И тут Ступин споткнулся. Сознавал — таких «подножек» впереди много: набьет на мозгу и теле множество синяков, каждый из которых может быть последним в его жизни.

Спрашивается, как он появится перед сотрудниками института и примется их расспрашивать, если так намозолил глаза всем, начиная от вахтера и кончая похищенным генералом, что его мигом высчитают? Даже придурку станет ясно, что нужно от него бывшему госбезопаснику. Реакция отторжения — вот чего он добьется идиотским своим расследованием.

Нет, итти в институт ни в коем случае нельзя.

Подумал, подумал Аркадий Николаевич и рядом с хаткой изобразил двух очередных уродцев: одного — поодаль, второго — рядом с входом.

Без помощника не обойтись, но где его найти?

Пожалуй, единственная надежда на генерала Сергеева. Миикроскопическая, едва видная невооруженному глазу, но в положении Ступина и такой малостью пренебрегать не стоит. Отложил изрисованный лист бумаги и снял телефонную трубку.

— Вас слушают.

Первая неудача. Дежурит старший лейтенант Колокольчиков, знаток и ярый почитатель всех без исключения пунктов и параграфов всевозможных инструкций, наставлений и утвержденных руководством правил. Надеяться пробиться к генералу через подобную баррикаду все равно что пытаться добраться до певчей птички, сидящей на спине голодного хищника.

Так и получилось.

— Володя, приветствую, — льстиво облобызал Ступин телефонную трубку. — Узнаешь?

— Узнаю, — неподкупным голосом ответил Колокольчиков. — Соскучились, Аркадий Николаевич?

— И это тоже имеется, — продолжал изливать в трубку переслащенную водичку Ступин. — Но главная моя цель не только пообниматься с друзьями — поговорить с Петром Петровичем… Кстати, как его самочувствие?

— Не жаловался, — важно прогундосил генеральский лизоблюд. — Занят он. Приказал никого не пускать… К Ефиму Степановичу — пожалуйста.

Нет уж, дорогой законник, с заместителем Сергеева разговаривать бесполезно — он, как и Колокольчиков, отравлен инструкциями и наставлениями. Но воспользоваться пропуском и пройти в Упраление, а там уж, как повезет.

— Давай к Ефиму Степановичу.

— Через час заявка будет в бюро пропусков. — будто бросил в подставленную шапку нищего крупную купюру старший лейтенант.

Через час Ступин пред»явил дежурному пропуск и, миновав кабинет заместителя, вошел в приемную. Высоко задрав голову и максимально выпятив грудь. Будто двигался на прорыв глубокоэшелонированной линии обороны противника. Прошелся презрительнгым взглядом по обалдевшему от подобной наглости Колокольчикову и решительно открыл дверь генеральского кабинета.

Сергеев сидел за девственно чистым столом во всеоружии: по левую руку — стакан остывшего чая, в котором он время от времени позвякивал ложечкой, по правую — стопка чистой бумаги с выложенными поверх её несколькими фломастерами, глаза спрятаны за дымчатыми стеклами очков.

— Аркадий Николаевич? Рад видеть. Проходи, присаживайся.

— Я ненадолго, Петр Петрович, — заранее предупредил Ступин, услышав, как за спиной скрипнула дверь. Колокольчиков свидетельствует о готовности вышвырнуть из кабинета наглеца. Ну, что ж, пусть попробует, доходяга. — Решил напроситься на прием… Долго пришлось уговаривать вашего…

Едва не сказал «лизоблюда», во время остановился. Сергеев понял и усмехнулся.

— Ежели прорвался — присаживайся, — вторично пригласил он. — У меня с полчаса свободного времени найдется…Что же касается моего… стража, тут ты, дорогой, ошибаешься. В канцеляриях нужны не только отважные воители, но и чиновники, блюдущие порядок.

Дверь снова скрипнула — похоже, в обратном порядке. Приштампованное словечко «чиновник» возвратило Колокольчикова в исходное положение.

