, когда въ 1610 г. велемудрые Московскіе бояре присягнули королевичу Владиславу и отдали Москву во власть Полякамъ, въ Кремлѣ на Цареборисовскомъ дворѣ поселился самъ панъ гетманъ Жолкѣвскій и вмѣстѣ съ нимъ оставленный имъ послѣ своего отъѣзда главнокомандующимъ Польскою силою и градоначальникомъ Москвы панъ Александръ Гонсѣвскій, который по указаніямъ гетмана въ полномъ недовѣріи къ Русскимъ распорядился самымъ предусмотрительнымъ образомъ. Ключи городовые отъ всѣхъ воротъ забралъ къ себѣ, весь нарядъ (артиллерію), пушки со всѣхъ городовыхъ стѣнъ, а также зелье (порохъ), свинецъ, пушечныя ядра и всякіе пушечные запасы собралъ въ Кремль да въ Китай городъ, а иное и на Цареборисовъ дворъ, къ своему жилью. Во всѣхъ городовыхъ воротахъ онъ поставилъ сторожами своихъ Поляковъ, вмѣсто стрѣльцовъ, которыхъ всѣхъ выслалъ совсѣмъ изъ города; рѣшетки у улицъ сломалъ и обывателямъ строго запретилъ носить какое-либо оружіе, даже и плотникамъ съ топорами не велѣлъ ходить и ножи на бедрѣ никому не велѣлъ носить.

Для Поляковъ такія предосторожности были очень необходимы, потому что занявшее городъ и Кремль ихъ войско не было достаточно. Маскѣвичъ пишетъ, что они вступили въ городъ тихо, какъ бы тайкомъ, не желая показать обывателямъ слабыя свои силы.

По свидѣтельству Маскѣвича они вошли въ Кремль 9 октября по новому стилю; по свидѣтельству Польскаго Дневника-27 сентября по старому стилю. Выходитъ разница въ двухъ дняхъ.

Гетманъ Жолкѣвскій жилъ на Цареборисовскомъ дворѣ всего только мѣсяцъ и 6 ноября, по новому стилю, уѣхалъ къ Смоленску для свиданія съ королемъ. Въ Борисовскихъ полатахъ, какъ и при Самозванцѣ, былъ устроенъ костелъ. Происходило служеніе по Римскому обряду, и Латинское пѣніе доносилось от сюда до хоромъ патріарха Ермогена, сердечно негодовавшаго на такое поруганіе Православной вѣры о Христѣ.

Гонсѣвскій прожилъ здѣсь почти до самаго конца Польскаго владычества надъ истерзанною Русью, до конца іюня, то-есть слишкомъ 11/2 года. 27 іюня 1612 г. онъ изъ соперничества съ паномъ Струсемъ, прибывшимъ къ Москвѣ съ новымъ войскомъ, выступилъ изъКремля, а на его мѣсто въ градоначальники всту пилъ этоть панъ Струсь, который, конечно, поселился на той же квартирѣ Гонсѣвскаго, на Цареборисовскомъ дворѣ.

Но новый градоначальникъ, очень желавшій удержать Москву для королевича Владислава, пришелъ только для своего несчастія. Въ это время Нижегородская рать стояла уже въ Ярославлѣ. Отъ нея, какъ отъ благодатнаго солнца, съ великою силою двигалось очищеніе народныхъ умовъ, освѣщалась тьма народной смуты и, несмотря на измѣнные подвига собиравшагося подъ Москвою казачества, засѣвшіе въ Кремлѣ Поляки день ото дня все больше и больше стѣснялись и обездоливались. Въ послѣднее время они претерпѣвали невыносимый, неслыханный голодъ. «Ни въ какихъ лѣтописяхъ, ни въ какихъ исторіяхъ нѣтъ извѣстій», говорить ихъ дневникъ, «чтобы кто-либо, сидящій въ осадѣ, терпѣлъ такой голодъ, чтобы былъ гдѣ-либо такой голодъ, потому что когда насталъ этотъ голодъ и когда не стало травъ, корней, мышей, собакъ, ко шекъ, падали, то осажденные съѣли плѣнныхъ, съѣли умершія тѣла, вырывая ихъ изъ земли; пѣхота сама себя съѣла и ѣла другихъ, ловя людей. Пѣхотный порутчикъ Трусковскій съѣлъ двоихъ своихъ сыновей; одинъ гайдукъ тоже съѣлъ своего сына, другой съѣлъ свою мать; одинъ товарищъ съѣлъ своего слугу; словомъ, отецъ сына, сынъ отца не щадилъ; господинъ не былъ увѣренъ въ слугѣ, слуга въ господинѣ; кто кого могъ, кто былъ здоровѣе другого, тотъ того и ѣлъ. Объ умершемъ родственникѣ или товарищѣ, если кто другой съѣдалъ таковаго, судились какъ о наслѣдствѣ и доказывали, что его съѣсть слѣдовало ближайшему родственнику, а не кому другому. Такое судное дѣло случилось во взводѣ г. Леницкаго, у котораго гайдуки съѣли умершаго гайдука ихъ взвода. Родственникъ покойника, гайдукъ изъ другого десятка, жаловался на это передъ ротмистромъ и доказывалъ, что онъ имѣлъ больше права съѣсть его, какъ родственникъ; а тѣ возражали, что они имѣли на это ближайшее право, потому что онъ былъ съ ними въ одномъ ряду, строю и десяткѣ. Ротмистръ не зналъ, какой сдѣлать приговоръ, и, опасаясь, какъ бы недовольная сторона не съѣла самого судью, бѣжалъ съ судейскаго мѣста. Во время этого страшнаго голода появились разныя болѣзни и такіе страшные случаи смерти, что нельзя было смотрѣть безъ плачу и ужасу на умирающаго человѣка. Я много насмотрѣлся на такихъ. Иной пожиралъ землю подъ собою, грызъ свои руки, ноги, свое тѣло и что всего хуже, — желалъ умереть поскорѣе и не могъ, — грызъ камень или кирпичъ, умоляя Бога превратить въ хлѣбъ, но не могъ откусить. Вздохи: ахъ, ахъ, слышны были по всей крѣпости, а внѣ крѣпости-плѣнъ, смерть. Тяжкая это была осада, тяжкое терпѣніе!»