— Мы обязательно должны поехать к стоянке полицейских машин. Там, возможно, главная ниточка.

Он покачал головой.

— Как знать. Их теперь одиннадцать, погибших свидетелей. Будут новые жертвы… Как будто их всех переметили краской вроде цыплят и режут по одному… В какую сторону сначала кидаться, не могу вам сказать. У меня пока нет ваших фотографий.

— Не будем спешить.

— По-моему, если я не ошибаюсь, у вас их тоже нет.

— Верно, пока нет. При себе нету.

— Я ничегошеньки не понимаю, мистер Магнитолог.

5

Мои надежды, мои поиски, моя мечта, моя бессонница…

Я был один в комнате. Я даже подумал, почему я не волнуюсь, как раньше, почему я спокоен, уверен и прямо-таки похулигански нетороплив. Ожидание расхолодило меня? Или я все нашел гораздо раньше, а теперь наблюдаю понятное, знакомое, как батарейка фонарика. Светит, ну и что? Чудо? Конечно, чудо. Ну и что?.. Я вымучил его, или оно меня?

Загадки больше пет!

Я мог видеть все. Когда хотел, что хотел, куда хотел.

Я ставил наводку луча на двери этого дома, включал плакатор на склонение туда, в прошлое. И передо мной на экране мелькали, как в кино, все, кто входил в эту дверь, в эту калитку за десять лет, пятнадцать, семнадцать, пока сам дом вдруг не испарился, не разобрался, пока не появилась бугристая полянка на месте жилья.

При таком склонении кадры сменялись в обратном порядке, как бывает в кино, если пленку пустить с конца. Но вот нажим клавиши, бег останавливается. Перед нами один из дней прошлого. День у той же калитки. Я могу провести около нее свой (по времени) целый день. Я могу моментально «прокрутить» его от зари до зари, переместив склонение от прошлого к будущему. Я могу начать просмотр этого дня с любой минуты. Я могу отвести луч на десять, на сто, на тысячу, на сотни тысяч метров от калитки в любую сторону и начать бег по времени в той же точке.

Это не мистика, это не машина времени, это все реальное, понятное, как батарейка.

Я навел плакатор на книжный склад в Лахоме, на улицу под ним.

Вот замелькали шагающие задом наперед люди, пятились машины, поднимались, как бабочки с мостовой, садились на дерево листья, потом они мгновенно уменьшались, и дерево становилось голым…

Стоп!

Я вижу длинный открытый автомобиль. А в нем Президента чужой для меня страны. Приветливые группы людей на тротуарах. Улыбки, смех. Яркий солнечный день. Президент улыбается. Он приветствует горожан кивком непокрытой головы. Он улыбается. Рядом с ним женщина с удивительно приятной улыбкой. Шофер улыбается. Голова Президента ничем не покрыта. Мягкие волосы поднимает встречный воздух. А у меня мурашки по спине…

Я видел, как он дернулся. Как ему было смертельно больно. Как жутко вскрикнула счастливая женщина. Рука Президента рвала и не могла сорвать невидимый ошейник. А потом я слышал, как треснул череп… И хлынула кровь на мягкий пол машины. Там, где нога Президента вмяла этот пол, кровь натекла в ямку, и ботинок его тонул в ней.

Он задыхался. Женщина прянула к нему. Розы упали с ее коленей в кровь. «Боже, моего мужа убили!..» Она кричала жутко и совсем не громко. И заплакала, стараясь поднять голову мужа, запричитала по-бабьи, тонко и безнадежно… Это очень страшно, когда рядом с тобой убивают самое родное…

Машина рванулась вперед, на багажник прыгнул, повис на поручнях телохранитель. Он упал на багажник, лицом на кровь. Он поглядел на разбитую голову Президента и в ярости начал бить кулаками по крышке багажника. Слишком поздно…

Я ударил по кнопке отклонения. Луч резко ушел в сторону от машины, поплыл назад по окнам домов, по кровлям и снова к окнам. Я увидел огромное световое табло на крыше склада учебников. Оно показывало время — 12 часов 31 минута, и температуру воздуха — 18 с половиной градусов. Луч опустился на два этажа ниже. В том самом окне стоял человек в белой рубашке. Он отошел назад, бросил винтовку в щель между ящиками.

Это был другой, не Предполагаемый.

Он снял с ящика и надел на себя форменный китель полицейского, перелез через груду коробок, стряхнул с одежды пыль от этих коробок и ушел из комнаты, спокойный с виду, неторопливый. Слышно было, как на улице вопят сирены, видно было, как бегут по этажам и лестницам, обнажив пистолеты, сдвинув скулы, решительные полицейские. Человек постоял среди коробок, а потом, выхватив пистолет и тоже сдвинув скулы, начал, как все, бегать по этажам, искать самого себя.

