Куропаткин, М.Д. Скобелев, В.Н. Троцкий. Один из них, С.А. Носович (впоследствии иркутский губернатор), возглавлявший русское посольство в Бухару в 1870 г., из опыта общения с эмиром и его приближенными вынес те же впечатления, что и Глазенап, и Кауфман: уступки считаются на Востоке признаком слабости. "Ознакомившись несколько с характером бухарских властей, я не ошибусь сказать, что вся наша любезность и уступчивость, делаемая во имя дружбы и мира, существующего между соседями, признается за слабость и ничтожность, а потому будет понятно, если какая-нибудь более важная уступка, сделанная нашим правительством только из побуждения великодушия, будет истолкована самым невыгодным образом для нас. Для меня всегда была очевидна невозможность возвращения бухарцам взятых от них… городов; кроме мести и преследований, которые последовали бы для жителей, бухарские власти непременно приняли бы нашу уступчивость за бессилие, и нам пришлось бы снова брать те же города…"79 Итак, дважды на К.П. Кауфмана возлагалась верховная власть на захваченных Россией в то или иное время землях других народов. В обоих случаях он проявил себя умным, но жестким проводником не только имперских, но и русских национальных интересов (что особенно явственно проявилось в его деятельности в Северо-Западном крае). Здесь мы подходим к основной интересующей нас теме – взаимоотношениям Кауфмана с евреями.
Одной из ступеней военной карьеры Кауфмана было назначение его членом комитета по преобразованию заведений военных кантонистов в училища военного ведомства. Там ему пришлось стать непосредственным и активным участником решения одного из аспектов той сложной и болезненной проблемы, какой являлось на протяжении веков положение евреев в России.
Во время работы в комитете К.П. Кауфман оказал протекцию еврейскому юноше из кантонистов Виктору Никитичу Никитину (1839-1908). Отданный ребенком в кантонисты и насильственно крещенный, Никитин никогда не забывал своего тяжкого детства. Переведенный в 50-х годах стараниями Ф.Г. Устрялова (брата известного историка) из Нижнего Новгорода в Петербург, он занялся усиленным самообразованием, и когда К.П. Кауфман в 1861 г. стал директором канцелярии военного министерства, он взял Никитина к себе домашним секретарем. Позднее В.Н.
Никитин сделал весьма неплохую карьеру, к концу 90-х годов дослужившись до постов одного из директоров Петербургского тюремного комитета и чиновника по особым поручениям при Министерстве земледелия и государственных имуществ. Помимо службы Никитин уже в 1860-х годах занялся публицистикой. И сами сюжеты, затронутые им, и их раскрытие несомненно указывают на то, что автор не только глубоко переживал все тяготы и несправедливости окружающей действительности, но и никогда не забывал о своем происхождении. Это чувствуется и в принадлежащем ему одном из первых исследований тюремного быта "Тюрьма и ссылка" (1880), и в написанной с использованием обширных архивных материалов работе "Евреи-земледельцы" (1887). Быть может, это особенно чувствуется в носящей автобиографический характер книге "Многострадальные. Очерки прошлого" (1895), посвященной судьбе кантонистов. Своих покровителей Никитин вывел в ней под прозрачными псевдонимами (Устрялов – "Угрялов", Кауфман – "Бауфман"). По словам Никитина, Бауфман был неутомимым тружеником, работавшим с 9 часов утра до 3-4 часов ночи. "Жил он скромно, никаких пиров не задавал, характер имел ровный, добродушный, терпением располагал неистощимым, работал без устали, во все вникал, все изучал, все помнил".
Об отношении К.П. Кауфмана к евреям Северо-Западного края мы знаем в основном из интереснейших воспоминаний известного еврейского поэта и прозаика Йегуды-Лейбы Гордона, в годы пребывания Кауфмана на посту генерал-губернатора смотрителя казенного еврейского училища в Тельшах Ковенской губернии (Тельшяй)80.
Как-то Кауфман в сопровождении окружного инспектора Н.И. Новикова, известного юдофоба, посещал учебные заведения вверенного ему края. В Шавлях (Шяуляй) он отрешил от должности смотрителя еврейских училищ Загорского, поляка по национальности. Гордон получил телеграмму от директора еврейского училища в Шавлях М.В. Фурсова: "Стригите пейсы" (стрижка пейсов, по мнению русской администрации, была принципиальным оружием в борьбе с "властью кагала"). Но в училище, возглавляемом Гордоном, стрижка уже была произведена накануне. Исключение составили лишь несколько бедных мальчиков, которым их еврейские домохозяйки категорически запретили стричь пейсы. Этим ученикам Гордон разрешил не стричься, но велел в день ревизии в училище не являться. Вот тут-то чуть не разразилась катастрофа, поскольку некоторые из них, движимые любопытством, все-таки явились.
