«Я скажу, что упала в обморок в магазине Закари и должна была поехать домой и прилечь. Меня рвало. Я была абсолютно разбита, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю и решимость, чтобы добраться сюда, я все еще очень слаба…»

Привратники опустили стул на пол в холле, и Женевьева протянула свой плащ служителю. До нее донеслись музыка и громкие голоса.

Двери в танцевальный зал были распахнуты.

Оркестр исполнял шумную и веселую импровизацию, по залу скакали танцоры в костюмах, пестреющих фантастическими полосами и безумными зигзагами. На их головах красовались невообразимые бесформенные шляпы или конические колпаки. Нувориши флиртовали с потомственной богатой аристократией под возвышающимися в зале металлическими скульптурами Леже. Красота мило болтала с богемой на фоне тканевых коллажей Делоне, выполненных в зеленых, красных, голубых и сверкающих желтых тонах. Обслуживающий персонал метался по залу, проносил в воздухе подносы. Норман Беттерсон потирал подбородок. Вайолет де Фремон в безупречных ярко-розовых туфлях, которые могли быть созданы только Паоло Закари, вцепилась в руку графа Этьена, ее величественного супруга. В дальнем углу зала Гай Монтерей приложил ладонь ко лбу в странном приветствии. По ледяному фаллосу стекали прозрачные капельки.

Роберт оставил графа Дюваля и широкими шагами поспешил к ней навстречу.

Женевьева запаниковала.

— Я… меня стошнило на человека в темном переулке.

Лулу кинулась вперед.

— Виви…

— Я должна была поехать домой и переодеться. Я…

— Дорогая. — Роберт взял ее за руку. — Думаю, тебе лучше пойти со мной.

— Что…

— Делай так, как он говорит, шери. — Лулу взяла ее за другую руку.

Оркестр грянул джаз, под ритм которого невозможно было усидеть на месте, и танцпол тут же наполнился людьми. А Женевьева, которую уводили из зала, едва успела разглядеть развевающиеся платья и смеющиеся лица.

Глава 3 ПОДМЕТКА

На обратном пути Роберт крепко держал Женевьеву за руку. Они последними покинули семейный склеп, остальные уже уехали на машинах или брели пешком по направлению к дому. Она не пожелала ехать в «даймлере» с родственниками, он мог понять ее. Роберта до глубины души тронуло то, что сейчас она хотела побыть с ним наедине.

Ее рука казалась крошечной и ледяной, в глазах застыла пустота. Ему хотелось прижать ее к груди, сжать ладонь, согреть своим теплом. Он чувствовал, что она не хочет этого, и уважал ее желание. Бывают моменты, когда человеку необходимо свободное пространство, чтобы жить, вспоминать, скорбеть. Если бы он только сумел подобрать правильные слова утешения!..

— Моя дорогая, — попытался начать Роберт, когда они проходили по усыпанной гравием дорожке между небольшими могильными плитами, витиеватыми мраморными распятиями, статуями ангелов, медленно двигались в тени серебристых берез и каштанов по направлению к огромному дубу. — Я помню, когда умер папа, у меня было чувство, словно кто-то выбил почву у меня из-под ног. Я не представлял, как мы сможем дальше жить без него. Он был таким значительным человеком. Его ум, его характер… Он обладал особенной статью. Но мы продолжали жить дальше, Женевьева. Я не думаю, что смогу когда-нибудь стать достойным отца, но я старался изо всех сил. Мы все старались, мама и моя сестра и…

Женевьева выдернула руку и бросилась к дубу. Он, смутившись, наблюдал за ней, пока она что-то искала на стволе, а затем, похоже, обнаружив то, что хотела, стояла спокойно, гладя кору дерева.

— Что это, милая?

Она не ответила. Просто продолжала смотреть на ствол дерева и гладить его.

Наконец, он откашлялся и произнес:

— Не лучше ли вернуться к дому? Они, наверное, удивляются, куда мы подевались.

— Пускай удивляются.

Солнечный свет яркими лучами метался среди веток, пронзая листья своими золотистыми копьями. Роберту стало жарко в глухом черном костюме, и он расстегнул воротничок.

