Дядя поправил монокль и, рассматривая свои опрятные ногти, сказал:

— А ты, между прочим, спроси Тото, не играет ли он в последнее время. Это напомнило бы ему о клубе. Или, например, дай ему какую-то банкноту и скажи, что нашла ее на улице. А если бы ты еще попросила его попытать счастья с той купюрой… Ничего больше я бы от тебя и не желал.

Я поняла. Он хотел, чтобы я стала его союзницей и заманила Тото в заведение, где его хорошенько надуют. Какая гадость! Вся моя симпатия к дяде вдруг исчезла. Лучше бы я сама дала ему денег, даже настояла, чтобы взял их. Но дядя решительно отказался.

Но, впрочем, я подумала, что какой-то там проигрыш для Тото ничего не значит. А оно бы и неплохо было так наказать его за тщеславие. Да и глупую Мушку тоже. Однако когда я хорошо подумала, то пришла к выводу, что, если бы я присоединилась к этой махинации, меня замучила бы совесть. Дяде я, конечно, сказала, что согласна. Но сама надеялась уладить это дело другим способом.

Когда дядя ушел, я позвонила Тоннору. Сказать правду, сердце мое беспокойно билось, пока я ждала ответа. Я ведь никогда еще не звонила незнакомым мужчинам такого типа. Поэтому решила быть поосторожнее. Оставлю дома письмо с его адресом и напишу, пусть ищут меня там, если в назначенный час я не вернусь домой, а себе в сумочку положу револьвер Яцека.

В трубке раздался низкий мужской голос. Я спросила, это ли пан Роберт Тоннор, и, получив утвердительный ответ, сказала:

— Простите, что не называю своей фамилии, так как она не имеет для вас значения, а я предпочитаю остаться неизвестной. Мне нужно с вами встретиться. У меня к вам дело, очень важное, можете мне поверить, и я прошу уделить мне несколько минут. Не смогли бы вы меня принять, ну, скажем, завтра утром?

Он, видимо, удивился, потому что спросил:

— А мы с вами знакомы?

— Нет.

— Может, я где-то вас видел?

— Мы с вами никогда не виделись.

— Так какое же вы можете иметь ко мне дело? Только предупреждаю заранее: если речь идет о пылесосах, галстуках или новом образце бритвы, то все это у меня уже есть.

Я чуть не засмеялась и сказала, что деньги здесь ни причем. Тогда он задумался и ответил, что завтра не будет иметь свободного времени. А вот сегодня в восемь сможет меня принять.

Другого выхода не было, и, чтобы скорее уладить дело бедной Гальшки, я согласилась.

Я выбрала черное платье, но никаких драгоценностей надевать на себя не стала (от такого типа можно ожидать всего). На мне было только обручальное кольцо и нитка жемчуга. Он в последнее время снова входит в моду. Затем написала письмо, нашла в ящике у Яцека револьвер, перекрестилась и вышла из дома.

Только бог один знает, что со мной может случиться…

Расскажу все по порядку. Когда я вчера поднималась по лестнице в его квартиру, у меня дрожали коленки. На двери не было никакой таблички. Я перекрестилась и нажала кнопку звонка. Дверь открылась так быстро, что я даже испугалась. Передо мной стоял рослый плотный брюнет с проницательными серыми глазами. На нем был темно-синий костюм и черный галстук. (Может, он носит траур?) С виду вполне порядочный человек. Даже благородный. Мужчина посмотрел на меня внимательно и сказал:

— Пожалуйста. Я жду вас.

У него был довольно приятный голос. Подумать только, встретишь этакого где-то на улице или в кафе и даже понятия не будешь иметь, что это опасный шантажист.

— Я заберу у вас минут пять, не больше, — начала я и направилась было в комнату. Зачем бы мне действительно снимать меха. Однако этот наглец бесцеремонно взял меня за рукав и сказал:

— Сделайте одолжение, снимите меха, у меня здесь жарко, как бы вам потом не простудиться.

Ну, станешь ли с этим спорить? Страшный тип… Квартира у него небольшая, но приличная. Он указал мне на кресло, сам сел напротив.

— Так чем могу служить?

— Я приятельница Гальшки Корниловской… — начала я не очень уверенно.

Он слегка поднял брови и сказал:

— Очень приятно.

