— Ему… нездоровится, миссис Беттерсон? — спросила Женевьева.

— На самом деле это я миссис Беттерсон, — отозвалась женщина, сидящая за столом. — Августа.

— Прошу прощения. — Женевьева попыталась улыбнуться, но ошибка была двойной, поскольку все знали, что Беттерсон спал с обеими женщинами, и, по слухам, они спали друг с другом.

— Не беспокойтесь. — Августа весело улыбнулась и снова принялась печатать.

— А я Марианна, — представилась не миссис Беттерсон. — Хотите чаю? Я все равно буду готовить его для Нормана.

— Нет, благодарю. А Норман… Он болен? То есть я знаю, что он болен, но…

Марианна подошла к плите, на которой кипела вода в котелке.

— Прошлой ночью ему стало плохо.

— На самом деле он сам виноват, — заметила Августа. — Он просто переборщил. Ввязался в какое-то представление в «Койоте», вместе с актрисой из кабаре, Лулу с Монпарнаса. Она ваша подруга, ведь так?

Женевьева взглянула на причудливый узор на половицах:

— На самом деле мы немного поссорились.

— Я знаю, что прошлой ночью в Квартале был праздник, — улыбнулась Августа. — Один поэт, приятель Нормана, ударил владельца «Ротонды». Все вокруг, конечно, терпеть не могут этого человека, поэтому и отмечали радостное событие. Но, возможно, вы сами там были?

Женевьева проглотила ком в горле.

— С Норманом все в порядке?

— В общем да, — кивнула Августа. — Ему следует больше заботиться о своем здоровье. Но это не его стиль жизни.

— Недавно тут такое было… — Марианна задрожала.

Из-за закрытой двери до них донесся кашель. Ужасный кашель.

Беттерсон сидел в постели с «Великим Гэтсби».[7] На его скулах проступил лихорадочный румянец, глаза блестели.

— Женевьева! Как замечательно, что вы пришли. Вы войдете? — Он подвинулся в постели и откинул в сторону простыни.

— Норман, признайтесь честно. — Она присела на самый краешек. — Как вы себя чувствуете?

— Ну, или мир приобрел замечательное искрящееся убранство и блеск, или все дело в этой книге, — откликнулся Беттерсон. — Между нами, я думаю, что госпожа Смерть подобралась чуточку ближе. Я вижу новые знаки ее присутствия. Но, знаете, ничто так не разжигает воображение, как ощущение приближающейся гибели! Этим утром я писал чудесную новую поэму. Возможно, мою лучшую вещь. В голове осталась уйма идей.

— Я очень рада. Я имею в виду, из-за поэмы.

— Итак. — Его лицо немного помрачнело. — Чем я могу быть полезен? Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы заявлять, кто останется, а кто уйдет из журнала, ведь так?

— Нет. — Она пристально разглядывала стеганое одеяло на кровати. — На самом деле я хотела извиниться за то, что сказала прошлым вечером. Я имею в виду Гая Монтерея. Вы редактор. И вам решать, что пойдет в журнал, а что нет.

— Чудесно! — Он захлопал в ладоши. — В таком случае действительно замечательно, что вы пришли.

— О, Норман. — Она потерла лоб. — Я разозлилась на вас, потому что вам не понравились мои стихи. Но вы сказали мне правду.

— Не думайте об этом, милая. — Он склонил голову набок и, казалось, оценивал ее.

— Кругом сплошные неприятности. — Ее голос звучал устало и бесцветно. — Я принимала неправильные решения, верила в неправильные идеи, дружила не с теми людьми…

— Это о Лулу? О той битве, которая произошла между, вами прошлой ночью?

Женевьева пожала плечами:

— Она не та, за кого себя выдавала. Все очень сложно.

— Может, и так. — Он откинулся на подушки. — Но я считаю, что она стоит того, чтобы терпеть из-за нее неприятности.

— Вам не понять, вы мужчина. — Женевьева вспомнила о двух женщинах за дверью и подумала о том, что им известно. — Вы влюблены в Лулу?

— Я? Нет. — Усмешка перешла в глубокий грудной смех, затем в угрожающее подобие кашля, от которого все его тело стало сотрясаться и вибрировать.

