— Я и слушать не хочу о твоей отставке. Запомни, что я приму такое малодушие за неуважение ко мне. Да и что ты будешь делать, чем займешься, кем будешь, если уйдешь из министерства?.. Я ни за что на это не соглашусь. К тому же я считаю твое намерение преждевременным.

— Как это преждевременным? — удивился он.

— А так. Сейчас тебе ничто не угрожает, — уклончиво ответила я.

Он наморщил лоб и сухо сказал:

— Угрожает то, дорогая, что они сами могут заставить меня подать в отставку.

— Могут, но неизвестно заставят ли. Как бы там ни было, а я не вижу большой разницы, сам ты подашь в отставку, или тебя уволят. А если ты поторопишься, то можешь потерять свое положение. Сейчас же поклянись мне, что ни в коем случае не сделаешь ничего в этом направлении, не посоветовавшись со мной.

Он пожал плечами.

— Это я могу тебе обещать.

Ничего больше я и не хотела. Я уже составила себе план действий. Сегодня же поговорю с несколькими дамами, которые имеют вес в министерстве. Во-первых, узнаю, какие там витают настроения относительно Яцека и действительно ли ведутся разговоры о том злополучном конверте, а во-вторых, привлеку на свою сторону союзников на случай, если таки выплывет на свет божий история с этой проклятой англичанкой. Я не сомневаюсь, что Яцек любит меня и ценит. Однако он не подозревает, какая у него жена. А та кретинка еще говорит, будто я не доросла до Яцека. Если он сохранит свое положение и избавится от той шантажистки, то благодаря мне и только мне.

Жаль, что я никому не могу довериться. Нужно быть очень осторожной. Перед полуднем я должна была быть у полковника Корчинского. Принял он меня на удивление сердечно. И это еще одно доказательство того, что Яцек неудачно хитрит, ссылаясь на тот конверт как на повод к отставке.

Полковник угостил меня чаем и весьма любезно говорил со мной на разные темы светской жизни. Спрашивал, у кого я бываю, хорошо ли провожу время. Оказывается, он знает многих людей из нашего круга и полностью разделяет мое к ним расположение. Он даже упомянул вскользь о дяде Альбине, но, очевидно, ему тоже было известно о его темном прошлом, так как понял мое молчание и больше ни словом о дяде не обмолвился.

Во время разговора в кабинет вошел высокий представительный пан, которого полковник представил как своего приятеля. Фамилии я не расслышала, но вид он имел очень благородный. Он тоже попросил чашечку чая. Так мы просидели с полчаса, очень мило беседуя. Вот какие они, мужчины. А Яцек пугал меня, что у полковника меня ждут одни неприятности. Всегда они все преувеличивают. Я на собственном опыте убедилась, что государственные дела совсем нетрудные и неутомительные. В их устах слово «заседание» звучит слишком патетично, а у меня было настоящее заседание и я теперь знаю, что оно ничем не отличается от обычной светской беседы.

Приятель полковника ушел, на прощание заверив меня, что будет счастлив когда-нибудь увидеть меня снова. Очень милый и культурный человек.

Когда мы опять остались одни, полковник сказал:

— Ой, я совсем забыл, что хотел попросить вас посмотреть фотографии. У меня здесь много карточек моих бывших и нынешних сотрудников…

— Как? Выходит, речь идет не о шпионах? — удивленно воскликнула я.

— Вовсе нет, пани, — засмеялся полковник. — Сначала мы действительно думали, что это дело рук шпионов, однако затем пришли к выводу, что поскольку те документы касаются, некоторых личных дел… Вы меня понимаете?.. Вопрос служебных повышений, перемещений, назначений…

— Да, понимаю, — кивнула я.

— Значит, все это не могло касаться шпионов. Здесь мы скорее имеем дело с чьим-то чрезмерным любопытством. Похоже, что кто-то из обманутых в своих надеждах господ переоделся в офицерский мундир, чтобы выдать себя за поручика Сохновского. Дело от этого не перестало быть ни досадным, ни важным. Вы, конечно, понимаете, что я не могу позволить таких фортелей и должен найти виновника. Он получит за это хороший выговор, а может, и недели две ареста.