— Небось, с просьбой заявился? Возьмите, дескать, назад, буду паинькой, зарекусь пачкать госбезопасновские пеленки…

— Зарекусь, — покорно пообещал Ступин. — Только не возьмете обратно, все равно не возьмете…

— Сейчас — нет, а со временем посмотрим-поглядим на твое поведение. Где трудоустроился? Небось, подрядился охранять «новых русских»? Опасное, доложу тебе, дело. Нынче бизнесменов отстреливают, будто куропаток…

Генерал никогда не отличался особым многословием, но сейчас говорил, не переставая. Видимо, ощущал свою вину перед бывшим майором и старался затушевать её.

Ступин чувствовал себя не лучше. Высказать откровенно то, что задумано, нельзя, полуоткрываться противно. Не заслужил Сергеев подобного от своим товарищеским отношением к подчиненным, отсутствием фальши и жестокости.

— Петр Петрович, прошу правильно меня понять, — наконец решился майор. — Говорить все до конца считаю преждевременным, не исключено, что ничего у меня не получится. Но кой-какие наметки имеются. Самому, без поддержки мне не справиться…Поэтому и прошу…

— Нвдеюсь, ты не забыл нынешнее свое амплуа? Должен понимать — я не имею права подчинять отставному офицеру своих сотрудников…

— Не надо никакого подчинения, — почти закричал Ступин. — Пусть оперативники выполняют ваши задания, но исходить они будут от меня…Разве это сложно?

Сергеев повернулся к стоящему за его спиной электрическому самовару, налил два стакана один молча придвинул к Ступину. Кивнул на сахарницу и заварной чайнмк.

Ступин понял: предложение чая — своеобразная уловка, дающая возможность генералу ещё и ещё раз проанализировать его просьбу. Отказать — проще всего, никто, в том числе и сам проситель, не осудит за это, но после того, как майора выдворили из Службы безопасности, это будет выглядеть не совсем нравственно.

Впрочем, о какой нравственности может итти речь применительно к контрразведчике? Высказывание Джержинского о горячем сердце, холодной голове и чистых руках красиво и, в принципе, правильно, но, к сожалению — не жизненно. Ибо жизнь сложна и переменчива, как женщина легкого поведения, ее не загнать в четко очерченные рамки: это — правильно и хорошо, а это — неправильно и мерзко…

— Я мог бы согласиться с тобой, — задумчиво ответил Сергеев, постукивая ложечкой в граненном стакане. — Но при одном непременном условии… Которое ты, уверен, не примешь…

— Какое условие? — насторожился Ступин. — И почему вы думаете, что я его не приму?

Генерал снял очки, протер носовым платком запотевшие неизвестно по какой причине дымчатые стекла. Голос потерял добродушие и заинтересованность, в нем появились нотки, свойственные полководцу, читающему предложение о безоговорочной капитуляции.

— Ты на бумаге излагаешь свой план оперативно-розыскных мероприятий. Версии и их истоки. Мы рассматриваем и принимаем… Но не от твоего имени, а, скажем, от имени подполковника Гордеева. Ты работаешь за кулисами… Нет, из суфлерской будочки… Тебя, вроде, не существует — охраняешь бизнесменов, загребаешь пачки долларов… Как тебе это нравится?

Ступин задумался. Нет, он размышлял вовсе не о перспективах подобного сотрудничества с органами — подыскивал причину отказа, которая смягчила бы его непримиримость.

— Можешь не выворачиваться на изнанку, — строжайшим тоном посоветовал Сергеев, но на тонких, нервных его губах промелькнула добрая улыбка. — Значит, мы с тобой разошлись на параллельных курсах? Ладно, ладно, — осадил он вскочившего было собеседника, — слезы вытирать ни себе, ни тебе не собираюсь… Что же касается помощи без высказанного мною условия… — Петр Петрович покатал по столу фломастер, оглядел его, будто удивляясь примитивной форме, и вдруг, лукаво ухмыльнувшись, выпалил. — Хочешь, подарю Колокольчикова?

Ступин от неожиданности опешил. Такого помощника ему только и не хватает! Он так энергично замотал головой, что заболели шейные позвонки.

— Как я понимаю, отказываешься?… Зря. Володька — светлая личность, причем рвется в настоящее, а не в чиновничье, сражение…

Сергеев минут десять изощрялся в емких сравнениях и ехидных подначках. Кажется, старший лейтенант изрядно насолил ему своим бесстыдным лизоблюдством.

— Петр Петрович, почему вы от него не избавитесь?