— Глубокоуважаемая пани, я прошу прощения, но у меня с пани Реновицкой очень важная и сугубо частная беседа, которую я должен как можно быстрее закончить, так как через час отходит мой поезд. Будьте так любезны и не обижайтесь на мою искренность.

Тетю как громом поразило. Она покраснела, несколько раз беззвучно, словно рыба, открыла рот, затем подхватилась из кресла и, бормоча какие-то слова, которые невозможно было разобрать, быстро засеменила из гостиной. Если бы этот человек знал, каких усилий мне стоило не засмеяться вслух! Никогда еще не видела, чтобы кто-то вот так в чужом доме выпроводил из комнаты какую бы там ни было, но старшую женщину!

Он заговорил снова, как будто ничего, абсолютно ничего не произошло:

— Я убедился, что этот второй Юргус, тот тайный Юргус, который скрывается во мне, забытый и заброшенный первым, тоже имеет свои права и тоже добивается своего счастья.

— Думаю даже, что и заслуживает него.

Он посмотрел на меня и спросил:

— Вы это серьезно говорите?

— Да, вполне серьезно.

— А почему вы так считаете?

— Ну, я не собираюсь говорить вам комплименты, но вы молодой, деятельный… Я бы сказала, настоящий мужчина. Поэтому заслуживаете личного счастья.

Он ничего не ответил. Казалось, искал слов, с которых можно начать дальнейшую беседу. В душе я дрожала от нетерпения, хотя, конечно, догадывалась, что он хочет мне сказать. Наконец он заговорил:

— Когда-то я увидел вас. И с тех пор не мог забыть. Впоследствии, у одной вашей знакомой случайно увидел вашу фотографию. Я много раз приезжал в Варшаву, надеясь, что мне удастся познакомиться с вами.

Он налил себе в стакан виски и, видимо, забыв о содовой воде, выпил одним глотком.

За дверью что-то скрипнуло. Я была почти уверена, что если кто-то нас подслушивает, то это только тетя Магдалена. Но на этот раз мне нечего было скрывать. Наоборот. Пусть послушает, пусть знает, какой я имею успех. Пусть даже передаст Яцеку то, что услышит. В какой-то мере это было бы мне даже на руку, так что, когда пан Юргус спросил, можно ли говорить совершенно свободно (видимо, он тоже услышал этот звук за дверью), я заверила его, что нас никто не слышит.

Он заговорил медленно, словно каждое слово давалось ему с большим трудом:

— Я не мастер на эти вещи… Вполне понимаю всю нелепость своего поведения. Но другого выхода нет. Вы замужняя женщина. Одного этого достаточно, чтобы закрыть мне рот. Не хотел бы ни на миг показаться вам самонадеянным. Могу предположить, что вы довольны своим браком, и усматриваю едва один шанс из тысячи, что это не так. Однако, я до конца жизни не простил бы себе, если бы не испытал этот единственный шанс. Понятное дело, всякие сравнения здесь бессмысленны. Я имею в виду сравнение, которые вы могли бы сделать между мужем и мной. В этих делах не может быть сравнений. Здесь просто или лежит душа, или нет. А всякие соображения и основания должны молчать… — Он посмотрел на меня и после короткой паузы решительно спросил: — Согласны ли вы стать моей женой?

Сказал это сухо, почти сердито. Боже мой! Сколько девушек, сколько женщин были бы счастливы услышать такой вопрос! Я уверена, немного нашлось бы таких, которые сказали бы «нет». Правда, у некоторых могло бы вызвать отвращение его мужицкое происхождение. Да и фамилия у него не из приятных. Зато какой мужчина! Наверное, преклонялся бы перед женой, как перед божеством. Она бы всю жизнь чувствовала себя в безопасности рядом с ним — сильным, умным, смелым и покорным. Покорным только ей. И хотя я очень мало была с ним знакома, однако эти вещи чувствуешь инстинктивно. Я знала, что нет в нем ничего банального, ничего будничного, что вся его сущность наполнена глубоким смыслом. Характер у него должно быть такой же сильный, как и его плечи и мышцы…

