— Найди меня! — услышала я, уже сомневаясь, не почудилось ли мне это?

Я медленно оборачивалась. Максим расстрелял обе обоймы и теперь отстреливался из короткого автомата — наверное, в его черном рюкзаке хранился целый арсенал. Но это была передышка ненадолго. Восемь криволапых, черных нетопырей медленно сужали круг, упрямо поднимаясь каждый раз, когда отдача вырывала их из строя.

Я стянула со спины рюкзак, и, достав желтую бутылочку отпила половину. Потом, бросив рюкзак у елки, одним прыжком преодолела расстояние, отделявшее меня от Максима.

— Выпей, быстро! — задыхаясь, приказала я, ибо почувствовала, как кровь взбурлила в моих жилах, а сердце забилось, словно бешеное.

Максим одним глотком выпил оставшееся содержимое фиала и отбросил его далеко в сторону.

— Патронов больше нет, — спокойно заметил он, бросая в снег уже ненужный автомат. — Что будем делать?

— Колдовство здесь не работает, — все еще тяжело дыша и отирая испарину, ответила я, — но нам это не помешает. Их можно разорвать на части — тогда они не смогут нам повредить. А потом мы сложим славный костерок!

Максим внимательно посмотрел на меня.

— Ты выглядишь почти так же, как они! — пошутил он. — За это тебя прозвали Волчицей?

Я покачала головой, не отрывая глаз от приближающихся врагов.

— Игорь был Волком. Поэтому, когда он познакомил меня со своими, я стала Волчонком. Автоматически. Ну, а Волчицей меня стали звать, когда родилась Катька.

— Так докажи им, что ты действительно Волчица! — тихо сказал Максим и за спиной передал мне один из своих ножей.

— О`кей! — просто ответила я и прыгнула вперед.

Дальнейшее я плохо помню. Кажется, мы искромсали нескольких в клочья, а другим переломали конечности, но с неба упали еще три тройки, покатив нас по снегу. Мы вскочили на ноги, двигаясь с нечеловеческой скоростью и прытью, и встали спина к спине, прикрывая друг друга. Снег вокруг нас окрасился красным, а они все прибывали и прибывали, и в глазах мельтешило от взмахов их крыльев и собственных рук, бьющих и кромсающих ножами черное мясо.

А затем вдруг взревели моторы. И из-за поворота выпрыгнули два сильно помятых джипа, круша и сминая нетопырей огромными колесами. Одетые в черное люди выскочили оттуда, поливая пытающихся взлететь тварей огнем из огнеметов и серебряными пулями из специально для того усовершенствованных пистолетов. Через несколько минут все было кончено. Мы с Максимом так и стояли в центре черного круга пепла, привалившись спинами друг к другу, и тяжело дыша. Затем, он развернулся и прижал меня к груди. К нам уже спешили наши, но мы их не видели. Я запрокинула лицо к нему, а он, то и дело отирая кровь с рассеченного лба, шептал мне слова, которые я так давно не слышала! Он говорил мне о своей любви, и о том, какая я молодец, и еще о том, что теперь все будет хорошо! Но я-то знала, что это не так. И, не желая больше его слушать, я, как истинная Волчица слизнула соленую кровь, заливавшую его губы, и впилась в них поцелуем со всей страстью, на которую была способна. Ведь несмотря ни на что, мы остались живы!

***

Я лежала без сна, слушая дыхание сопящего рядом Максима. Было три часа ночи. Напряжение последних дней и усталость потихоньку отпускали. Остались позади возвращение в Москву из Бухареста через портал, пекущая боль в перетружденных мышцах, настоятельная беседа с Огаревым и всей верхушкой Департамент. Которые, хотя и согласились, что, наша эскапада была успешной, но ругались страшно. Остался позади визит Томы, которая двое суток жила у меня, заговаривая раны, и отпаивая нас с Максимом зельями, которые должны были снять последствия приема двух предыдущих. Максим отошел на удивление быстро. Должно быть, сказались тяжелые тренировки, которым он постоянно подвергал себя, чтобы быть в форме. А вот мне досталось по всей программе. Я двое суток лежала пластом, дыша, как выброшенная на берег рыба, и ни могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Вместе с чувством собственной беспомощности во мне назревал протест. Я взяла с Максима слово, что, как только встану на ноги, начну тренировки под его руководством, а себе пообещала непременно записаться в тренажерный зал и стрелковый клуб. Маме и Катьке было сказано, что у меня тяжелейший грипп, который я подхватила в командировке. И как мама не рвалась ко мне, она понимала, что при встрече со мной может не только заразиться сама, но и заразить ребенка. Поэтому они названивали мне каждый час, спрашивая, на сколько градусов понизилась температура и сколько таблеток я выпила. В конце концов, к телефону стал подходить Максим, который весьма удивил мою маму своей непоколебимостью в том, что касалось моего покоя. А мне все то время, что я лежала, не хотелось ничего. Только спать, спать, спать и не чувствовать изнуряющей боли.

