Вечером читал Мартова.

Заграница хороша тем, что много и всласть думаешь о своей родине.

2 ноября, понедельник.

Меня давно уже смущает, с одной стороны, огромная информация, которую я каждый день получаю, с другой — ничтожное количество духовной и даже просто «письменной» работы, которую я делаю. А ведь и себе, и всем говорю, что только ради этого и живу. Точнее было бы сказать, проживаю. И здесь вся надежда на дневник, но вся густота жизни не фиксируется и в нем. Это все какие-то заготовки для новых работ, которые так и не будут никогда сделаны. И сам я тоже к собственным дневникам ни в рабочем порядке, ни для того, чтобы что-либо освежить в памяти, не вернусь. Значит, новое представление для публики?

Сегодняшний день состоял из трех моментов питания: прекрасного шведского стола в гостинице — стакан апельсинового сока, один йогурт, один крем со сметаной в пластмассовой баночке, одно яйцо всмятку, одно масло в фабричной упаковке, один мед, тоже в упаковке, две тарелки корнфлекса и мюсли с молоком, две чашки чая и, пожалуй, если память моя не подводит, бутерброд — завтрак; чашка супа с соевым творогом, ростками бамбука и шампиньонами, кари с луком, ростками бамбука и какими-то другими неопознанными овощами, рис с соевым соусом, чайник зеленого китайского чая — обед в китайском ресторане; на званом ужине в замке подавали тосты с ветчиной, ананасами и сыром, домашнюю ветчину, картофельный и какой-то очень изысканный салат с кукурузой, много разных сыров, ветчина и копчености, как говорят, в ассортименте, красное и белое вино, виноград и апельсиновый сок с минеральной водой.

Деловая часть программы состояла из трех официальных бесед: с вице-президентом университета профессором Шиллером, на этой беседе вице-президенту ассистировал профессор Брант, работающий по экологическим отходам атомной промышленности с Дубной; потом состоялась беседа с бургомистром, здесь обменялись речами и выпили по бокалу сухого белого вина (желающие могли пить и сок), наконец, в третий раз мы беседовали с обер-бургомистром господином Меллером. Везде обменялись речами, везде был понят, везде люди все быстро схватывают. Речь шла о проведении международной в Марбурге конференции, посвященной ученику и учителю — Кристиану Вольфу и Михайлу Ломоносову! Дублировать встречу с бургомистром и обер-бургомистром пришлось потому, что один из них социал-демократ, а другой христианский демократ и оба претендуют на звание обер-бургомистра на выборах, которые состоятся в феврале. В своих речах все немецкие начальники чаще всего произносили слово «финансирование». Очень понравился прекрасный портрет Фридриха II Гессенского, висевший за спиной обер-бургомистра. И первый, и второй мужики красивые, видные, но у Фридриха шелковый кафтан, голубая лента через плечо, бриллиантовая звезда на боку. У обер-бургомистра звезды нет, но костюм добротный, лицо сытое, живое. Отсутствием суетливой хитрости немецкие начальники приятно контрастируют с нашими. Мне понравилось, что во время этих бесед я окончательно сформулировал облик конференции и даже ее хозяйственную часть. Между прочим, эту конференцию можно проводить через два или три года и делать ее попеременно в Москве и в Марбурге.

