—  О чем мы будем говорить? Ты когда-нибудь видела, чтобы я скучал с тобой? Кэрри, у нас было нечто совершенно необыкновенное. Вот только я вовремя не сумел понять, насколько все необыкновенно. Покой и блаженство даровала мне только ты. До тебя я и не представлял, что это такое. Моя судьба — быть с тобой. Это все, чего я хочу. — Он помолчал, словно набираясь решимости, и продолжил: — Ты не слишком хорошо образована — ну и что. Можно ли винить тебя за это?

—  Конечно, зачем ночной бабочке мозги?

Он выругался — по-гречески, но было ясно, что это ругательство.

— Если еще раз скажешь так о себе...

— Тупая. Недалекая. Не слишком сообразительная. С одной извилиной. Милая, но глупая. Ведь ты так думаешь обо мне, правда? Не важно, что ты стараешься воспринимать это... мм... терпимо, с сочувствием или еще как-нибудь. Ты не считаешь меня своей интеллектуальной ровней. Думаешь, я очаровательная, добрая, хорошенькая, очень приятная в постели. Совершенно другой тип женщины, нежели те, с которыми у тебя были отношения прежде. Ты получаешь определенное удовольствие, поэтому решил на мне жениться, несмотря на огромное различие между нами.

Алексеус молчал долго, очень долго.

Она ждала. Ее сердце бешено колотилось.

— Нет, — проговорил он совсем тихо. — Я хочу на тебе жениться только по одной очень простой и очень понятной причине. Потому что я люблю тебя. А когда любишь, Кэрри, не думаешь больше ни о чем. Когда ты кого-нибудь любишь, различия перестают существовать. Они просто исчезают. Разве ты не понимаешь?

Кэрри побледнела. Она не могла ответить — просто не могла.

Ее обиды, страхи, сомнения, все, что она узнала от Яниса, от Беренис, - все смешалось в ее голове. Кэрри была в замешательстве. Алексеус причинил ей боль, невыносимую боль. Но он признал свою вину...

И сказал, что любит.

Кэрри не сводила с него страдальческого взгляда.

— Скажи мне, Кэрри! Скажи! — тихо и настойчиво говорил Алексеус.

— Я поклялась себе — я никогда не стану такой, как глупенькая, несчастная мадам Баттерфляй. Не только потому, что не желаю вынашивать ребенка человеку, для которого являюсь не больше чем развлечением. Между мной и ею есть большая разница. Я не влюбилась в тебя. Пусть я глупа, но не настолько же! Ты разбил все мои доводы, кроме одного. Этого, последнего. ― Она испытующе смотрела ему в глаза. — Ты действительно веришь в это, Алексеус? Ты, правда, веришь, что любовь уничтожает все различия?

Ее голос звучал напряженно, как натянутая струна.

Он не колебался. Ни мгновенья. Ни секунды.

— Да. Всем сердцем. — Потянувшись, он взял ее руку. Ему необходимо было коснуться, хотя бы немножко почувствовать ее.

За книжными стеллажами послышалось движение ― одна из студенток, помогавших продавцу, направлялась в хранилище. Она внимательно посмотрела на Алексеуса, так всегда делали женщины. Потом взглянула на Кэрри и остановилась:

— О, вы здесь. Не видела, когда вы вошли. Вы возьмете книги, которые заказали, доктор Ричардс?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Она не помнила, что ответила, не заметила, как девушка кивнула и удалилась. Отметила только, что ладонь, накрывавшая ее запястье, сжалась.

—   Как она назвала тебя?

Кэрри перевела взгляд на лицо Алексеуса и прочла на нем изумление и неверие.

— Доктор Ричардс, ― буднично сказала она. ― Это то, кто я есть. Я получила докторскую степень в год смерти моего отца. Он возглавлял научные исследования в нашем университете, и я работала в его отделе.

Алексеус смотрел на Кэрри почти бессмысленным, ничего не выражающим взглядом. Потом перевел глаза на ее сумку, которая оказалась открытой.

— «Кинезные ингибиторы и плазма человека», — прочел он вслух.

