11 октября, воскресенье.

Все-таки побывал в Сопове. Леша со своим приятелем Сережей очистили там весь участок. Полюбовался на работу Олега, который, как и всегда, специалист и художник. Сколько бы это ни стоило, пусть уж лучше дачу доделывает он. Удастся ли мне этой дачей воспользоваться и в ней пожить, но получается очень красиво.

На обратном пути, пока Леша вел машину, читал повесть Саши Родионова. Все это, конечно, очень интересно и оригинально, но местами его язык переходит в какую-то невнятицу с оттенком одессизмов.

12 октября, понедельник.

Утром написал письмо Илье Шапиро относительно снижения арендной платы и ездил в общежитие. Часть площади будем забирать в институт обратно. Выгоднее иметь собственный учебный бизнес, чем общаться с людьми торговыми.

Для «Труда»:

«Люди моего возраста давно уже поняли всю бесполезность политической возни на телеэкране и следят исключительно за нравственными поворотами ведущих телегероев. И в этом смысле прошедшая неделя принесла нам одно невероятное событие: Евгений Киселев наконец-то сдал Ельцина! Бессмысленно задавать вопросы, каким образом этот талантливый аналитик раньше не видел того, что видели менее образованные люди из оппозиции. Нетактично напоминать Киселеву и какую-то роскошную машину, подаренную последнему за великолепно проведенную в пользу немолодого президента кампанию. Сегодня он говорит о двух процентах опрошенных, которые проголосовали бы за нынешнего президента, если выборы состоялись бы в последнее воскресенье. А как, фигурально выражаясь, талантливо выкручивал нам руки перед выборами: «Голосуй, а то проиграешь!» Интересно, что есть определенный сорт людей, которые всегда работают без проигрыша. Сегодня кличка у них — политический телеобозреватель.

Другое примечательное событие — это первый день второго пятилетия на канале НТВ. День был отмечен прекрасным фильмом «Последние дни Френка Мухи» с великолепным актером Денисом Хоппером. Действие фильма происходит в среде мафиози и порнографов. Видимо, актуально».

13 октября, вторник.

День семинаров. Я начинаю страшиться своих мальчиков и до сих пор удивляюсь, почему они слушают меня с таким вниманием. Боже мой, как прекрасно, почти гениально стартуют. Сегодня утром на I курсе обсуждали Пака. Это свое собственное русское точное слово. Упорное стереоскопическое видение и собственный норов в прозе. А в четверг на «взрослом» семинаре обсудили дипломную работу Саши Родионова. Здесь все чрезвычайно значительно и объемно. И опять собственный, еще не виденный в литературе стиль и изображение. Единственное, что меня смущает, это «штучный» характер Сашиной прозы. Местами с грузинского акцента он переходит просто на неграмотную одесскую речь. Но как незлобива и воздушна его проза! Вдобавок ко всему с привкусом эпоса. Смущает меня также «обожествление» практически разбойников, не очень славной показана парикмахерская — русские женщины.

Во время семинара пришел Мартынов: звонила B.C. и сказала, что ей плохо. Чего я только не передумал, пока на машине ехал по Ленинскому проспекту: как страшно остаться, одному. Несмотря ни на что, подумал я, никогда я не мечтал о лучшей жене и не хотел бы сменить мою жену на другую. Без B.C. я не выживу.

Сегодня та же меня пронзила мысль, что, в сущности, мне жалко Ельцина. Не было, наверное, на земле человека, которого так мучила бы и эксплуатировала собственная семья.

16 октября, пятница.

Вчера прошел ученый совет, голосовали на должность — всего 38 человек. Ни одного голоса против не получила даже Мариэтта Омаровна. Это, вероятно, свидетельствует о климате в институте. Вечером тоже «приятное событие»: Строева, чью переменчивую и подхалимскую натуру я чувствовал всегда, с трибуны Федерального собрания практически обвинили в подхалимстве и угодничестве властям. Сам ведь из области «старых большевиков», но как я не люблю этих псевдосоветских мужичков, у которых одна только идеология: себе! и только один прием: обмануть ближнего и сподличать.