Вот как Гордон описывает визит генерал-губернатора: «Человек среднего роста, с сильной проседью, обошел ряды… Стоявшим возле меня ксендзам досталась головомойка за то, что они питают дух возмущения в народе. От них генерал перешел ко мне. Когда ему назвали мою фамилию с прибавкою "смотритель еврейского училища", он сказал: "Про вас я много слыхал хорошего"». Кауфман остался очень доволен постановкой учебных занятий, однако, обнаружив у нескольких учеников пейсы, приказал отдать под арест раввина Маргулиса, а на родителей нестриженных учеников наложить штраф по 5 рублей (сумма по тем временам немалая). Гордон ходатайствовал об освобождении раввина и сложении штрафа с учеников, что на следующий день было сделано. Позднее один из военных рассказал Гордону, что за обедом генерал-губернатор весьма положительно отозвался о его заслугах на ниве просвещения. Покидая на следующий день город, Кауфман приветливо попрощался с Гордоном, послав из своей коляски воздушный поцелуй81.
И впоследствии генерал сохранил теплое отношение к Гордону. Когда еврейского поэта в 1879 г. сослали в городок Пудож Олонецкой губернии, он обратился за помощью к Кауфману, находившемуся в ту пору в командировке в Петербурге, и тот, хотя и сам пребывал тогда, по собственному признанию, в опале, сумел вызволить Гордона из ссылки.
Существует мнение (отразившееся, в частности, в таком авторитетном издании, как "Еврейская энциклопедия"), что Кауфман покровительствовал известному ренегату, выкресту Я. Брафману. Нам представляется, что это мнение в целом лишено оснований. Генерал-губернаторство Кауфмана, напомним, длилось с апреля 1865 г. по октябрь 1866 г. Доносительская же деятельность Брафмана началась значительно раньше:еще в 1858 г. он подал прошение по еврейскому вопросу императору Александру II, а в 1860 г. был вызван в Петербург в Святейший Синод и даже был представлен митрополиту Филарету. В бытность Кауфмана в Вильно Брафман опубликовал в "Виленском вестнике" несколько статей по еврейскому вопросу и тогда же был переведен в Вильно цензором еврейских книг. Нашумевшая же его "Книга Кагала" вышла лишь в 1869 г. А уже много позднее, в 1870-х годах, Кауфман рассказал Гордону, что несколько десятков экземпляров книги Брафмана были присланы ему для рассылки по присутственным местам. "Таким образом, – пояснил генерал, – чтение ее было для нас как бы обязательным". Следовательно, вряд ли можно говорить о покровительстве Кауфмана Брафману. Скорее напротив, умный царедворец, генерал-губернатор прекрасно оценил ту опасность, которую таило в себе возможное сопротивление деятельности ренегата, и счел более целесообразным держать его хоть под каким-то контролем, нежели безраздельно отдать его юдофобам82.
Интересны воспоминания Кауфмана о том, как он познакомился на практике с силой влияния "кагала". В Минске произошел опустошительный пожар. С целью помочь пострадавшим от пожара сразу же были составлены списки погорельцев, причем почему-то по вероисповедному принципу. Вскоре Кауфмана посетила депутация евреев с ходатайством выдать компенсацию не каждому еврею в отдельности, а целиком общине, а уж та распределит по справедливости деньги среди пострадавших. Царский чиновник не мог поддержать общину (кагал) ни под каким видом, а потому в просьбе было отказано. Однако члены депутации предупредили Кауфмана, что в случае отказа они соберут все деньги через синагогу и перераспределят их по своему усмотрению, что и было сделано. Когда Кауфман рассказывал эту историю Гордону, то заметил, что раввин при перераспределении не допустил никакой несправедливости. "Поэтому-то, – ответил генерал, – я и не дал ходу этому делу". И прибавил с удивлением: "Но, во-первых, откуда они узнали в первый же момент о том, что приехал чиновник и о том, что он привез деньги? Этого не знал еще никто из официальных лиц в городе.