Прежде чем выехать на главную улицу, которая по-юзовски называлась Первой линией, всадник придержал коня, поправил увядающие тюльпаны на шапке и, приняв важную осанку, поехал дальше.

На Первой линии тротуары были выстланы квадратными каменными плитами, которые лопнули и горбатились. Улица лежала седловиной и дальним концом упиралась в завод. Но не дымили закопченные трубы. Завод не работал, и все вокруг было запущено, грязно. Только белые акации в весеннем цвету украшали городок. От пряного аромата сладко кружилась голова.

Лошадь цокала копытами по булыжной мостовой, а буденновец пытливо вглядывался в лица прохожих, останавливал коня и спрашивал:

- А как тут, будьте добры, проехать на улицу Нахаловку?

Ему объясняли. С серьезным видом он кивал головой:

- Благодарствую.

И ехал дальше, усмехаясь про себя: уж кто-кто, а он с завязанными глазами найдет родную Нахаловку, только завернуть за угол и ехать вниз, к речке Кальмиус. Но всадник не спешил, наслаждался видом города своего детства...

Против Сенного базара, вдоль тротуара, расселись торговки семечками. Под развесистой акацией сидела девочка в длинном, до пят, цветастом платье. Перед ней на табуретке были разложены самодельные сладости - петушки на палочках. Мухи осаждали товар и саму торговку, донимали лохматую собаку, дремавшую тут же. Собака клацала зубами, ловя мух, а девочка о чем-то задумалась, глядя на свои дешевые угощения.

Буденновец остановил коня и, не отрываясь, смотрел на маленькую торговку, потом усмехнулся и спросил:

- Почем петушки с мухами?

- Пятьсот тыщ... - машинально ответила она, и лишь тогда до нее дошел оскорбительный смысл вопроса.

Она сердито вскинула на всадника большие черные глаза, чтобы отбрить нахала, но вместо этого замерла с открытым ртом.

Всадник сидел подбоченясь, играя серебряной шпорой и выставив наперед устрашающую кобуру маузера.

Девочка вскочила, опрокинула табуретку с петушками и бросилась наутек. Лохматая собака, не поняв, что случилось, тоже подхватилась, гавкнула на ходу и помчалась за хозяйкой.

- Тонька! Чего ты спуталась? Это я!

Девочка бежала, путаясь в длинной юбке, падала и снова поднималась.

- Малахольная... - растерянно произнес всадник, пришпорил коня и поехал следом.

На углу окраинной улочки он остановил коня и молча глядел на корявые глиняные хатки, на тесные дворики, заросшие лебедой, и глаза его влажнели от непрошеных слез. Вон как сгорбилась от старости родная землянка, накренился, ушел в землю ветхий сарай. На улице ни души. Чья-то курица копалась у забора, разгребая жужелицу, и, как прежде, цвела белоснежными гроздьями старая акация...

Но вот со двора рыжего Илюхи показалась стая встревоженных ребят. Они таращили глаза на незнакомого всадника и готовы были броситься врассыпную при первом знаке опасности.

Левой рукой Илюха поддерживал спадающие штаны, а правой ухватился за скобу калитки; его не обманешь: миг - и спрячется во дворе.

- Здорово, Илюха! - приветствовал его гость и помахал рукой.

Рыжий молчал, глядя исподлобья, потом сказал:

- Я с покойником не разговариваю.

- Чудак... Гляди, я живой.

- Сатана кем угодно может прикинуться.

Всадник рассмеялся, подбоченяеь, даже лошадь замотала головой, будто и ей сделалось смешно.

- Неужели не узнаешь, Илюха? Я Ленька Устинов, твой сосед.

Рыжий ответил угрюмо:

- Может, сосед, а может, его душа на коне... Твоя могила в степу, поезжай, посмотри.

- Меня убить нелегко, - отозвался приезжий. - Я заговоренный: меня ни пуля, ни сабля не берет. Не веришь? Пойди пощупай.

Ребятишки, смелея, вылезали отовсюду, со страхом и любопытством прислушивались к разговору Илюхи с незнакомцем.

Потом появились ребята постарше. Их вела за собой Тонька и на ходу клялась:

- Чтоб мне провалиться! Своими глазами видела: ...левольверт спереди, а на голове тюльпаны. И сам смеется...

- Сейчас разберемся, - говорил мальчишка-инвалид, бойко переставляя колченогий костыль.