Ездил в министерство, отвозил дело З.М. Кочетковой на присвоение ей звания доцента. В министерстве довольно грустно — денег уже второй месяц не платят. Впрочем, в отделе, где присваиваются звания, деньги и не нужны, они смело могут открыть конфетную лавку. В книжной лавке за 18 рублей купил книгу о Михаиле Кузмине, о которой я уже слышал ранее, и повидался с Татьяной Павловной Митиль, которая, оказывается, не против, чтобы мы открыли какую-либо новую при институте специальность. В конце дня ввязался в суету вокруг покупки нового ксерокса для заочного отделения. Вот так день и прошел. Заходил еще к С.П. в отдел, поболтал там с каким-то гитисовским аспирантом Андреем. Интересно.

Нервничаю от проделок Алексея, который подвирает и исчезает, заставляя волноваться. Обычное человеческое, много придумывающее в своем воображении, волнение. В эти минуты прекрасно читается дурацкая книга Чернобровкина, которую он мне подарил. Таланта у него не прибавилось, но то, что он был отличником, чувствуется — все свои прибамбасы он расставляет филологически точно. Есть даже фразы, есть некоторое ощущение стиля, но нет ни стиля, ни текста. Один голо-коммерческий книжный базар. И темы-то выбраны конъюнктурно-убойные: вор в законе, воровство, драки, восточные единоборства, телевизионная порнуха, переведенная в словесный ряд, много сношений с женщинами — это Саша пишет холодно, как закоренелый онанист, но довольно верно, словно был и женщиной, и мужчиной, и этим самым лагерным пидером. Есть строки, посвященные мне и кое-кому еще из нашего института. Памятуя, что ничего доброго от учеников ждать нельзя, я с удовольствием перепечатываю эти, как Сашеньке кажется, инвективы: «Она сидела в компании молодых пропойц в свитерах или с цветастыми косынками на шее — местечковой богемы. Лишь один был в костюме и при галстуке, правда, в таком разноцветно-ярком, будто одолжил его у светофора. Потом я узнал, что это уездный гений, писатель Есик. Он занимал в Союзе писателей кресло, с которого раздавалась материальная помощь. Там, видимо, и были истоки его гениальности. Деньги злы, и раздают их козлы… Есик написал несколько, как я называю, «чукчанских» романов — что вижу, о том и пишу. А видит только себя, любимого. Его опусы можно объединить в один — расширенную автобиографию и назвать «Сага о Есике». Я считаю, что писатель начинается там, где заканчивается автобиография».

Второй отрывочек касается другого ректора. Видимо, Саша особенно не любит именно их.

«Носил он фельетоновскую фамилию Сидоров, звали его Евгений Юрьевич. Наверное, из-за фамилии мужик он был толковый, сговорчивый. Он успел переболеть романтизмом своей профессии, понял, что честным путем ничего в жизни не добьется… Обычно у мусоров обмен такой — он мне… — в рот, а я ему… — в жопу. Сидоров предложил сыграть почти на равных. Я беру на себя несколько его тухляков, а он договаривается с судьей на минимальный срок».

17 октября, суббота.

Навалилась какая-то неимоверная усталость, весь день провел в постели, почитывая работы студентов. Они все меня радуют: и Юра Роговцев, давший мне «Песнь акына» — очень интересные наблюдения, и Коля Эдельман с его повестью — произведением виртуозным по исполнению. Глядя на своих учеников, я думаю: неужели это я? И вынужден согласиться: не без моей помощи, по крайней мере это, как и у меня, усложненная, тугая и не очень глупая проза.

К четырем часам поехал на дом к Мише Рассолову. Я давал ему рекомендацию в Союз писателей, а он, работая в ВАКе, был внимателен к просьбам и представлениям института. На своей роскошной циковской квартире — все осталось, как и прежде, даже консьержка внизу — Миша решил устроить чествование по поводу собственного пятидесятилетия, в котором ему наверняка отказал бы Союз писателей. Людям всегда хочется того, чего у них нет. Обстановка в квартире роскошно-провинциальная. Картины, которые висят на стенах и которыми Миша гордится, почти все не имеют профессиональной цены. Впрочем, сам Миша человек добрый, его жена и дочка милые и сердечные, а сам Миша довольно много сделал для нашего института, так что, Есин, уйми свое злоязыкое перо.