Городского патруля не было — но не разорваться же им.

   Я остановил Ромашку — почудилось, он взволнованно задышал, потянулся вперед. Люди сбегались к скверу, кто-то нырял с размаху в толпу. Я теперь видел все четко, спасибо Пленке. Движения-вспышки, будто мелькали перед глазами кусочки мозаики, движения собравшихся были как у марионеток — подчеркнутые, неестественные. Женщина закричала. Ярким пятном пронесся перед глазами обрезок трубы, наполовину алый от крови.

Смысла лезть в толчею для меня не было — вмиг окажусь под ногами. А стоять и смотреть казалось довольно гадким занятием, похуже подглядывания в замочную скважину. Поэтому я поехал прочь, ощущая тяжесть во всем теле. Вот так преспокойно уезжать было неправильно… это все-таки мой город. Разве оттого, что  перестал быть спокойным и солнечным, он больше не заслуживает помощи и любви?

А Пленка дышала ровно; ей ничего не угрожало, она ничего и не поняла.

Когда я сворачивал на боковую уличку, мимо меня по проспекту пронеслась «Скорая».

   В Лаверте стоят церкви разных конфессий. Многоликий, и вместе с тем — удивительно неприкаянный город. Ни одну религию не принимает, как свою.

   Бальи на могилах соседствуют с искусственными цветами, сложенные из картона и бумаги птички делят плиты городских площадей и постаменты памятников с алыми свечками-таблетками. Птички рвутся летать, свечки горят, подмигивая небу — все, мол, в порядке…

   Все перемешалось в одном котле и было не отринуто — отстранено, ровно настолько, чтобы разглядывать исподтишка, мирно и равнодушно.

   Я слез с Ромашки, прислонил его к сохранившейся части стены. Кладбище старое, лет пятьдесят уже на нем никого не хоронили. И памятники старые — таких давно не ставят. Сейчас наконец-то построили крематорий, от человека остается урна с прахом. А сверху — столбик, будто пенек: было дерево, а теперь нет.

   Вроде как правильно, экономия места — только цинично как-то…

   Здесь сохранились полуразрушенные склепы, или надгробия — статуи, барельефы. А карточек не было. Надгробия… на одном из камня проступала фигура женщины, тянулась к солнцу. Скульптор хорошо передал движение — хотелось протянуть руку, помочь подняться. На другом по разные стороны стелы мужчина и женщина стояли, опустив головы… мне показалось, что они испытывали вину друг перед другом. Муж и жена? Интересно, при жизни они друг друга любили?

   Я бродил от одного памятника к другому, цепляясь ногами за корни, спотыкаясь — то камень, то выбоина. Глинистая земля, красноватая. Хорошая, чистая земля.

   И тихо, только крапивник поет. Пасмурно — будь солнце, наверняка летали бы шмели, вон какой пышный ранний вьюнок! Пахнет медом и жизнью…

   Раньше мне казалось, что на кладбище полно людей, просто мы их не видим. А сейчас поражался пустоте. Никого… Просто земля, кусты, камни. Даже таких, как Юла, нет.

   Мне отчаянно захотелось хоть с кем-то поговорить. Я в каждый памятник всматривался, и порой мне казалось — на камни прикреплен медальон, вроде тех, что сейчас делают. Только без дат, одни лица. Хоть так познакомимся.

   Лица — старые и молодые, хмурые и веселые…

   Снимки, не более того.

   Людей все равно не было.

   А многие боятся ходить на кладбище, даже днем — привидения, мол… мне бы хоть завалященькое, чтобы так тошно не было!

   Ничего.

   Выражение «взгляд обжег спину» я всегда считал не больно удачной метафорой. Как же! Я оглянулся резко, успел заметить рукав — человек скользнул за угол склепа.

   Следят ведь. Не призраки, вполне живые.

   То ли я совсем замечтался, хвоста по дороге не заметил, то ли они очень опытные — второе вернее.

   Пора.

   Я неторопливо зашагал к Ромашке. Хотите узнать, куда я все-таки пропадаю? Сейчас покажу.

