Сигарета в пальцах дрогнула. Это мне? Я – мужчина?

– Сюда, – внезапно охрипнув, я шагнул в коридор, открыл дверь и придерживал, пока девушка входила. Силенок-то у меня побольше будет.

– Спасибо, – она смутилась, опустила взгляд. Влажный блеск глаз, бесцветные ресницы, бледная кожа. Фея.

Я глядел вслед, сигарета тлела, обжигая пальцы; к потолку в желтоватых разводах вилась струйка дыма. Наконец, очнувшись, отпустил дверь. Выбросил окурок в жестяную банку из-под кофе, стоящую возле перил. Рука дрожала, и пепел упал на кафельную, невнятно-бурого цвета плитку. В обе стороны тянулся коридор: выкрашенные унылым казенным колером стены – то ли оливковый, то ли грязно-зеленый, на полу не хватает квадратов линолеума.

В комнате, за дверью с табличкой "Кокина, ведущий специалист" журчал голос Татьяны Матвеевны. Полностью не разобрать, но из отдельных слов ясно – речь обо мне. "Талантливый мальчик… есть опыт… да вы поговорите… курит на площадке" – прозвучало в довершение. Скрипнул отодвигаемый стул, к двери зацокали каблучки. Я напрягся.

Девушка вышла; мы встретилась взглядами, и я первый отвел глаза. Она осмотрелась.

– Мальчик? – пробормотала удивленно. – Вы мальчика не…

Сердце бухало паровым молотом – а кто его видел, тот молот? Я до боли сжал кулаки. Девушку нельзя было назвать красивой, даже симпатичной: слишком острый носик, маленький подбородок и тонкие губы, чуть подкрашенные розовой помадой. Розовый ей совершенно не к лицу, подумал я. Чересчур блекло.

Девушка смотрела снизу вверх – беспомощно, по-детски. И ее хрупкость… воздушность… Мне всегда нравились феи.

– Это я, – выдавил, еле ворочая языком. Румянец прилил к щекам, лоб и шея пылали.

– Шутите? – она засмеялась. – Вы такой взрослый, мужественный…

– Это правда я.

Теперь напряглась она. Окинула с головы до ног цепким взглядом, кивнула, протянув руку:

– Нина.

Пожатие было твердым. Куда девалась милая растерянная фея? Из-под мягкой бархатной маски – саблей из ножен – выступили и тут же спрятались острые углы. Но я-то заметил, улыбнулся краешком губ: первое впечатление обманчиво, это я испытал на себе. Мы похожи, вот почему она мне нравится. Я внимательно смотрел на девушку. Не красавица? Ничего подобного! Еще какая!

Нина улыбнулась в ответ. Невинное дитя: изящная, тоненькая, с лучистыми карими глазами, она вызывала жгучую потребность оградить от беды, помочь, защитить. Подставить надежное мужское плечо. Именно тогда я почувствовал, что действительно вырос.

На самом деле я не был ни большим, ни сильным – наоборот, довольно костлявым, несмотря на дополнительные физзанятия, которые исправно посещал в университете. Мускулы нарастил уже потом.

Просто Нина была первой, кто воспринял меня нормальным взрослым человеком. Мужчиной.

– Тогда пойдемте? – она вынула из сумочки удостоверение в красной обложке. – Я из газеты "Комсомольская правда", местный филиал. Мы делаем серию статей о социальных службах.

Так я познакомился с будущей женой и своей нынешней работой.

Нина терпеливо правила мои первые заметки. Я начал с репортажа о монетизации, затем поднял тему бесплатных лекарств, а когда набил руку, свободно писал о любых проблемах. И постепенно, шаг за шагом, подбирался к самому главному и болезненному для меня вопросу. Чтобы не врать о том, чего не знал, я наведался в пожарную часть. И хотя детали не понадобились, фон вышел потрясающим.

Статья, которая принесла мне известность, называлась "Где ты, детство?". Я писал о себе. Как работал воспитателем в интернате, помощником учителя в школе, вожатым в детском лагере… И всегда, везде чувствовал себя чужим. Мне хотелось играть, бегать наперегонки до столовой, гонять с пацанами мяч – не как старшему, но как равному. Своему.

Я писал о том, почему так случилось. Почему от меня отказались родители и только после генетического анализа признали своим ребенком. Почему я, взрослый, юридически считаюсь несовершеннолетним. И почему мной так интересуются медики.

