Там Лиличку и не видел никто: утром бумажки заполнит и почти целый день в вагончике сидит, в тепле книжечку читает.

Однако же на третий день совхозный бригадир, сорокалетний Николай, монтировкой студенту Гарику руку сломал. В драке. Из-за Лилички… Гарика в город отправили, в больницу. Директор совхоза, своего бригадира защищая, пригрозил договор с институтом разорвать и выгнать всех к чёртовой матери без аванса!.. Парни притихли. Лиличку сослали на кухню.

От картошки у Лилички трёхсантиметровый шарик оставался, задумавшись в суп пачку соли высыпала, оставив бригаду без первого. Девочки поорали и поставили овощи резать. Через полчаса Лиличка пальчик порезала и, увидев рубиновую капельку, в обморок хлопнулась.

Но в остальном целую неделю всё было спокойно и весело.

Вечером девочки спать ложились в футболках, кое-как умывшись и с ковшичком в туалет сбегав. Лиличка же надевала на ночь кружевную ночную рубашечку, перед этим, как могла, помывшись над тазиком. В небольшой комнатке, где поселили четырёх девочек из Лилиной группы, было только одно окно. И когда последнее солнышко в него заглядывало, девочки аж привставали на своих лежачках, восхищённо-завистливо любуясь Лиличкиными омовениями. Прекрасное Лиличкино тело против жёлтенького окна розово светилось, в лёгких пушистых кудрях бродили золотые искорки, при повороте головы нефритами мягко вспыхивали глазки, розовыми агатами блестели сосочки, и на прозрачных кончиках длинных пальцев серебряные капельки перемигивались с перламутровыми ноготками.

В конце недели Лилю отправили на ферму за сметаной. Девочки видели, как у последнего дома её татарин Мансур догнал, и они о чём-то долго беседовали. А вечером Мансур пьяный по деревне с ножом бегал, грозясь Лиличку зарезать… Его связали и в старой баньке заперли. Лиличка больше из дому не выходила — боялась.

Грязь, холод, серое небо с тяжёлыми непрерывными облаками, унылая чахлая природа, какой-нибудь зябкий бедный стебелёк на ветру — всё вокруг было пронизано тоской и рождало даже и в юных бесшабашных сердцах острое чувство одиночества, толкало друг к другу, плетя манящие сети, казалось, любви, как будто любви… Некоторые из союзов, впрочем, в дальнейшем упрочились и сохранились надолго и всерьёз, но сейчас, в этот дождливый сентябрьский вечер, пропитанный горькими запахами осени, прелого сена, влажной дороги, картофельной ботвы и дыма, никто вперёд не заглядывал, никто не думал о будущем, а если была рядом тёплая рука, мягкие губы, ласковые глаза — вот уже и счастье. И вечерние танцы-гулянки-посиделки вмиг, враз, быстро творили пары, смех, поцелуи и слёзы.

И Лиличке было грустно и одиноко. И она тосковала. Но тосковала Лиличка лишь по домашнему уюту, по маме-папе, по голубой ванной комнате и душистой пене. Сердечко её, наверное, так же, как и всё в ней, особенно, необычно красивое было заперто в прекрасный серебряный сундучок, и в нём ровно, колокольчиком позванивало, не зная ни горя, ни радости; надёжно, размеренно и покойно. Прозрачные зелёные глаза смотрели на всех одинаково ласково, для всех одинаково сияла улыбка, а если и приходилось Лиличке обидеться и заплакать, то и обида относилась ко всем в одинаковой мере, на всех поровну, на мир, на холод, на ветер, никогда никого не выделяя, не пробуждая ни любви, ни страсти, ни ненависти.

«Кухонным мужиком» — воды наносить, помои вылить — был к девочкам приставлен маленький тщедушный армянин Микаэл. Микаэл, принося вёдра с водой, подолгу возле лавки сопел, кружки-ковшики поправляя, сам же всё на Лиличку таращился. И однажды вечером, в окошко постучав, вызвал её на крылечко. Под огромными лучистыми звёздами, сиявшими, как и Лиличкины глазки, Микаэл смущённо сунул Лиличке в руки букетик полевых цветов и в любви признался… Лиля сверху вниз изумлённо на Микаэла смотрела, ничего не понимая, а когда тот полез обниматься, не сдержавшись, звонко засмеялась и в дом убежала.

