"Сан-Хозеф" и "Сан-Николас" были последними из взятых англичанами кораблей. "Сантиссима-Тринидад", хотя и потерял фок - и бизань-мачты, однако продолжал еще сражаться. В это время девять испанских кораблей, не бывших в деле, поднявшись к ветру длинным галсом, обнаружили намерение выручить своего адмирала. Эта демонстрация спасла Кордову, потому что английский адмирал принужден был отозвать свои корабли.
Однако испанская эскадра все еще была в величайшем беспорядке, и если бы сэр Джон Джервис решился тогда же преследовать эти рассеянные корабли, с их сконфуженными экипажами, и напасть на них в ту же ночь, то вероятно, весь ужас и вся суматоха подобного сражения обратились бы в пользу меньшей числом, но лучше обученной эскадры. Но Джервис боялся утратить важные результаты своей победы в частных сшибках. Испанские корабли гораздо лучше ходили, нежели английские{20}; к тому же 6 трехдечных, бывших в эскадре Джервиса и составлявших, так сказать, оплот ее, должны были при общей погоне остаться позади. Основываясь на этом, он решился не тревожить более неприятеля. Чтобы броситься с такой неоглядной смелостью в погоню за 21 кораблем, из коих большая часть еще не сражалась, нужно было быть Нельсоном. Сэр Джон Джервис не был ни столь велик, ни столь дерзок. Кроме того, если такая осмотрительность и могла бы показаться трусостью после Абукира, то в эту эпоху она казалась еще слишком естественной, слишком сходной с утвердившимися уже правилами и обычаями, чтобы омрачить блеск такой блистательной победы.
Испанский флот, не тревожимый в своем бегстве, укрылся в Кадикс и в Альджесирас, а английская эскадра с 4 взятыми кораблями, исправив повреждения в Лагосе, возвратилась в Лиссабон.
Нельсон нашел, наконец, в этот день достойный случай отличиться, и общее мнение единогласно приписало его смелому маневру взятие 4 неприятельских кораблей.
"Вам, - писал ему Коллингвуд на другой день после сражения, - вам и "Куллодену" принадлежит честь дня. Позвольте мне вас с этим поздравить, мой дорогой и добрый друг, и сказать вам, что среди радости, которую я ощущаю после такой блистательной победы, после того, как я еще раз видел моего любезного коммодора в первых рядах между сражавшимися за славу и за выгоды нашего отечества, среди этой радости есть одна мысль, которая еще более ее увеличивает - мысль, что я мог вчера быть вам полезным и вовремя подать помощь вашему кораблю".
И точно, то был прекрасный и счастливый момент для Коллингвуда, момент, когда он прикрыл собой своего соратника и друга; он вправе был на другой день об этом вспоминать. Щегольская точность его маневра, быстрота соображения и верность глазомера, дозволившие ему в один момент найти возможность выполнить подобное движение, великодушное движение сердца, по внушению которого он действовал, - все это было достойно неустрашимого офицера, которому суждено было пережить Нельсона и утешить Англию в его потере. Благородна была привязанность, соединявшая этих двух людей! Основанная на взаимном уважении, родившемся еще в самом начале их карьеры, она прошла, не ослабевая, сквозь многие годы и сквозь трудные испытания, до самого дня Трафальгара, когда Франция узнала, что значат и что могут сделать сердечное согласие начальников и их взаимное, искреннее содействие.
Впрочем, Нельсон не ждал письма Коллингвуда, чтобы признать его дружескую услугу. "Друг в беде есть истинный друг, - писал он ему, как только кораблям позволили иметь между собой сообщение, - и ваши славные вчерашние подвиги вполне мне это доказали. Вы избавили "Каптен" от многих потерь; примите за это всю мою благодарность. Мы увидимся в Лагосе, но я не хотел долее ждать, чтобы выразить вам все, чем я обязан вашей помощи в таком положении, которое могло сделаться критическим".
Все в этот день содействовало славе Нельсона. Когда он явился на "Виктори", сэр Джон Джервис обнял его и отказался принять шпагу испанского контр-адмирала, бывшего на корабле "Сан-Хозеф". "Оставьте ее у себя, сказал он ему, - по всей справедливости она принадлежит тому, кто получил ее от своего пленника".
Некоторые завистники пытались, правда, уменьшить цену подвигов Нельсона, заметив, что он уклонился от того плана атаки, который был предписан адмиралом. Это обстоятельство могло иметь некоторое влияние на мнение такого строгого начальника, каков был сэр Джон Джервис, и капитан Кальдер взялся было обратить на это его внимание. "Я очень хорошо это видел, Кальдер, - сказал адмирал, - но если вам случится когда-нибудь сделать подобный проступок, будьте уверены, что я и вам прощу".
