Даниель замедлил ход, соображая, где они находятся. Правильно, они неподалеку от Багатель. Если пойти Лоншанской аллеей, за двадцать минут можно дойти до Порт-Майо.

— Нет, тебе придется сделать это самому. Так будет чище.

— Мне самому? — растерянно сказал Максим.

Даниель остановил машину на площадке среди группы высоких деревьев.

— Подними правое стекло…

Даниель включил лампочку и внимательно осмотрел машину. Убедился, что ничего не оставил. Он пересел на заднее сиденье. Так он и думал, мальчишка не в себе.

— Дай мне пистолет.

Максим повиновался.

— Теперь садись к рулю.

Даниель подождал, пока Максим передвинулся влево.

— Протяни мне правую руку.

Максим дрожал, как лист. Даниель зажал пистолет в его пальцах и поднял на уровень виска. Он не торопился, необходимо все сделать чисто. Он держал кисть мальчишки рукой в перчатке и сквозь ее толстую кожу чувствовал мелкую дрожь этой кисти. Затем он быстро перевел предохранитель и нажал на спуск. Выстрел откинул его назад.

Максим упал лицом на руль и выронил пистолет. Даниель прижался ухом к его спине. Сердце не билось. Он осторожно вышел из машины. Кругом было тихо. Даниель не в первый раз организовывал такие самоубийства, и ни один судебный медик еще никогда ничего не заподозрил. Когда такой идиот чувствует, что приговорен и ничто ему не поможет, он чаще всего не сопротивляется и не мешает работать. Однако Даниелю впервые пришлось устраивать это в одиночку. Надо сказать, парень вел себя очень прилично. У этих бедняг душа отнюдь не приклепана к телу. Таково их поколение.

Было всего двенадцать часов, Даниель мог не торопиться. Из предосторожности возле Порт-Майо он сел в метро.

Дом позади гостиницы на бульваре Распай уже спал. Даниель без помех пробрался через двор, поднялся по пожарной лестнице и влез в окно, которое Мирейль держала открытым.

Она дожидалась его в темноте, дрожащая, нетерпеливая. После его ухода никто не приходил, никто его не спрашивал. Оставшись одна, она громко говорила сама с собой, а потом очень рано погасила свет. Алиби было обеспечено. Только теперь Даниель подумал о том, что обо всем придется докладывать Лэнгару. Он вспомнил, что Лэнгар сам купил пистолет, из которого застрелился Максим.

XIX

Избегая встречаться глазами с Лиз, Алекс погрузился в раздумье. Он не собирался позировать, ему было больно смотреть на ту, что сидела перед ним. Она уже давно владела его мечтами. Теперь она сидела на его нищенском диване, на покрывале, багровые тона которого давно выцвели, приобретя грязно-желтый, охристый оттенок. Блеклость красок подчеркивала яркая широкая юбка Лиз, сшитая из шотландки смелых расцветок, с голубоватым отливом. Алекс столько мечтал о том, как Лиз будет сидеть на этом самом диване… В его мечтах так же спадали по плечам прямые, черные волосы, нежный, сероватый отблеск так же смягчал жесткость карих глаз. Он давно мечтал о ней и знал, что она недоступна. У нее был Максим… Максим и Даниель, как она со спокойным бесстыдством только что сказала ему. Он не понимал, чем вызвана такая откровенность — доверием или презрением?

Лиз пришла к нему прямо из полиции. В воскресенье утром явились шпики и забрали ее, она только что вернулась с какого-то пошлого кутежа. В бумажнике Максима нашли письмо, адресованное ей. Он никогда не послал бы его. Безудержное излияние запутавшегося мальчишки, в котором не было и капли бахвальства. Это была исповедь отчаявшегося. «Из нас двоих — ты лучшая… и я потерял тебя, потому что не сумел этого понять…» И, конечно, романтические фразы: «Я поставлю свою жизнь и сыграю ва-банк. Я попрошу тебя вернуться ко мне лишь тогда, когда смогу обеспечить тебе жизнь, достойную принцессы…»

А идиоты полицейские решили, что «сыграть ва-банк» — это ответ на рекламную викторину, которую проводила фирма, торгующая шампунем. Они со всего сдирали кожу, эти грубые дураки.