Он неторопливо закурил, а я думала: «Кто я, наконец, такая? Чего я стою? Не слишком ли низко себя ценю? Ведь должны быть у меня какие-то особые, какие-то существенные достоинства, если так легко овладеваю чувствами таких мужчин… Таких, как этот пан Юргус, как Яцек, Ромек или Роберт. Вряд ли они так добивались бы меня, если бы их привлекала только моя красота. И пусть завистливые приятельницы хоть тысячу раз мне говорят, что своим успехам я обязана только внешности, — я ни за что им не поверю! Я еще согласилась бы с этим, если бы речь шла о таких пустых поклонниках, как Тото. (Да и то не полностью! Он ценит также и мое внутреннее содержание). Но эти разумные мужчины — они видят мое духовное богатство. Потому-то меня каждый раз так трогает их преклонение, как и теперь…»

Я так задумалась, что даже вздрогнула, когда он заговорил снова:

— Чаще всего в таких случаях мужчины просят не торопиться с ответом. Но я не умею и не люблю тешить себя напрасными надеждами. Мне милее горькая правда, чем сладкие мечты. А поскольку я знаю, что в таких делах сердце или откликнется сразу, или же никогда не откликнется, то и прошу вас дать мне ответ сейчас же.

А как было хорошо с его стороны, ничего мне не обещать, не пытаться ничем приманить, или даже поощрить. Вот так просто пришел и спросил, дорог ли он мне. Спросил, хотя и сам понимал, что имеет один шанс из тысячи. Но что я могла ему сказать?..

Особенно обидно было дать ему свой отказ. Ответить на его чувство холодным «нет»… Помолчав с минуту, я сказала:

— Мой дорогой пан, я искренне тронута… Если бы услышала ваше предложение раньше, когда была еще свободна, то кто знает, не считала бы его счастьем. Я вполне осознаю ваши высокие достоинства. Должна вам сказать, что немного встречала в жизни людей, которых так хотела бы одарить своей благосклонностью и уважением… Действительно, вы во всех отношениях заслуживаете самой счастливой судьбы. Однако я замужем. У меня есть муж, с которым меня связывают не только обеты, данные перед алтарем, но и любовь, и дружба…

— Понимаю… — Голос его осекся. — Вы счастливы… В конце концов, я это знал…

Я отрицательно покачала головой и грустно улыбнулась.

— Я этого не говорила. Любить кого-то и хранить ему верность — не всегда счастье.

Он озабоченно посмотрел на меня. Не сказал ни слова, но я почувствовала, что он думает. Знала, что хочет дать мне понять: он, мол, в любой момент готов стать на мою защиту, прийти на помощь, жениться на мне, даже если бы я его не любила.

Но он овладел собой, поднялся и сказал:

— Прошу прощения за это вторжение. Я бы никогда на такое не решился, если бы не заставила меня внутренняя потребность… — И, немного поколебавшись, добавил: — И благодарю вас за искренность. Благодарю за то, что вы такая… такая, какой я вас себе и представлял и которую мог бы…

Он не закончил. Низко и неуклюже поклонился, едва коснулся губами моей руки и вышел.

Я нажал кнопку звонка и услышала, как в прихожей Юзеф открыл ему дверь.

Вечером мне принесли огромную корзину цветов без открытки.

Когда я легла в постель, то не могла читать и в конце расплакалась. Яцек, пришедший пожелать мне спокойной ночи, спросил, не случилось ли со мной чего-то неприятного. Ах, ничего он обо мне не знает! Ничуть не понимает меня! Он показался мне ординарным и слабовольным. Нервы у меня совершенно расстроены.

Этот день был очень полезен для меня и с такой точки зрения: я твердо и окончательно решила порвать с Тото. Пусть его забирает себе мисс Норман, или Мушка или кто хочет. Меня теперь это нисколько не волнует. Я намеренно пишу это здесь, чтобы закрепить свое решение на бумаге и лишить себя возможности отступиться от него.

Сегодня я торжествую. Оказалось, что обыск я сделала безупречно. Пан Ван-Гоббен должен был признать это, потому что и сам не нашел в номере мисс Норман ничего интересного. Все его находки свелись к записи названий швейных фирм в разных городах, которым она заказывала одежду.

Я, конечно, согласилась, что это тоже какой-то след, однако выразила сомнение — и пан Фред не мог мне возразить, — что вряд ли он много добавит к тому большому объему сведений, который нам уже удалось получить.