Женевьева подумала, что, возможно, стоит позвать кого-нибудь из миссис Беттерсон. Но пока она колебалась, кашель стал стихать. Он прижал платок к губам.

— Но она все-таки очень забавная женщина. — Тема была закрыта, Беттерсон принялся рассказывать о журнале. — Мы не можем назвать журнал «Фиеста». Похоже, Хемингуэй решил так назвать свой роман. Но это его право. У него уже было название, но он хочет, чтобы «Фиеста» стало одним из вариантов. Макэлмон в ярости, но он проиграл. Я знаю, они даже подрались.

Марианна принесла поднос, на котором стояли две чашки чая, и удалилась, подмигнув. Беттерсон проглотил пару пилюль, запил их чаем и осушил чашку в несколько глотков.

— Попросите Августу поискать блокнот, — сонно сказал спустя некоторое время. — Он где-то на полках. Она знает, где искать его.

— Зачем мне блокнот? — Женевьева взяла поднос с пустыми чашками. — Я больше не стану писать стихи.

— Ваши карикатуры. — Теперь он изо всех сил боролся со сном. — Я уже говорил, что они замечательны.

— Вы действительно так думаете?

Но ответом был храп, донесшийся с кровати.

В соседней комнате Августа и Марианна сидели за столом. Августа ломала голову над особенно неразборчиво написанными строчками, пытаясь расшифровать их смысл. Она протянула листок Марианне, та внимательно всмотрелась и пожала плечами. Женевьеве захотелось подойти и помочь им. Возможно, она сумела бы разобрать таинственные слова. Но что-то не давало ей это сделать.

Улица оказалась пустынна. Отвратительно пахли сточные воды. Уходя, она думала о своем бесполезном блокноте, спрятанном где-то в хаосе крошечной квартирки. Она думала об издевательской улыбке Лулу, об ужасной лжи, которую придумала для мужа, и о том, как засияло его лицо при этом известии. Тяжесть ощущалась всем телом, болели каждая косточка, каждый мускул, каждый нерв.

Женевьева вспомнила о веснушке на шее Паоло Закари. О лимонном аромате его кожи, о его горячих поцелуях. Она пыталась отогнать эти мысли, но они упорно возвращались.

Придя домой, дождалась, когда Селин уйдет в другой конец квартиры, и сняла телефонную трубку.

Сиреневая записка лежала, разорванная на мелкие клочки, в мусорной корзине. Роберт не собирался придавать ей значения. Его жена красива и остра на язык, и, следовательно, среди ее знакомых есть соперницы. Недоброжелатели. На этом письме ясно просматривалась огромная печать под названием «завистливая женщина».

Если бы он только мог забыть об этом и сосредоточиться на работе!..

— Мистер Шелби Кинг, я… — Мари-Клер просунула голову в дверь.

— Разве я не говорил, чтобы вы всегда стучались, прежде чем войти?

Секретарша выглядела расстроенной.

— Но я постучалась, сэр.

— Неужели? О!.. — Роберт нервно закрутил в пальцах ручку, притворяясь, что так увлекся работой с документами, что позабыл обо всем на свете.

— Три раза.

— Ну что ж, в будущем стучитесь посильнее.

— Хорошо, сэр. Принести вам кофе?

— Нет, спасибо. Мари-Клер?

— Да?

Он с надеждой взглянул на нее. С надеждой на что? Возможно, он совершил ошибку, подарив ей цветы.

— Простите меня за то, что набросился на вас. Я немного расстроен. Вы не откроете окно? Здесь очень душно.

— Да, сэр. — Она снова была счастлива.

Роберт с отсутствующим видом смотрел на ее округлую попку, пока она сражалась с оконной задвижкой. Как замечательно, что можно так легко сделать женщину счастливой — в одно мгновение и одним простым жестом! Букет роз, тихое извинение. Если бы только всегда все было так просто…

Зазвонил телефон.

— Не вешайте трубку, мистер Шелби Кинг, — раздался отвратительный голос. — Пока не выслушаете то, что я должен вам сказать.

Роберт заставил сыщика подождать, пока Мари-Клер не вышла из комнаты.

— Фелперстоун, мне казалось, я достаточно ясно выразился.