— «Еще раз упасть в бездну твоих объятий…» Ты понимаешь, Алекс, какие шуточки они отпускали…

Нет, Алекс ничего не понимал. Он сам чуть не плакал. Он любил Лиз и никогда не заставил бы ее страдать. Почему любовь всегда проходит мимо тех, кто умеет любить?

Воспоминания заставляли Лиз вздрагивать от стыда.

Ее продержали двадцать шесть часов. У нее было ощущение, точно ее выставили голой на площади. Пришлось рассказать, где она была прошлой ночью, а газетные репортеры подслушивали за дверями. Почему ее корили смертью Максима? Не она, а Лавердон был в ней повинен.

— Это ужасно, Алекс. Они хотели сделать из меня вдову Максима, преступную вдову. А меня его смерть не трогает. Мне жаль его, но никаких угрызений совести у меня нет…

— Лиз, маленькая… Ведь против тебя у сыщиков улик нет…

— Если бы не украденная машина, они заставили бы меня отвечать за самоубийство Максима. А так они сказали, что я несу только моральную ответственность.

— И это тебя так мучит…

— Ты можешь считать меня чудовищем, Алекс, но если бы Максим застрелился только из-за меня…

— Ты бы этим гордилась?

— Какой ты еще мальчишка… Я бы не гордилась, но я бы успокоилась. Я сказала ему, что не люблю его, и все… Но понимаешь, тут замешан… — она запнулась и выговорила с усилием: — Лавердон.

Алекс внимательно посмотрел на нее. У нее было такое измученное лицо, что ему безумно захотелось обнять ее. Но нет, он не воспользуется ее несчастьем. Он должен быть достойным того товарищеского доверия, которое она ему оказывает.

— Не потому, что я ушла от него к… Лавердону. И еще дело в том, что Даниель… Ну, словом, Лавердон довел его до самоубийства. Я в этом уверена.

— У тебя есть доказательства? — почти беззвучно спросил Алекс.

— Дан… Лавердон всегда издевался над ним.

— А что ты хотела сказать о Лавердоне?

— Никто не даст показаний против него.

Алекс чуть не сказал ей, что она может не стесняться и называть его Даниелем. Все же его робость оказалась сильнее ревности, и он промолчал. Только спросил ласково:

— Значит, ты хочешь, чтобы об этом узнали?

— Не могла же я продать его полиции. И потом, все равно это ничего бы не изменило. Но его я хочу проучить. Он подлец и негодяй.

— Давай посоветуемся с Дювернуа. Я говорил тебе о нем, это его посадили двадцать восьмого августа, в день демонстрации…

— Советоваться с коммунистом? Ну, нет!

— Он не член партии.

— Тем хуже, такие — самые опасные. Нет. Во-первых, я хочу остаться у тебя. Да, остаться насовсем. Не делай такого глупого лица. Неужели ты думаешь, что я ничего не понимаю? Сядь сюда, ко мне. Я не хочу возвращаться домой, там, наверное, полно репортеров. Вечером я позвоню матери, чтобы она не наделала каких-нибудь глупостей… В конце концов ты вполне заслужил… Ты всегда был со мной таким хорошим…

Она говорила так быстро, что Алекс половины не понял. Ошеломленный, он смотрел на улыбавшуюся ему Лиз. Она взяла его за руку, и он вздрогнул, охваченный великим удивлением.

— Слушай, Лиз, этого не должно быть без любви.

— Ты старомоден и глуп. Ты прекрасно знаешь, что я не могу никого любить. Я — случай, которым надо пользоваться немедленно. Когда у тебя будет столько любовниц, сколько любовников было у меня, ты все поймешь. Сейчас мне тоскливо. И мне наплевать, что скажет этот твой духовник, все равно, коммунист он или нет…

— Я же говорю тебе, что он беспартийный.

Лиз невольно расхохоталась и тут же подумала, что рискует испугать Алекса и остаться одной. Она решила, что этот высокий парень, такой тихий и заботливый, станет верным рыцарем ее скорби. В глубине души он ей даже нравился. Конечно, отвязаться от него после будет нелегко, но сейчас он ей нужен.

— Я согласна поговорить с твоим Дювернуа, только ты должен привести его сюда.

Алекс не стал дожидаться повторения приказа. Перед тем как уйти, он остановился перед Лиз. Она сама поцеловала его и со смехом проводила до двери.