В конце концов кровать перестала скрипеть, послышался незнакомый, неприятный, скрежещущий звук, возможно, мать пыталась подавить рыдания.

Он пролежал на полу до утра. Должно быть, даже заснул. Когда настал день, мать встала и ушла из комнаты. Простыни оказались смяты, но не более, чем обычно.

Мать сказала, что ему все это приснилось.

Спустя много лет, как раз перед отъездом в Париж, он снова спросил ее, что произошло той ночью, пытаясь получить объяснения. Но она настаивала на том, что не понимает, о чем он говорит.

Теперь время от времени глухой ночью это чувство порой снова настигало его, отвратительное, медленно наползающее ощущение того, что черная тень кидается на него, он просыпался, задыхаясь, сминал простыни, весь мокрый от пота. Иногда, когда он снова засыпал, ему снились красные бальные туфельки или ливень из белых цветов.

Никто никогда не наблюдал за ним, никто никогда не лежал рядом с ним в постели. До сегодняшнего дня.

Женевьева приподнялась на локте в большой, скрипучей кровати в квартирке над магазином и разглядывала его широко раскрытыми глазами, ее волосы перепутались, кожа раскраснелась после сна.

— Что… Где?..

— Неужели так плохо просыпаться вместе со мной? — спросила она.

Его глаза стали почти черными.

— Ш-ш. — Она коснулась его лица. — Ты в безопасности.

— Правда? — Он отодвинулся в сторону. Всего лишь рефлекс. Попытался расслабиться.

— Ты помнишь, что тебе снилось?

— Нет. — Он глубоко дышал. — Я не запоминаю сны.

— Я тоже. — Она коснулась его плеча, осторожно провела пальцем по шраму на коже. — Откуда у тебя этот шрам?

— Несчастный случай в отцовской мастерской.

Ответ, похоже, удовлетворил ее. Она медленно провела пальцем по его телу и опустилась до более широкого шрама на боку.

— А этот?

— Несчастный случай в отцовской мастерской.

— Похоже, в ту пору с тобой постоянно происходили несчастные случаи.

— Который час?

— Мне все равно.

— Неужели? — Он уселся в кровати и принялся шарить в поисках выключателя, надеясь увидеть свои часы. Щелчок — комната озарилась мягким оранжевым светом. Женевьева вскрикнула и спряталась под одеяло.

— Господи, уже почти десять часов!

В ответ из-под стеганого одеяла раздался громкий вздох.

— Мы проспали несколько часов. — Разозлившись, он сдернул с нее одеяло. Обнаженная, она снова вскрикнула, но затем рассмеялась и раскрыла ему свои объятия. Ее кожа в свете лампы приобрела великолепный кремовый оттенок. Ему захотелось снова броситься к ней. Но стоило ей прикоснуться к нему, перед глазами снова возникла картина из старого сна. Вьющееся растение за окном материнской спальни, зеленые, перепутанные стебли… Он отодвинулся, затем поднялся с постели.

— Все дело в твоем сне, правда? — ласково спросила она.

— Нет. — Она словно нашла путь, как забраться к нему под кожу и добраться до самых сокровенных тайников души. Невозможно вытерпеть, когда кто-то подбирается так близко. — Это не имеет никакого отношения к сну. Тебе пора возвращаться домой.

— К Роберту? — Она перевернулась на спину. — Я не хочу возвращаться.

— Не говори ерунды. — Он принялся шарить по полу в поисках одежды. Его вещи переплелись с ее одеждой, словно одежда тоже занималась любовью. И тут он снова подумал о ползучем растении и задрожал, поднимая с пола рубашку.

— Он думает, что я беременна. Закари уронил рубашку на пол.

— Но это не так, правда?

— Конечно нет. Я придумала это, чтобы он больше не трогал меня.

— Это очень глупо.

— Я знаю. — Женевьева вдруг заплакала. — Я больше не могу выносить его прикосновений. Я не хочу этого. Именно это я и имела в виду, когда говорила тебе, что собираюсь перевернуть страницу своего брака.

