Итак: мальчик-калека Ромка одинок. Он, мечтая о друге и спутнике, посылает бумажный самолетик с рисунком — "вечернее небо, оранжевое солнце на горизонте, и дорога, по которой идут двое мальчишек" (идут, заметьте, на закат…). Самолетик, как выясняется, залетает в некие Безлюдные Пространства, после чего к Ромке приходит Сережка — странный парнишка, учившийся в магической школе, умеющий ходить в "иные" пространства, запросто пешком гулять по облакам, а также превращаться в самолет, но настойчиво и даже навязчиво повторяющий при всяком удобном случае: "Я просто Сережка Сидоров, безо всяких талантов, обыкновенный мальчишка…"
Обыкновенный-то обыкновенный, но, по его же словам, он придуман Ромкой (и в то же время реален); он учит Ромку всему, что умеет сам; он, главное, исцеляет Ромку (помните, как исцелился Сухарик Львиное Сердце в повести А.Линдгрен?). Причем для исцеления необходимо пройти ситуацию смерти (вернее, приближения к ней). Такое "исцеление смертью" происходит дважды, во "второй", а затем в "подлинной" реальности.
И тут мы подходим к вопросу о средствах перехода за черту жизни. Одно из них известно человечеству со времен Харона [Это началось у ВПК еще с "Летчика для особых поручений" — помните, Зеленый Билет покупался за "все деньги, что есть в карманах" — в данном случае… три копейки. — Я.С., В.С.]: монетка. В данном случае это особая, ритуальная, магическая монетка, с девизом (см. выше) — "Через границу шагай смело…" На аверсе — номинал, десять "колосков", а на реверсе — мальчишеский профиль. И это не просто профиль: это — лик Первого Хранителя, Юхана-Трубача, погибшего в незапамятные времена — но в то же время это мальчик Юкки, который ходит по всем временам и пространствам, открывая Дорогу (да-да, ту, по которой можно попасть в… иной мир) сотням мальчишек, подобно своеобразному детскому Харону. И идет Юкки навстречу своей героической гибели, о которой, безусловно, прекрасно знает, ведь он — крупнейший знаток путей Кристалла…
…Прочие средства отличаются от талисмана-монетки тем, что они — это действительно транспортные средства: корабли, самолеты и прочее. Из кораблей первым был пароход-вездеход из "Летчика для особых поручений" (таким летчиком-перевозчиком становятся и Сережка, и, затем — Ромка). Но самолет — более часто встречающийся камуфляж античной ладьи. (Вспомним, кстати, самолетик лоцмана Сашки из "Я иду встречать брата", летающий Нил Березкин из "Синего города…") Промежуточное средство — летающий (!) клипер "Кречет".
Есть также поезд: тот самый, всеми любимый до станции Мост, туристский тихоходик "Пилигрим", поезд до Реттерхальма, вагон-"курятник"…
Наконец, ладья, как она есть, встречается дважды: на лодке везут обоих мальчиков из "Детей Синего Фламинго" на остров Двид, и Черный Виндсерфер готовится везти писателя Решилова уж совсем буквально на тот свет. Но этот эпизод надо дать документально, — а вы читайте и понимайте… и извините за длинную цитату, иначе нельзя.
"В комнате я достал из портфеля холщовую сумку с лямкой через плечо, уложил в нее несколько книг, которые возил с собой. В том числе и "Плутонию". И снова вышел из дома. [Не какую-то книгу, а книгу о подземном мире, мире Плутона — Я.С., В.С.]
…Когда куранты пробили половину двенадцатого, я оказался на том месте, где днем распрощался с Сашкой. У широкого гранитного парапета. Здесь огни светились редко, было безлюдно и тихо, только из "Объятий осьминога" доносилась песенка:
"Ну и уйдет. Пора…"
Я пошел сперва по набережной, а потом уверенно свернул в неосвещенный переулок. Он полого спускался к воде, пахло сырым песком и водорослями. Я знал, что справа яхт-клуб, слева судоремонтные мастерские. Остались позади последние неяркие окошки, потянулись по сторонам теплые каменные заборы. Сильно трещали ночные кузнечики. [Кузнечик имеет для ВПК особое значение. Кузнечики трещат в последней фразе "Заставы…" — в рае Ежики; желтые монстры-кузнечики играют важную роль (в том числе роль перевозчиков) в "Дырчатой Луне" — Я.С., В.С.] От этого треска, темноты, горьковатого запаха мелких береговых ромашек плавно закружило голову. Но не болезненно, не тревожно. И я знал, что успею.