Я писал о "проклятии Феникса".

10. Олег

В подъезде было темно. Сверху, заполняя маленькое пространство, текли струи дыма, в лифтовой шахте гудел огонь. Я включил фонарь и начал подниматься. Мимо распахнутых настежь дверей, мимо пустых квартир; на лестнице – оброненные в спешке вещи, к перилам зацеплены напорные рукава.

Прыгаю через три ступеньки. Пятый. Шестой. Седьмой этаж. Шестой почти выгорел, изнутри его обрабатывают ребята. Удачи.

Мое место – здесь. Две площадки по четыре квартиры. У стены рдеют угли: чье-то бесхозное добро, любят у нас загромождать коридоры рухлядью. Мгновенная оценка ситуации. Налево!

Следом пойдет газовка: на карачках, на пузе – в полный рост не развернуться, мешает температура и задымление – поползут навстречу огню. Как на войне – в атаку. Я не прячусь, шагаю в открытую.

Дым тянулся косматыми прядями, закручивался, как в густой смоле, а дальше – барельефом – вздымалось пламя, охватывая двери, косяки и перегородки. Всё это, гудя, рухнуло к ногам, обращаясь в головешки и рассыпаясь пеплом, едва я приблизился. На границе быстрого слоя и внешней среды из-за неоднородности возникают чудовищные флуктуации, темпоральный градиент круто растет, и процессы ускоряются не то что в разы – неимоверно.

Я иду сквозь огонь. Безболезненно. Беспрепятственно.

Теперь понятно, почему меня называют Фениксом?

По вмиг истлевшему паркету я забежал в квартиру. Обыскал: многие прячутся – в шкаф, ванну, под кровать. Первая, вторая… Никого. И здесь никого. Люди успели уйти или выбрались на балконы.

Счастливчики, горько усмехнулся я. Вам не грозит стремительный, преждевременный износ организма, сверхнагрузки и потеря энергии из-за контакта с границей слоя. Я не спасу вас.

Я не работаю на легких объектах, где справятся и без "птички". Птичка, ха! Голову бы отвернул тому, кто это придумал. Не работаю на сложных – там справятся. Проявляя чудеса героизма и силы духа – справятся. Без меня.

Я работаю там, где не выдерживает никто.

И одна из главных задач – как можно быстрее подобраться к человеку, сграбастать в охапку и отволочь в руки медиков.

В четвертой квартире, поодаль от горящего дивана, валялся без сознания мужчина лет тридцати: одежда и волосы тлели, лицо покраснело от жара, вздулось волдырями. Но я этот жар не чувствовал, лишь видел признаки. На границе темпорального слоя воздух успевал охладиться, так что я пребывал в весьма комфортных условиях, разгуливая среди пламени, будто в скафандре высшей защиты. У человека ожог второй степени, который – если не поспешить – в два счета сменится некрозом и обугливанием, а мне – хоть бы хны.

Температура внутри здания сравнительно мала, опасность представляют дым, открытый огонь, высокая концентрация углекислого газа и токсичной дряни. Если вовремя не локализовать пожар, температура достигнет восьмисот-девятисот градусов, и спасать кого-либо уже не придется.

Вытаскивать людей нужно сейчас. Немедленно. Мое преимущество – скорость.

Мебель и вещи цвели алыми протуберанцами. В дыму тучей мошек роились искры, виновницы пробоя – раскаленные частицы сажи через вентиляцию и дыры проникают в помещения. Я взвалил мужчину на плечо. За те секунды, что поднимал – мои секунды! – на лице человека появились новые морщины: в уголках глаз, возле рта, на лбу. Темные волосы поредели, на висках проступила седина. Я не видел этого: в сплошном задымлении не разглядеть. Я знал.

Слой быстрого времени изнутри больше и без труда вместит несколько человек. Был бы Гераклом – так и поступал, но максимум что могу – взять двоих, потоньше да худощавей. Или детей: они легче.

Сжав зубы и стараясь не глядеть на мужчину, я вытащил его из квартиры и спустил на относительно безопасный пятый этаж, где пострадавшего приняли Андрей и Палыч. Генка с Петром дожидались своей очереди. Недолго на самом-то деле: по их часам я летаю вверх-вниз как реактивный. Выше работали два отделения из других расчетов. На шестом было не так жарко, не то что на седьмом.