Ночью Микаэл перерезал себе вены. Но сосед его Паша вовремя проснулся, и дураку этому руки перевязали. Микаэл плакал, по-армянски невнятно вскрикивал, и бил себя в грудь маленьким девичьим кулачком… Побежали за Игорем. Тот Лиличку сонную растолкал, быстро её вещи собрали и вместе с Микаэлом на тракторе в город отправили. Лиля дрожала, забившись в угол прицепа, и тихонько плакала, поглядывая в окошко кабины, где маленький несчастный Микаэл всё на неё оборачивался и тоже плакал, слёз не утирая, и по-армянски что-то шептал.

Больше за всё время учёбы в институте Лиличку в колхоз не брали.

После четвёртого курса летом девочка из группы Наташа пригласила Лиличку в деревню к бабушке — отдохнуть на недельку. Сначала на катере плыли, потом до деревни пять километров пешком. Солнце, жара, простор полей. Придорожный бурьян, густой репейник, птица из бурьяна внезапно вспорхнёт, змея на солнышке греется. От дикости природы Лиличке даже страшно становится. Наташа в футболке, в тянучках и кедах. Лиличка в лёгком сарафане, босоножки на каблуках. Все плечики обгорели, ножки по каменистому просёлку натёрла. У Наташи свой рюкзак за плечами и в руках Лиличкин чемодан с нарядами: Лиличке нести тяжело.

Вечером к Наташиной подружке пошли, к Вале. Валя у дома встречает: в замызганном спортивном костюме, щёки красные, нос картошкой, пегая растрёпанная коса. Лиля к разговору не прислушивается, босоножкой камешки катает. Пошли в дом. Лиля сырые гусиные кучки обходит, носик морщит. В доме не убрано, скотиной пахнет, потолки низкие, темно. За занавеской чуланчик. На железной кровати (подушка от грязи серая) Валин брат Виктор. Двадцать лет. В детстве в речку головой нырнул, позвоночник сломал. Вот уже десять лет парализованный, ноги совсем не шевелятся. В чулане душно, мочой пахнет. Лиличка Наташу за рукав тянет — пойдём скорей, отдохнуть с дороги…

Два дня «красоты» обозревали: речка грязная, со скотного двора запах невыносимый, с дороги пыль столбом. Наташа бабушкину козу гладит, обнимает, Лиличка отворачивается и носик зажимает. По малину пошли — все ручки ободрала, слепни ножки покусали. Наташа каждый день просит пойти с ней Виктора навестить — он же всё один лежит, ему скучно, а Лиличке это так тяжело — просто казнь какая-то. И Лиличка каждый день тайком плачет: везде мухи, в горенке спать холодно, матрас шишковатый сеном набит, из подушки колючие перья лезут, ночью комары, на завтрак картошка с салом, туалет во дворе, ванны вообще нет (!), и все вокруг матерятся.

Четыре дня Лиличка мучилась, на пятый Наташа чемодан до катера поднесла, и Лиличка одна уехала.

А через неделю от Виктора письмо пришло. Потом ещё. Виктор писал каждую неделю. Нескладные, жалкие письма, с ошибками, со стихами:

Лиля дорогая!

Ты моя мечта!

Красивая такая,

Как с небес звезда.

Скоро я поправлюсь,

Буду я ходить

И к тебе приеду,

Чтоб с тобою быть.

Два письма Лиля прочла и плечиками пожала. Остальные, не распечатывая, двумя пальчиками брала и в мусорную корзину выбрасывала.

После института Лиличку распределили в какую-то Тмутаракань, на химический завод. Папа побегал, поколотился и устроил в свою лабораторию — пробирки мыть. Через месяц Лиля все пробирочки побила, пальчик розовый порезала и перевели в другой отдел — бумажки писать. Лиличкин стол у окошка. Она цветочки польёт, за стол сядет, ладошкой нежную щёчку подопрёт и на небо, на облака, на верхушки шелестящих лип любуется. Не то спит, не то — мечтает. Какой документ ни заполнит — всё с ошибками: то слово пропустит, то циферки перепутает. Начальник вызовет — ругаться; Лиличка оленью шейку нагнёт, тонкими пальчиками золотую прядку плетёт, нежно и смущённо улыбается. Полюбуется начальник и рукой махнёт: «Идите, Лиличка, я сам сделаю.»

А в середине сентября Валя приехала. Всё в том же спортивном костюме, только косу остригла — под мальчика. Лиля испугалась — вдруг ночевать останется. Разговаривать-то особо не о чем. Но Валя и в квартиру заходить не стала.

— Ты не боись, я на три дня на соревнования приехала. Нас в гостинице поселили. Пойдём, на лавочке посидим, поболтаем.