Впереди не светилось уже ни искорки, но я помнил дорогу. Мало того, я даже видел в темноте. Я вышел на кремнистую, с редкими травинками, площадку. Справа дышал теплой влагой простор бухты, слева стоял похожий на склад сарай. Но мне было известно, что это не склад и не сарай, а магазин старых книг.
Не светилось ни единой щели, но я решительно постучал в дощатую дверь. И ждал недолго. Раздались шаги, дверь отошла. Встал на пороге человек со свечкой. Огонек освещал шкиперскую бородку и морщинистый лоб над впадинами глаз. [Да-да… впадины… а о свечах — чуть ниже… — Я.С., В.С.]
— Капитан, — сказал я, — времени у меня мало. Я хочу оставить вам несколько книг. Подарить… — И протянул сумку. [Плата за проезд — Я.С., В.С.]
— Хорошо, — без удивления отозвался хозяин. И сумку взял.
— Только одну, "Плутонию", отдайте мальчику. Он обязательно забежит к вам, я уверен. Его зовут Сашка…
— Я знаю, — сказал хозяин лавки. Он все ниже опускал свечу, и лица его я уже не видел.
— Ну… вот и все. А говорить ему ничего не надо.
— Я понял, Игорь Петрович, — совсем негромко произнес хозяин. Я все сделаю, не волнуйтесь. Прощайте… — И дунул на свечу.
Я стал спускаться по деревянной, широкой, как терраса, лестнице и чувствовал, что хозяин смотрит вслед. Это тихо радовало меня. Хорошо, когда в такие минуты кто-то смотрит вслед…
Ни на берегу, ни на воде не было ни единого огонька. Возможно, центр города скрылся за мысом, но все же не может бухта быть без сигналов. А тут — ни маяка, ни мачтовых фонариков… Но это не удивило меня. Я знал, что ТАК И ДОЛЖНО БЫТЬ. Словно когда-то уже было такое. [И ведь было. — Я.С., В.С.]
Сплошная теплая чернота лежала над землей и над морем. В ней дул мягкий ветер. И я ощущал, видел внутренним зрением, как в этом ласковом, нестрашном мраке скользят недалеко от берега бесшумные паруса виндсерферов, а чуть подальше развернул марсели и брамсели и ходит короткими галсами учебный бриг. Бег огней, без слышимых команд… [Флот капитана Харона. — Я.С., В.С.]
И еще я знал, что у причала, на который сейчас приду, качается виндсерфер с черным неразличимым парусом.
Как правило, мачта и парус виндсерфера лежат на доске, пока владелец не встанет на верткую палубу и не поднимет парусину за гибкий гик-уишбон. Но у этого, моего виндсерфера мачта уже стоит — как на яхте. И палуба лишь слегка заколеблется, когда я ступлю на нее. Потому что это МОЙ виндсерфер, он ждет меня всю жизнь.
Я возьмусь за пластиковую дугу, подтяну лавсановое черное крыло паруса, ветер мягко выгнет его, а я откинусь назад, чтобы уравновесить упругую силу. Узкий корпус оторвется от причала и заскользит, срезая круглым носом гребешки, которые чуть светятся во мраке. Теплые брызги ударят по рукам и по лицу. И скоро в мягкой, обнимающей меня тьме волны эти станут сильнее, доска побежит со склона на склон, и я, никогда не ходивший на виндсерфере, инстинктом угадаю секрет управления и сольюсь в этом движении с черным ласковым ветром и плавными ритмами волн… Я засмеюсь, когда вставшие навстречу всплески слизнут с меня лишнюю одежду, сделают меня маленьким, ловким, гибким. И обнимут меня, десятилетнего, закружат и укроют в усыпляющей, нестрашной, никому недоступной мгле…
А что будет потом?
Если что-то и будет вообще, то, пожалуй, лишь это: доска приткнется когда-нибудь к берегу, а вдали засветится закатная полоса. Я выскочу на траву и, торопясь, побегу по заросшему склону вверх. Чертополох будет хватать меня за мокрые ноги, но я, запыхавшись, выбегу на бугор. И увижу, как слева темнеет похожая на замок водонапорная башня, как светится в закатном отблеске старая Спасская церковь — памятник старины и гордость нашего городка — и как горят огоньки в окнах знакомого двухэтажного дома. И в мамином окошке горит свет… Ох и загулялся я!.. Ну и правильно, если влетит! Главное, что я уже почти дома. Подожди еще минутку, я бегу, вот он я!.. [Возвращение к родителям — тоже символ смерти, так и девочку Ромка-самолет везет к ним… — Я.С., В.С.]