Это меня вполне успокоило. Значит, вот из-за какой мелочи Яцек наделал столько шума. Я сказала полковнику:

— А представьте себе, мой муж так близко принял к сердцу это дело и так его раздул, что даже хотел подать из-за него в отставку. Только вы не говорите ему, пожалуйста, что я об этом упоминала.

Полковник будто посерьезнел, но только на мгновение, и тут же улыбнулся.

— Боже упаси. Даже если бы это было самое серьезное дело, вина пана Реновицкого вовсе не из тех, что становятся причиной отставки. Вы можете передать мужу, что сами от меня слышали, что я виделся с его начальниками и они вполне разделяют мое мнение.

— Я с самого начала была в этом уверена, пан полковник. Мой муж слишком щепетильный в вопросах ответственности, даже в том случае, когда вся ответственность падает на меня.

— На неблагоприятное стечение обстоятельств, — поклонившись, поправил меня полковник. — Ведь пан Реновицкий, имея такую умную и сообразительную жену, какой мог бы позавидовать не один дипломат, и предположить не мог, что какие-то посторонние лица могут прибегнуть к таким хитроумным проискам. Вот, собственно, что касается посторонних лиц, у меня к вам большая просьба. Мне докладывали, что вы говорили об истории с этим конвертом с одним коллегой вашего мужа. Понимаете, если бы слухи о ней пошли по городу, это была бы для меня огромная неприятность. Это повредило бы мне лично. Начали бы говорить, что в моем учреждении среди моих подчиненных есть люди, способные на такие безответственные и просто отвратительные поступки… Возможно, я слишком переживаю за честь своего учреждения, но прошу вас, очень прошу, как о большой личной услуге, чтобы вы больше никому, абсолютно никому об этом не говорили.

Я тут же заявила ему, что я не болтушка, личные дела его учреждения меня ничуть не интересуют, но его я считаю весьма приятным человеком и ни в чем не могла бы ему отказать. Поэтому я пообещала ему забыть всю эту историю. Это его вполне удовлетворило. Он трижды поцеловал мне руку, сказал, что полагается на меня, как на каменную стену, а потом добавил:

— А теперь я покажу вам галерею моих подчиненных.

Он вытащил из ящика письменного стола целую пачку фотографий различного формата — от маленьких любительских снимков до больших кабинетных. Я пересмотрела их все очень внимательно, некоторые по несколько раз, но не нашла среди них изображения фальшивого поручика Сохновского. Зато меня искренне развеселила одна фотография. На ней был снят некий почтальон или лесник (я никогда не могла научиться различать мундиры — вот Данка знает их все точно), молодой человек с усиками под Адольфа Менжу и испанской бородкой. Он был удивительно, ну просто удивительно похож на Роберта. Если бы не усы и борода, да еще мундир и очки, выглядел бы его близнецом.

Я невольно немного задержала ту фотографию в руке, и это привлекло внимание полковника.

— Вы знаете этого человека? — спросил он.

Я немного испугалась и самым категоричным тоном возразила:

— Простите, откуда?! Откуда мне знать какого-то почтальона?

— А может, он вам кого-то напоминает? Кого-нибудь из знакомых?

Я засмеялась уже вполне непринужденно.

— Уверяю вас, что никого. Я стараюсь подбирать знакомых, как можно меньше похожих почтальонов.

Мы посмеялись оба, и хотя я не нашла фальшивого поручика, полковник, как видно, нисколько не расстроился. В глубине души я была даже довольна. Не хотела бы стать причиной неприятностей, которые бы имел фальшивый или настоящий поручик узнай я его на какой-то из фотографий. Хоть у меня и было из-за него много хлопот, однако я не привыкла долго злиться на кого-то. Моей натуре мстительность не присуща. Если тот милый молодой человек сумеет открутиться от тюрьмы, я буду искренне рада.

Теперь, когда закончилась вся эта история, я смогу полностью посвятить себя делу двоеженства Яцека. Каждый раз, когда произношу это отвратительное слово, меня охватывает страх. Сразу начинаю думать, что Яцек поступил подло, женившись на мне и даже не предупредив о том, что уже был женат. А теперь он зашел в своей низости еще дальше, не желая на меня положиться и оставляя меня в полной неопределенности, в постоянном страхе перед чем-то таким, что может свалиться на меня, как гром среди ясного неба, и погубить если не всю мою жизнь, то во всяком случае, мое общественное положение, доброе имя.