— Несправедливо, что это произошло в столь прекрасный день, правда? Небо должно плакать вместе с нами. Конечно, когда мы хоронили папу, выдался ужасно жаркий день. Ну, так…

— Не мог бы ты заткнуться хотя бы на минуту? Сделай одолжение? — Слова вырвались из ее горла, напоминая звук мотора, который никак не хочет заводиться. Он знал, когда она повернулась и бросилась бежать прочь — к машине, что она плакала. Наконец. Она не плакала, когда они рассказали ей обо всем. Она не плакала во время службы и на кладбище.

А ей стоило поплакать. Это было бы естественно и пошло бы на пользу.

Он пристально рассмотрел ствол дуба, прежде чем отправиться следом за ней. На стволе была нацарапана надпись, всего одно слово — ЖОЗЕФИНА. Больше ничего.

Когда он вернулся к машине, жена припудривала лицо, глядя в маленькое зеркальце.

— Мы должны возвращаться, — сказала она. — Родные будут ждать меня.

Остаток дня он внимательно наблюдал за ней. Слушал, как жена разговаривает с тетушками и дядюшками, некоторые из них были на их свадьбе. Наблюдал, как она обменивается любезностями с приходским священником, наклоняется, чтобы расцеловать маленьких кузин, пожимает руки доброжелателям из деревни. Как она вежливо кивает, бесстрашно улыбается. Все делает автоматически.

В какой-то момент он устал от постоянной необходимости поддерживать светскую беседу и вышел прогуляться. В розарии присел на скамейку, чтобы покурить, и был удивлен, когда к нему присоединился стройный мужчина, в котором он узнал доктора Петерса, семейного врача, тот тоже раскуривал сигару.

— Печальное событие. — Доктор Петерс шепелявил и слегка причмокивал во время разговора.

— Да. Вы, должно быть, хорошо знаете семью.

— О да. — Петерс многозначительно кивнул. — Знаете, я помог маленькой Женевьеве появиться на свет. Это были очень трудные роды.

Роберт выпустил клуб дыма.

— Я этого не знал.

— Ну, она не из тех, кто легко проскальзывает, ведь так? Только не наша Женевьева. — Проговорив эти слова, доктор, похоже, понял, что позволил себе вольность, допустив приятельский тон. Его улыбка стала обеспокоенной.

— Полагаю, что нет. — Роберт искоса взглянул на него. Ему не понравилось, что доктор назвал Женевьеву словом «наша».

Петерс откашлялся.

— Женевьеве очень повезло.

Они немного помолчали. Роберт смотрел на море роз, множество великолепных цветков красного, желтого и кремового оттенков.

— Каким образом? — спросил он.

— Простите? — Это был один из тех случаев, когда человек говорит «простите» не потому, что не расслышал вопроса, а потому, что до конца не уверен, как следует отвечать. Роберт много раз сталкивался с подобной ситуацией в бизнесе. Это позволяло выиграть время и обычно означало, что собеседник не будет полностью откровенен.

— Я спросил, каким образом?

— Ну… — Доктор еще раз откашлялся. — Вы, очевидно, очень верный муж, сэр. Женевьеве очень повезло, что она встретила человека, который любит ее так преданно и безоговорочно.

— Безоговорочно? К чему, черт возьми, вы клоните, доктор?

— О боже мой. Абсолютно ни к чему, сэр. Мне жаль, что я… Это были, как я уже говорил, очень трудные роды. Некоторое время казалось, что ни Женевьева, ни ее мать не оправятся. — Он затушил красный уголек тлеющей сигары, а затем аккуратно завернул окурок в носовой платок и положил в нагрудный карман.

Роберт почувствовал, что доктор готов отступить, и, стремясь во что бы то ни стало приоткрыть завесу над тайной, коснулся его руки.

— Нет, простите, доктор. Вы помогли Женевьеве войти в этот мир. Вы знаете девочку всю ее жизнь. Это естественно, вы должны говорить о ней в дружеском, свободном тоне. — Затем добавил: — Вы знаете, она очень уважает вас и высоко ценит ваши заслуги.