- Икону возьмите, - посоветовал Илюха, - сатана иконы боится.

- Мой костыль лучше всякой иконы, - отвечал Уча, приближаясь к всаднику. - А ну, говори, кто такой?

Буденновец с улыбкой смотрел на подходившего гречонка Учу. Неужели и он не узнает?

- Постойте... Да это же Ленька. - Уча обернулся к своим и воскликнул: - Пацаны, это Ленька!.. Здорово, нечистая сила! Откуда ты взялся?

- С неба, - пошутил Ленька и, наклонившись с лошади, пожал руку товарищу.

Тонька глядела издали и не верила. Неужели на самом деле это Ленька Устинов - белобрысый мальчишки, что когда-то хотел украсть ее, отнести в мешке на берег речки Кальмиус, там обвенчаться и жить в шалаше?

Тонька сделала два неуверенных шага и, все еще сомневаясь, спросила:

- Леня, неужели ты?

- Я.

- Тебя же убили.

- Как видишь, живой, - весело сказал Ленька, потом задумался и добавил с грустью: - Это Вася наш; убитый. Нема его больше на свете... - И Ленька потянул с головы буденовку.

Ребята тоже обнажили головы.

- Скажите, хлопцы, - спросил Ленька, - чи живы Анасим Иванович и тетя Матрена?

Мальчишки загалдели, а Уча ответил за всех:

- Анисима Ивановича замучили беляки: привязали веревкой до брички и волокли по улице. Тетя Матрена кое-как пережила зиму, а потом заперла хату и уехала в Мариуполь: кто-то сказал ей, что видели Анисима Ивановича в тюрьме. Уже месяц, как ее нема, землянка пустая стоит.

Подошел брат Тоньки Абдулка и спросил:

- Леня, а меня не узнаешь?

- Узнаю, Здорово, Абдулка.

- А нам сказали, что ты вместе с Васькой погиб и что ваша могилка в степу за Кальмиусом. Мы за ней смотрам, обкапываем, цветы посадили...

Ленька тронул коня, и толпа ребятишек устремилась за ним. Самые маленькие, забегая вперед, кричали под яростный лай собак:

- Выходите! Ленька с того света вернулся!

Возле землянки с крохотным оконцем буденновец остановил коня, спрыгнул на землю и, придерживая увесистый маузер, как придерживают кавалеристы шашку, вошел в тесный дворик. Ребята с улицы прильнули к щелям, смотрели, что будет дальше.

Совсем вросла в землю саманная хибарка, та, что приютила когда-то Леньку. Его отца белые сожгли в коксовой печи, мать зарубили. Остался он один-одинешенек, и тогда взял его к себе Анисим Иванович - Васькин отец. Стали они с Васькой жить вместе, как два брата: спали на одном пиджаке, другим укрывались...

С болью и нежностью оглядывал Ленька знакомый дворик: когда-то вот здесь они играли с Васькой в патроны... Покосилась от старости печная труба. Ленька открыл дверь землянки, и на него пахнуло сыростью и «пустотой.

Когда Ленька снова вышел за калитку, ребята с сочувствием глядели на него. Абдулка и Уча услужливо держали под уздцы лошадь. Тонька гладила бархатистую теплую морду коня. Буланый перебирал губами и нюхал ее ладонь - искал хлеб. Ленька взял поводья и сел на коня. Ребята почтительно отошли в сторонку.

- Поехали, Валетка, - сказал он и погладил ладонью шею лошади. - Трогай вперед, поглядим, где там наша могилка.

Ехал не спеша, чтобы ребята не отставали. Разговор не прерывался, перескакивая с одного на другое.

- Лень, твоего коня Валеткой зовут?

- Это я назвал в честь Васькиной лошади. Помните, были у него Валетка и Стрепет, что сгорели под землей?

- Выходит, как будто Валетка живой остался.

- Живой, - с гордостью проговорил Ленька и снова ласково, потрепал коня по лоснящейся шее.

- Значит, ты в кавалерии служишь?

- В Первой Конной... Только пока я в лазарете лежал, моя армия ушла на Западный фронт...

- В лазарете лежал? Ранетый? - с испугом спросила Тонька.

- Так точно, ваша благородия, - пошутил буденновец, глядя на нее с коня, как с неба.

- Кто ж тебя ранил?

Улыбка сошла с лица Леньки.

- На войне разве знаешь, кто тебя ранит?.. Только на этот раз ты права, Тоня, есть человек виноватый.