Измученный пробегом Демон тоже был напоен зельем, запахом напоминающим его любимую настойку пустырника, и спал вот уже третьи сутки, поднимаясь лишь время от времени попить воды из-под крана.

На следующий день после того, как я встала, меня навестил сам Огарев. Он сидел на кухне, следя за тем, как я передвигаюсь, расставляя чашки и разливая чай, и сильно хромая на обе ноги.

— Болят ноги-то? — добродушно поинтересовался он.

— Болят.

Я достала вазочку с конфетами и села напротив него. Мы были одни. Тома уехала домой, разгребать — как она выразилась — завал клиентов, а Максим ушел куда-то по своим делам.

— Ты ничего не забыла нам рассказать? — серьезно спросил Огарев, отхлебнув чай. — Самую малость?

— Нет, Станислав Вадимович.

— Я вот все думаю, — шеф потянулся к конфетам, — почему он не дал тебе координаты? А только сообщил направление?

— Может быть, он сам их не знает? — пожала я плечами. — Может, он тоже находится в точке полного отрицания, где установить координаты Силы невозможно? А может, он просто не успел этого сделать? Я же говорила — связь длилась всего несколько секунд, и он явно не ожидал ее. Растерялся. Не успел сосредоточиться. Или не в состоянии был этого сделать…

Мой голос оборвался. Как только я вспоминала его лицо, мне тут же хотелось плакать. И дело было не в том, что когда-то я любила этого человека до безумия. Любовь проходит — это злая истина мироздания, а дружба остается. Мы расстались с Игорем по обоюдному согласию, но не переставали дорожить друг другом до момента последней встречи. Я всегда знала, что он у меня есть и, случись что, он бросит все дела и приедет, чтобы помочь мне и Катенку.

— Мы его найдем, Волчонок, — ободряюще улыбнулся мне шеф, — перевернем вверх дном весь мир, но найдем. Наши спецы сейчас пробуют отыскать след твоей связи с ним. Возможно, это удастся.

— Там же полный ноль! — в отчаянии воскликнула я. — Если магия и была — точка высосала ее всю!

— А мы не магический след ищем! — улыбнулся Огарев. — А след твоего эмоционального выброса в информационном поле нашей планеты. Есть у нас и такие специалисты.

После этих слов в моей душе забрезжила робкая надежда.

Шеф поднялся, напоследок осушив чашку.

— Выздоравливай скорее! Эх, хорош чаек у тебя, мать! Да. Чуть не забыл! Ты подумай на досуге насчет работы в Департаменте, а?

— Нет, Станислав Вадимович, — покачала я головой, — у меня ребенок. Да и не мое это. Не мое!

— Ну, хорошо! Уговорила.

Я проводила его до двери. Уже выйдя за порог, он вдруг обернулся, лукаво блестя глазами, и спросил:

— А, кстати, как ты ускользнула из офиса?

Я что-то невразумительно промямлила в ответ. Шеф рассмеялся и махнул на меня рукой.

— Ну вот! А говоришь — не твое!

И ушел.

Заходил Олег. Привез рисунки, которые Катенок нарисовал мне, чтобы я ни скучала. С кислой миной сообщил, что водил ее в кино, а потом они катались на коньках. Рассказ о последнем его несколько оживил. С Максимом он был подчеркнуто вежлив и доброжелателен. Но я слишком хорошо знала его, чтобы понять, что в душе он, как и прежде, считает его чужаком, по ошибке вошедшим в наш мир.