Ну подожди, миленький, мы на тебя еще посмотрим, в какую сторону ты побежишь…

Я переключил аппарат. На экране снова мягко улыбался добродушный парень с громким титулом Президент. Люди улыбались ему. Женщина была счастлива и тоже улыбалась. Но теперь я заметил транспарант: «Мы не звали вас к себе!» Рядом был другой: «Лахома протестует!» Но под ними улыбки, улыбки, цветы.

Снова короткий удар выстрела. Другой, третий, четвертый. Луч побежал вперед, обгоняя машину раненого президента, луч взметнулся над площадью, показывая мне все и всех. Я видел тройной мост, под который летели машины, окруженные мотоциклами. Я видел, как человек на мосту, в коричневой шляпе, в длинном пальто, посмотрел вниз на полную крови машину и побежал в сторону. Я видел, как он бросил винтовку за каменный забор. Но этот, в коричневой шляпе, не стрелял.

Я видел с правой стороны склада зеленый бугор, стоянку автомобилей за ним, я видел бегущего человека в белой рубашке…

Стоп. Одну минуту назад, и вот он в белом стоит за оградой, стоит и целится, прищур его крепок, снайперский прищур, он целится, в руке у него пистолет с очень длинным стволом… Четвертый выстрел. Самый страшный выстрел… Он побежал, приседая, к железной дороге. Я потянул ручку. Этот бежал на меня, как заяц. Молодое, наглое лицо.

— Эй, парень! — крикнул полицейский. — Буду стрелять!

Он остановился.

— Куда летишь?

— Опаздываю.

— Придется им уехать без тебя.

— Вы ошиблись.

— Там разберут…

Я погнал эту «ленту» вперед и увидел, как спустя немного шериф сказал убийце:

— Ты свободен. Они поймали преступника.

— Олл райт!..

Я снова переключил плакатор. Опять машина Президента несла в неотвратимую смерть живого, добродушного человека. Опять улыбались прохожие, улыбались дети, веселые девушки бросали цветы. Жутко… Первый, четвертый. Но кто послал второй выстрел? Кто послал третий?

Он затаился на крыше другого здания. Он стоял на коленях за каменным парапетом и ждал, пока цель не будет открыта всем другим убийцам. Он прижимал к лицу приклад винтовки, приклад, мокрый от пота. Он едва не высунул язык от усердия. Он работал, уверенный, что его никто не видит.

А рядом стоял я!

Каюсь, меня захватила погоня. Луч метался над площадью, над городом, шарил по разным улицам и комнатам. Я, невидимый, сопровождал их всюду. Никто не ушел от меня. Холеные, благородные, худые, пропитые, степенные, хулиганские, наивные, хитрые, злые, добрые лица — их было много. Для головы Президента вполне достаточно.

Я летал с ними в самолетах, сидел в машинах, разговаривал по телефону, слал телеграммы, убегал и стрелял… Там, на площади, в здании склада, были двое — стрелок и помощник. Там. у стоянки, за деревянным забором, были двое — стрелок и помощник. На крыше соседнего здания был один. За дырявой оградой моста был один. Этот стрелять не стал. Этот на всякий случай — последний козырь… Шесть убийц… Но их было много. В патрульных «джипах», раскиданных по разным углам города, в отдаленных и нежилых домах…

Я видел, как гибли один за другим невольные свидетели преступления, видел убийц, видел, кто посылал их. Я видел. Но пусть в этом разбирается он, Американец.

…Потом я приготовил хозяйский фотоаппарат и наладил магнитофон. Виденья поплыли опять, но теперь я выбирал самое нужное.

Да, Предполагаемый совсем не ягненок. Он думал, что играет в главную дудку, руководит, направляет небольшую комедию под названием «Коммунисты-террористы». Будет игра, холостые в небо, для шума, для политических побед… Он руководит, и все берегут его, не дают самому стрелять (все равно промажет). А его готовили в те самые козлы, которых режут вместо волков. Он жил в России три года, он женат на русской женщине, он подходит на роль коммуниста-террориста. Он чего-то шумит о Кубе? Так надо!.. Он хотел создать некий липовый комитет в защиту Кубы? Так надо. Олл райт!.. Он из тех, значит, кто, по всей вероятности, мог бы отомстить Президенту за твердость, проявленную с Кубой. Он…