   Ромашка стоял на месте, я знал, что он никому не дастся. Ну, попросту не поедет… а машина-эвакуатор у них вряд ли с собой. За углом стояла серая «аона». Именно она за мной и направилась, и не отставала, пока я не съехал с внутренней обводной на одну из радиальных трасс. Тогда серая «аона» сменилась темно-зеленой, в первую минуту я ничего не сообразил. Думал, оторвался, даже немного расстроился. Потом, поняв, что «хвост» на месте, приклеенный намертво, принялся развлекаться — повернул назад. Они еще раз сменили машину, на сей раз на светло-серую, марку я на расстоянии не разобрал. Не наша какая-то… И явно поняли уже, что я с ними играю.

   Когда я притормозил у поворота (впереди дорога была видна), с боковой развилки выехал грузовик, остановился весьма неудобно — пришлось объезжать, совсем сбавив скорость. А вскорости меня ждал пост дорожного патруля. Успели предупредить — дорога была перегорожена, вроде как у всех проверяли документы. Значит, решили задерживать.

   Я снова скинул скорость, на сей раз до пятидесяти, и принялся хохотать — такого удовольствия не испытывал с детства, с благословенных времен, когда мы с Наем носились по крапиве, играя в «охоту на ловца».

   «Аона» сзади приближалась. Съехать с трассы — спрыгнуть, точнее — вполне себе можно, и уйти по бездорожью до леска, а там нормальный мотоцикл не пройдет, но не Ромашка. Жаль… с носом остаются не только они, но и я, потому что по-прежнему ни лешего не понимаю

   Я остановился, всмотрелся в палевое горячее небо. Пора назад.

   Игры кончились.

Глава 7

   Лаверта

   Усто явился в первом часу ночи. Не позвонил — постучал в дверной косяк.

Натаниэль распахнул дверь, не спрашивая, кто там, он никогда не спрашивал и не осторожничал.

При виде человека в сером кожаном плаще — дальнего родственника — отступил на шаг, но стал так, что пройти в квартиру было невозможно.

— Привет, племянничек, — прогудел гость.

Усто обладал спортивной фигурой, голубыми глазами навыкате и подрагивающим кончиком носа.

   — Не пустишь?

— Ну, проходи, — Най посторонился, с тоской глядя на потолок. Хорошо бы люстра сейчас сорвалась, и… люстра висела, как влитая.

— Все один? — Усто привередливо оглядел прихожую, затем комнату.

— Конечно, один! У меня дом, а не гостиница!

— Ну, переночевать-то разрешишь, — без тени сомнения заявил Усто.

По чести сказать, Най приходился ему не племянником, а кем-то троюродным по материнской линии. При разнице в пятнадцать лет Усто вел себя весьма неровно — то как ровесник, то принимался поучать и отчитывать.

Махнув рукой на нежеланного гостя, Най заперся в ванной с книжкой про неуловимого убийцу, созданного из сверхпрочного сплава. Сидеть на бортике было не слишком удобно, однако всяко лучше, чем в самом лучшем кресле в одной комнате с Усто. Плеск льющейся воды успокаивал, а если пустить струю посильнее, можно притвориться, что голоса из-за двери попросту не слышно.

Родственник что-то рассказывал, не реагируя на молчание Ная.

«Хоть бы Мики появился», — думал тот, и тут же передумывал: «Нет, это совсем кошмар будет. Он еще и Мики начнет учить жизни… А Мики не из тех, что терпят зануд.»

   К ужину пришлось вылезти. Усто сам начал было распоряжаться на кухне — этого душа Ная не вынесла. «Утром он уйдет», — заклинанием вертелось в голове, и столь громко, что Рысь порой испуганно поглядывал через плечо — не сказал ли вслух? И мрачнел еще больше — подумаешь, давно пора было высказать все, не скрывая!

   И пришла ночь. Такая огромная, почти по-летнему ласковая… комаров не было еще, а родственник перестал жужжать над ухом и, кажется, заснул наконец.

   Поставить рядом гитару, чтобы в любой миг можно было дотянуться до грифа — а можно и не трогать гитару вовсе, от нее все равно тепло, как от родного живого существа. Забраться с ногами на подоконник и сидеть едва ли не всю ночь, глядя на бело-голубые крапинки звезд и мохнатые деревья внизу. Метеор-царапинка, или ангел спрыгнул на землю — отсюда не разберешь.