И что теперь делать? Его любовницы никогда не плакали. Его встречи были изысканны и легки. Женщины приходили, занимались любовью, мило болтали, а затем снова одевались. Просто и приятно. Кто-то мог потягивать вино или есть фрукты. Но никто не забывал о времени и не просыпался от шока из-за бурной эмоциональной сцены. Это не типично для парижской жизни. Или для его жизни… Но только до сегодняшнего дня…

— Обними меня. — Ее голос стал совсем тонким. Она сгорбилась, крепко обхватила колени руками. Женевьева казалась такой крошечной и беззащитной.

Он неохотно вернулся в постель, присел рядом с ней на кровать, спустя мгновение прижал к себе, неуклюже, жестко похлопал ее по спине, ощущая собственную неловкость, расстроился из-за неспособности действовать решительно. Просто выйти из комнаты или утешить ее так, как ей того хочется.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила она, перестав плакать.

— Что ты хочешь узнать?

— Что-нибудь. Просто поговори со мной.

— Хорошо. — Он прижался губами к ее волосам и вдохнул их сладкий, земной аромат. — Вчера я рисовал твои ноги по памяти. Рисунок остался в моей мастерской. — Произнеся эти слова, он почувствовал, как ее тело снова начинает расслабляться. Тепло возвращалось. — Я хорошо запомнил их. Формы выпуклости косточек твоих пальцев, изгиб подъема, вены мод твоей кожей, словно реки на карте.

— Я могу посмотреть рисунок?

— Если хочешь. — Они говорили тихим шепотом. Он чувствовал приятное тепло ее тела, ему хотелось обнять ее, окутать своей нежностью, стать ее второй кожей. — Я мог нарисовать к ноги Марчезы Касати или Мистингетт. Именно в этом и кроется необычность моих туфель, все дело в том, что я в совершенстве знаю ноги моих клиенток, запоминаю их. — Он снова начинал хотеть ее.

— Но вчера ты рисовал именно мои ноги. Мои.

— Да.

Она пробралась в его жизнь так же, как когда-то в его магазин. Она проникла в его воображение, и теперь он не мог от нее избавиться.

Женевьева повернулась в его объятиях и прижалась заплаканным лицом к его шее. Но его больше не раздражали слезы, хотелось слизнуть их с ее лица.

— Расскажи мне что-нибудь еще.

— Я обожаю твою спину, — сказал он. — Твою изумительную, длинную и гибкую спину. Твоя кожа кажется полупрозрачной, словно жемчуг. — Она снова зашевелилась, сменила позу. Теперь она целовала его грудь, опускаясь все ниже. Скоро она возьмет в рот его плоть, и он окажется на верху блаженства. — Я хочу создать пару туфель, в которых соединятся твой неповторимый изгиб спины и твоя жемчужная кожа. Если бы только я мог сотворить туфли из сливок? Если бы я только мог растопить полную горсть жемчуга и отлить из него форму туфельки.

— Ты можешь, — мечтательно произнесла она. — Ты можешь все, что пожелаешь.

Игра в покер подошла к концу. Это был вечер Мориса Энье. Флеш[8] после стрита, затем снова флеш, а после фул хауз. Энье, который стал играть сравнительно недавно, сильно блефовал, это выходило у него не очень профессионально. Но парням удалось оставить его без денег еще на первых стадиях игры. Это была своего рода приятная закуска. Сегодня вечером они не смогли сдвинуться с первого раунда. Казалось непостижимым, как Энье набрал столько много удачных карт. Определенно везение скоро отвернется от него и он снова вернется к своей привычке беспорядочно блефовать. Они внимательно наблюдали за его нервным подмигиванием, за тем, как он сосредоточенно грыз ногти, что было обычным свидетельством скорого блефа, и ставили на кон свои деньги. Но он продолжал выигрывать, пока совершенно неожиданно — а было еще совсем рано (господи, и десяти еще не пробило!) — ни у кого не осталось денег, а Энье, весело насвистывая, отправился в одну из задних комнат в компании двух девиц и с изрядно раздувшимся бумажником.

— Мы можем сыграть еще, — предложил Кэббот. Но парни чувствовали себя слишком помятыми и раздраженными. Даже Кэббот говорил без энтузиазма. Раздававшиеся время от времени смех и глухие шлепки где-то у них над головами заставляли изрыгать проклятия одно другого жарче. Один за другим они допивали свои напитки и отправлялись домой, к женам.