Известие об этой победе возбудило в Англии всеобщий восторг, хотя она и не может стоять в одном ряду с теми, какие одерживали над флотами Франции лорд Родней, лорд Гау и Нельсон. В это время испанцы уже не были грозными неприятелями, и правительство их было так же несправедливо к несчастным офицерам, которых оно само подвергло необходимости неравной борьбы{21}, как английское, которое было благодарно победителям. Сэр Джон Джервис был пожалован пэром Англии, и награжден титулами барона Мфорд и графа Сент-Вицент, с ежегодным пенсионом в 3000 фунтов стерлингов. Дон Хозеф Де Кордова, несмотря на геройское сопротивление "Сантиссима-Тринидад", был отставлен и объявлен неспособным к службе. Вице - адмирал, второй за ним начальник, и шестеро капитанов испытали ту же участь.
XII. Возмущение английских эскадр
Много Англия одержала побед блистательнее Сан-Винцентской, но ни одна из них не была ей более нужна и более своевременна. В то время, когда ей угрожали нашествием, когда она готовилась видеть Австрию (единственную из континентальных держав, сопротивлявшуюся Франции) подавленной в Италии и на берегах Рейна, - покинутая большей частью своих союзников, Англия без этого неожиданного успеха согласилась бы, может быть, на самый тяжкий и унизительный для нее мир. Уже банк приостановил свои платежи и публичные фонды упали ниже, чем в самые тяжкие дни американской войны. Общее мнение решительно восставало против продолжения военных действий; парламент уже расположен был отказать министерству в требуемых денежных пособиях, и гений Питта с трудом поддерживал Кабинет, потрясенный столькими затруднениями и опасностями.
Победа, одержанная над испанским флотом, восстановила дух народа и дала правительству нужные силы, чтобы противостоять надвигающемуся кризису. Только Англии предстояли еще более опасные испытания, готовившие новое торжество адмиралу Джервису.
Действительно, в конце февраля 1797 г., в то самое время, как на водах Сан - Винцента рушился план морской коалиции, долженствовавшей соединить эскадры Текселя и Картагены, и Англия вновь видела себя прикрытой своими подвижными укреплениями, охранявшими ее беззащитный берег с самого царствования Елизаветы, - в то время в Ламаншской эскадре обнаружились первые признаки возмущения, во сто раз опаснейшего, нежели присутствие неприятельской эскадры в устье Темзы. Лорд Гау, начальствовавший тогда над морскими силами Англии в Канале, получил несколько безымянных писем, содержавших самые жаркие воззвания в пользу экипажей судов. Но вместо того, чтобы обратить на эти просьбы должное внимание, лорд Гау удовольствовался уверениями нескольких капитанов в спокойном расположении умов их экипажей и счел, что совершенное молчание будет лучшим ответом на эти жалобы. 30 марта эскадра, крейсеровавшая перед Брестом под начальством лорда Бридпорта стала на якорь на Спитгедском рейде, и потом, 15 апреля, когда эта эскадра получила приказание сняться с якоря, чтобы снова идти в крейсерство, экипаж корабля "Ройяль-Дордж", где адмирал имел свой флаг, вместо того, чтобы идти в палубы на шпили, вскочил на ванты, и троекратное возмутительное "ура" в ту же минуту прогремело по всей эскадре. Тайна заговора была так хорошо сохранена, ослепление начальников было так велико, что до этой минуты никто и не подозревал намерений недовольных. Напрасно пытались призвать заблудших к их долгу: просьбы и увещевания были бесполезны. Те из офицеров, которые были виновны в каких - нибудь притеснениях, были отосланы на берег; прочие же могли оставаться на судах, не подвергаясь дурному обращению. Возмущение быстро распространилось на все английские эскадры, находившиеся в это время в портах Великобритании и Ирландии, и английское правительство было поставлено в самое затруднительное положение. Даже эскадра адмирала Дункана, блокировавшая голландские берега, несмотря на то, что адмирал Дункан пользовался особенной привязанностью экипажей, взбунтовалась и оставила своего начальника одного в виду неприятельского берега. В этих затруднительных обстоятельствах английское правительство обратилось к начальнику русской эскадры, находившейся в то время в английских портах, вице-адмиралу Макарову, который со своей эскадрой занял пост адмирала Дункана при блокаде Текселя.