— Я бы не хотела, чтобы вы меня неправильно поняли. Я пришла объяснить вам нечто.

— Объяснить? Что именно?

— Это очень деликатное дело. Но поверьте, я умею хранить тайны. Поэтому, хоть вам и кажется, что Гальшка вас избегает, я хочу сказать вам, что это неправда. Она любит вас.

Я таки смогла произнести эти слова с глубоким убеждением. Но он как-то странно поморщился и ответил:

— Вполне возможно, уважаемая пани. Но это для меня не такая уж и новость.

Ну, наглости ему не занимать! Думает, если он так хорош и имеет такие холодные глаза, то все женщины должны души в нем не чаять, и находит это вполне естественным. Я с удовольствием бросила бы ему в лицо, что Гальшка ненавидит его. Однако пришлось держаться дипломатично.

— Тем лучше, что вы об этом знаете. Я тоже нисколько в этом не сомневаюсь, — сказала я, — Мы с ней близкие подруги. Но вы сами понимаете, что определенные обстоятельства мешают вашей любви. Признайтесь, что постоянная опасность отнюдь не способствует счастью.

— О какой опасности вы говорите? — спросил он почти иронически. — Я не из пугливых.

— Ах, да я же не о вас! Речь идет о Гальшке. Вы имеете… у вас есть ее письма. Я понимаю, они дороги вам как воспоминание о тех днях, когда началась ваша любовь. Это хоть кому понятно. Я и сама хотела бы сохранить такие письма. Даже и после того, как чувство угасло. Ведь так приятно иметь увековеченное на бумаге доказательство чьей-то преданности, чьи-то искренние любовные признания. Но, как вам известно, Гальшка — замужем. И опасения, что эти письма каким-то образом могут попасть в руки мужа, угнетает ее… Нет, не перебивайте меня! Я уверена, вы сами никогда бы такого не сделали, но, боже мой, их могут у вас похитить, вы можете их потерять, с вами может произойти какой-нибудь несчастный случай… Надо это учитывать. Тогда письма попадут в руки посторонних людей, и это может погубить жизнь женщины, которая вас любит.

Он улыбнулся, закурил сигарету и сел поудобнее. Я видела, что моя речь не произвела на него никакого впечатления. Неужели такой бессердечный?..

Но вот он непринужденно спросил:

— Если я правильно вас понял, вы хотите, чтобы я вернул Гальшке ее письма?

— Да. Умоляю вас, не откажите мне. Я понимаю, что нет оснований надеяться на особую любезность с вашей стороны. — Тут я улыбнулась ему так трогательно, как только могла: разве только бездушный пень устоит против такой улыбки. — Но прошу вас удовлетворить мою просьбу.

Он посмотрел на меня из-под опущенных век и тоже улыбнулся.

— Как раз наоборот. Как по мне, то вы имеете даже больше оснований, чтобы оказать вам и не такую любезность. Не понимаю только, почему Гальшка обращается ко мне через вас. Я, конечно, нисколько ее за это не упрекаю, потому что познакомиться с вами — немалое удовольствие. Но почему она не обратилась ко мне сама?

— Ах, разве вы не знаете, какая она чувствительная!.. Может, даже немного и истеричная, — добавила я после минутного размышления.

— Да и немного ли?

— Вы правы. Но вы не можете не понимать, что при таких обстоятельствах трудно быть спокойной.

— О боже, при каких еще обстоятельствах? — раздраженно поморщился он.

— Ну, когда каждую минуту тебе грозит беда.

— Это же смешно, — сказал он. — Можете передать своей приятельнице, что я верну ей эти письма.

Я не поверила своим ушам, но тут же мне пришло в голову, что это какое-то надувательство. Сейчас обещает, что отдаст, а как только Гальшка обратится к нему, наверняка поднимет ее на смех.

— Нет, простите, — ответила я твердо. — Моя приятельница просила, чтобы я забрала эти письма сама.

Он ничего не ответил. Встал, пошел к письменному столу и с минуту копался в бумагах. Когда вернулся, в руках у него была большая пачка писем.

— Вот, пожалуйста, — сказал он.

Я очень удивилась. К тому же не могла понять, почему этих писем так много. А пан Тоннор с улыбкой добавил: