— Нет, Юла тебе лучше идет. Послушай… если тебе все равно, оставайся со мной. Там, в сторожке моей жить… будешь сестрой. Никогда у меня сестры не было, даже двоюродной.

   Она посерьезнела:

   — Не могу, Мики. Правда, совсем не могу. Я и так уже…

   Аана Хэльо — Лесная поляна. Странное название для выложенного булыжником квадрата в центре города.

   Сейчас "поляна" казалась густо поросшей травой… человеческие головы, то бритые почти наголо, то с торчащими дыбом или свисающими длинными волосами, одинаковые, будто головы глиняных кукол, и лица одинаково злые. Бессмысленно злые. То тут, то там валялись поломанные транспаранты, обрывки синей и алой ткани.

   Я остановился в подворотне, наблюдая за массовой дракой.

   Хорошо судить со стороны… заводные глупые куклы. А ведь они защищают свой город, умник ты наш. Или не город, а что-то для себя важное. Пусть не все, но многие… те, кому все равно, для кого важно лишь разрушать, не выходят на площадь — они промышляют ночью.

   Мне стало стыдно, даже перед Ромашкой. Я снова вгляделся в лица. Озлобленные; больные глаза; еще пока личности, уже почти толпа, то есть стадо… А если бы там, среди них, затерялся Най? Вряд ли, но всё же. Ведь я не испытывал бы отвращения, а пытался помочь.

   Нет, меня не шарахнуло звездой по башке. И вообще ничего не произошло, разве что невесть откуда взявшаяся бронзовка пролетела перед носом. И жук этот был частью толпы — сердитый, гудящий.

   А я понял, что могу любить людей и такими. Все равно… видел, какими они бывают потом. И раздраженными, и грубыми, но такими потерянными.

   — Ну… — сказал я, и тронул прохладный бок Ромашки. Пристально вглядывался в людей — траву на лесной поляне. Плевать, что и на что похоже… каждая травинка, наверное, личность. А то, что мы этого не понимаем — не делает нам чести.

   Я не мазохист и не самоубийца… проверять, насколько я неуязвим, желания не было. Но эти точно не были защищены никакой Пленкой.

   У меня трещало в ушах, когда рвался воздух — рвался и тут же складывался, будто кузнечный мех; я, наверное, был почти одновременно повсюду. Во всяком случае, видел разные лица, перекошенные яростью или испуганные, вскинутые руки — все было неподвижным.

   Но парни эти успевали меня заметить.

   Я был готов, что они успеют и ударить.

   Они и успели бы, не задумываясь, как между ними и противником ухитрился вклиниться тип на мотоцикле, и не все ли равно, чью голову проломить. Но ни одна рука не опустилась, а люди отшатывались от меня. И не решались ринуться в драку снова — им было страшно. Наверное, так действует инфразвук…

   Я отъехал к обочине, остановился. Легкие, похоже, решили выскочить из груди наружу… я не помню, чтобы так уставал — сердце колотилось, едва мог дышать, и трясло… наверное, со стороны заметно.

   Ко мне направился один из патрульных. Мысль мелькнула — пусть забирают, и к лешему это всё. Пусть, даже сопротивляться не буду. Только пусть сами тащат меня в отделение, я — не могу.

   Не было сил держать руль. Хорошо, что Ромашка сам знал дорогу. Я медленно поехал прочь, ожидая, что попробуют остановить… видели меня в толпе, хотя вряд ли что поняли.

   И — не те, что обычно следили. Просто очередной нарушитель порядка, вроде как, почему бы не задержать. То ли у патрульного других забот хватало, то ли я все же производил впечатление законопослушного — не стал он меня окликать.

   У начала моей трассы я остановился и сполз с мотоцикла, уткнулся носом в землю. Желудок сделал движение — вывернуться наизнанку. Но я ничего не ел очень давно. Так и остался лежать с застрявшим в глотке желудком. Потом, немного оклемавшись, перекатился на спину. Долго лежал — мимо мелькали тени, зверьки исправно выполняли свои обязанности. А я никого не видел.

   Плевать, что морось сыпалась на лицо. Плевать, что под затылком мокрая трава и довольно-таки жесткая земля.

   Я еще раз представил площадь, треск разрываемого воздуха… или рвущейся на части реальности. Как все случилось? Я ничего не умею… но мне позарез было нужно оказываться во многих местах одновременно. А еще…

   Вот почему ни одна рука не поднялась на меня — там, на Аана Хэльо, я привел за собой смерть, и ее дыхание чувствовали. Мало кто захочет и сумеет противостоять смерти, особенно если ее не ожидаешь всерьез. Ведь драки, подобные той, что не состоялась — это всего лишь способ выплеснуть злость, порой вместе с кровью.

   Умирать в Аана Хэльо никто не хотел.

Глава 12

   Натаниэля я вновь не застал. Начал тревожиться… На трассу он не попадал, точно, я бы почувствовал, даже если не сам вышел встречать. Но что-то случилось… я пытался звонить — бесполезно.

   Тогда я наступил на собственную гордость и набрал номер Айшана. И даже не стал противиться приглашению в гости.

   — Я его опять не поймал. Третий раз уже…

   Айшан разглядывал наглого голубя на подоконнике. Наконец выдавил:

   — И не застанешь.

   На меня так и не посмотрел.

   — Погоди. Най…

   — Он не вернется, Мики.

   — Почему? Что он сделал?!

   — Он… знает лишнее. Случайно, и все-таки знает. Но даже не в этом суть. Боюсь, его подозревают в чем-то, к чему он, скорее всего, непричастен. Никто не станет рисковать, особенно сейчас, когда Лаверта вот-вот перейдет на военное положение. Никто его не отпустит. Если ты догадаешься, о чем речь, то хорошо. Если нет, то тебе и не надо.

   Сегодня Айшан был удивительно спокойным. То есть он всегда был спокойным и светлым, а сегодня — особенно ровным, невозмутимым. Только свет весь куда-то девался.

   — Мики, то, что ты упомянул в нашу прошлую встречу — детали — откуда ты знаешь?

   — У меня тоже источники есть, — буркнул я, почувствовав себя виноватым. Глупо, наверное — ну, скажите, с чего? Я ведь кругом прав, куда ни кинь… прямо святой, тьфу.

   — Ну хорошо, — он на секунду задумался. — Ты наверняка составил обо всем свое мнение, и переубеждать тебя смысла не вижу. Выслушаешь?

   Я неловко пожал плечами.

   — Ну… да. Конечно.

   Мне показалось, что Айшан сейчас улыбнется — как обычно, по-дружески. Нет. Но лицо самую чуточку прояснилось.

   — Ты знаешь, с четырнадцати лет я проходил на некоторые совещания, конференции, закрытые для большинства. Юным адептам журналистики многое позволено. Я с вами только половиной делился, Мики.

   Я не сводил с него глаз. Пропуск… ладно, понятно. Когда к тебе подходит такой солнечный мальчик, вежливый и раскованный, трудно с ним не заговорить. Но Службы?

   — Поначалу мне поручали разные приятные мелочи… я и не подозревал, кто мне их поручает. Они ведь не дураки, Мики. Знают, что с кого взять и кого как воспитывать. Особое дозволение, надо же… А потом меня стали просить о мелочах менее приятных. Например, пристальней поглядеть за тем или этим, сообщить… я долго ничего не подозревал. Потом, уже на втором курсе, до меня дошло наконец.

   Он просительно посмотрел на меня, и я на автомате протянул ему пачку. Э, ведь Айшан не курит. Значит, нервничает всерьез. А с виду не скажешь… Сигарету он взял, но не зажег — прикусил.

   — В общем, я отказался, положил пропуск на стол. Меня отпустили — я ждал куда худшего, а со мной были вежливы, очень. Сожалеющее так сказали — мол, раз так, что поделать… а месяц спустя муж сестры влетел на работе в крупные неприятности. Сестра ходила на третьем месяце, и выкидыш у нее уже был. Еще одного могла не пережить. А мне позвонили…

   Он зубами рванул уголок сигареты, сплюнул бумажку, смахнул просыпавшуюся "начинку" с губ.

   — И снова — обходительные такие. Посочувствовали, поговорили о Лаверте — мол, нестабильно же, а молодежь — штука опасная и легко управляемая, если кто не туда направит… Я согласился, а потом сорвался через некоторое время. Тогда меня пригласили снова, подержали у себя сутки, мило беседуя. Показали пару досье, и нескольких задержанных. Я испугался, Мики. Мне слова худого не сказали, но я не хотел попасть к тем, кого видел в камере. А разговаривать они хорошо умеют. Эдакая пушистая рукавица, под которой — стальная хватка. Уговорил себя, что и правда все хорошо. Что приношу пользу… Вот так.