Вечером наш предводитель Леге объявил, что ужинать мы едем в замок. Я тут же себе нафантазировал, что это будет какой-нибудь ресторан, стилизованный под замок, с традиционной безвкусицей вроде официантов в герцогских кафтанах, как у нас в московской «Праге». Но все оказалось по-другому. Предупреждаю и себя, и возможного читателя: описать так, как все было на самом деле и описать точно мои превосходные впечатления невозможно. Для того чтобы описать все, нужен роман. В романе действовал бы мальчик, начавший собирать библиотеку в десять лет, немецкий фронт под Сталинградом, контуженный молодой человек, случайно оставшийся живым, разоренная Германия, университет, преподавание теологии в Америке, увлечение немецкой готикой и мистикой средневековья, случайная покупка большого дома в окрестностях Марбурга, в котором привиделось что-то из той, далекой и навеки ушедшей жизни, а потом началось — каждый заработанный на преподавании в Америке, как на поденной работе доллар, каждый пфенниг — в этот самый дом-замок, в новое отопление, в новую электрическую проводку, в ремонт фундаментов, в перестилку крыш и полов, в обновление стен, в покупку мебели, которую тем временем иногда и даром выбрасывали по деревням, потому что не модная. Боже мой, как красиво и комфортно все получилось! А еще я даже не намекнул на позднюю женитьбу, на рождение пятерых детей, не рассказал, как все они росли, как выросли и разлетелись по университетам и в самостоятельную жизнь, оставив отца среди раритетов. Да, папа, которому под семьдесят, и мама, которая его немного моложе, остались со своими книгами, со своими резными шкафами, с портретами графов и графинь, со своими гравюрами по стенам, остались одни в огромном доме. Я спросил: а кто же вытирает с книг пыль? Почти семидесятилетний хозяин ответил мне «Это очень трудно, я беру каждую книгу в руки, и книги передают мне какую-то свою силу». У хозяина целый, например, шкаф Юнгера. Две книги с автографами: одна, когда юный хозяин приехал к философу через всю Германию на велосипеде, а вторая, когда через тридцать лет снова переступил порог того же дома.

Во время разговоров хозяин сказал, что когда он преподавал в Америке, там на кафедре было трое евреев, они охотно его приняли, кстати, в комнатах не видно ни одного предмета культа.

3 ноября, вторник.

Сегодня свободный день, только вечером выступление ребят и традиционный ужин у директора школы Рексуса. Я уже прежде был в огромном подвале Рексуса и с Тимуром Пулатовым, и с Леней Бородиным, и с Викторией Токаревой.

Утром за завтраком Приставкин — тем временем я сделал пару бутербродов с колбасой и, завернув их в салфетку, положил в карман для нашей молодежи, которую в пансионе завтраком не кормят, — Приставкин завел разговор о том, не еврей ли хозяин замка, который принимал нас вчера. Я обратил, конечно, внимание на то, что во время своего рассказа о жизни в американском университете старик-хозяин упомянул, что небольшая университетская колония из немецко-говорящих евреев радушно приняла его, но особых выводов не сделал. Но мне-то, патриоту и националисту, и положено было на это обратить внимание, но почему к этому так внимательно отнесся просвещенный Приставкин? Не зависть во мне говорит, а трезвое понимание, что такое огромное количество переводов, как у нашего мэтра, — следствие не только его выдающегося таланта, серьезного официального положения, которое он не хочет ни за что терять, а также политической антисоветской, а иногда и антирусской по существу, конъюнктуры в его сочинениях и связей в мире переводчиков, который достаточно сильно заполнен людьми иудейских кровей. А мы-то знаем, что такое национальная эстетика. Порой я и сам, так любящий Малера, Шостаковича и Чайковского, бледнею от счастья, когда слышу гармошку или балалайку.

Ребята очень хорошо выступили на вечере в кафе — и оба Сережи, Толкачев и Мартынов (этот таки нашел для своих стихов и песен своеобразную интонацию), и Леша Тиматков. Интересно прозвучало выступление Сергея Петровича — его речь об институте на немецком языке и отрывок из его повести «Бульон на палубе «Променад». Его дару к языкам, которого я напрочь лишен, можно позавидовать. По-французски он прочитал лекцию в университете Париж VIII, и на немецком языке речь здесь, в Марбурге. А начинал учить язык уже в институте, при мне. Как удивительно выросли ребята, как точны их интонации и как иногда интересны, а главное, глубоки их стихи и рассказы. Как я завидую их начинающейся жизни и будущей.

С.П. переводила Барбара, и в ее переводе повесть публике понравилась. Сама она обещала не забывать моего «Марса», но ей, видимо, больше нравится «Бульон». Дай Бог! По ее словам, она займется переводом «Марса» и дальше. Пока было очень много шума и согласований вокруг первых двух страниц моего текста, который появился в журнале «Литература после 11» — именно в это время начинаются встречи в кафе «Фетер». Писал ли я, что «Фетер» — это фамилия владельцев? На столиках лежат проспекты, в которых прослеживается вся история предприятия лет за сто. Какой вид с террас этого кафе, прицепившегося к марбургской скале, открывается на город!