— Биохимия, — так же обыденно сказала Кэрри. — Моя область исследований связана с онкологией. Я изучаю то, как ведут себя гены, вовлеченные в развитие новообразований. Это была область исследований и моего отца, он работал до самого конца... — Кэрри отвернулась. — Очень больно вспоминать. Отец был целиком погружен в науку, изо всех стремился найти механизм, обратный тому, что запускает образование опухоли. Он говорил — чем больше мы знаем, тем больше людей мы можем вылечить. Игнорируя собственную боль, он старался понять природу болезни и победить ее.

—  И к чему тогда эта шарада с переодеванием? — хрипло спросил Алексеус.

— Никакая не шарада. Моему отцу удалось на восемнадцать месяцев пережить собственные прогнозы благодаря тому, что он принимал особые средства. Они уникальны и пока очень дороги. Пришлось заложить наш дом с условием, что после смерти отца дом пойдет в уплату долга. Я охотно пошла на это. Еще восемнадцать месяцев общения с ним стали мне бесценным подарком. И не только это. Его работа была для него всем, и болезнь стала продолжением работы. Отец оставил мне все научные данные. Его коллега, с которым он очень тесно сотрудничал, взялся вместе со мной подготовить труды отца к публикации. Этот человек работает на базе лондонского университета, поэтому я поехала в Лондон. Днем я занималась исследованиями. Но мне нужны были деньги, и я подрабатывала вечерами; Когда... когда я тебя встретила, я как раз сдала папину работу и решила остаться в Лондоне, а с нового академического года меня ждало здесь место на кафедре. — Кэрри помолчала. — Вскоре после того, как я вернулась с Лефкали, мой научный руководитель написал мне, что получено дополнительное финансирование, и я могу занять свой пост прямо сейчас. И я вернулась домой.

— Скажи, Кэрри, ты наслаждалась, дурача меня? Притворяясь не той, кто ты есть? — хрипло произнес Алексеус.

— Я не дурачила тебя. Я провела всю жизнь в научной академии. Мама была психологом, отец биохимиком. И это все, что я когда-либо по-настоящему знала. Во всем остальном я очень невежественна. Немножко, совсем немножко знаю историю, ничего об искусстве, литературе, опере, политике и экономике. Мне трудно вести светскую беседу. Я знаю биохимию. Но если я заведу беседу о биохимии, у большинства людей будет странное выражение лица. Поэтому я научилась помалкивать. И еще я поняла... — Она внезапно замолчала.

— Продолжай.

— Я поняла, что мужчины не очень жалуют хорошеньких блондинок с докторской степенью.

— И ты разыгрываешь немую?

— А что бы ты предложил? Мягко ввернуть в разговор, что у меня докторская степень по биохимии?

— Могла хотя бы мне сказать, — сжал губы Алексеус.

— Зачем? Тогда это казалось не очень важно. И, понимаешь, сперва я не считала, что ты относишься ко мне как к глупенькой красотке. Я не знала, что мне надо доказывать обратное.

— Думаешь, меня бы это отпугнуло? — Алексеус покраснел.

— Я считала ту жизнь фантастикой. Вот мой мир, — она обвела взглядом магазин, стеллажи с толстенными академическими томами. — Здесь не встретишь миллионера, который посадил бы тебя в лимузин, одевал как принцессу и катал на частном самолете. Я представляла себя персонажем из сказки. А если так, какая разница, кто я на самом деле — глупенькая красотка, официантка или хорошенькая блондинка с докторской степенью.

— Никакой. Ведь в наших отношениях никогда не было пошлости и грязи. Никогда. Скажи мне одну вещь, Кэрри. Только абсолютно честно.

Темные, светящиеся, необыкновенные его глаза внимательно и ласково смотрели на Кэрри. И она снова почувствовала власть этого взгляда и этого человека над собой. И свою беспомощность... Свою слабость...

О боже...

— Скажи мне, если бы я позвал тебя в маленький город, если бы только это и мог бы себе позволить и ожидал бы, что ты разделишь со мной расходы, ты бы поехала со мной, Кэрри? Поехала бы?

С ней происходило то, что и всегда, когда он смотрел на нее. Она таяла от этого взгляда. Ничего не изменилось.

— Да, — прошептала она.

— Если бы я был просто официантом, ты бы поехала со мной? Поехала бы?